Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
— Если будешь тихоней да слабаком, заклюют и затопчут, — бойко ответил Максим. — Ты знаешь, я ведь большевикам сочувствую, — заговорщицки подмигнул он. — Поэтому, земляк, и я присматриваюсь к тебе.
— А что? Земляк! Настоящий земляк. Ваше село Богатое совсем недалеко от Запорожанки. Разве двадцать верст — это далеко? Мне рассказывали о твоем отце, что он мучился, мучился в вашем селе Богатом, да и…
— «Богатое»! Какое там богатое! Это кто-то в насмешку так назвал. Такая нищета кругом, бывало, по три дня крошки хлеба во рту не было. Вот поэтому отец и переехал в Юзовку со всей своей оравой. Работает на заводе.
— Почему так называешь свою семью? Это оскорбительно.
— Да нет! Это я с уважением говорю. Отец так нас называет. Не со злости. Он так шутит. Когда садимся за стол, он спрашивает маму: «А где же наша орава? Всех сюда! Кормить надо!» И смеется, смеется на всю землянку. Мы ведь живем в такой халупе-землянке, что не дай бог. И темно, и холодно. Зато теперь ежедневно кусок хлеба есть, — захохотал Максим, и в его черных глазах запрыгали веселые искорки. — А кусков хлеба нужно много. Считай! — Максим начал загибать пальцы. — Отец — раз! Мама — два! Бабушка — три! Дедушка, отец отца, — четыре! Я — пять! А еще мои братья. Михаил — шесть! Елизар — семь! Петр — восемь! Яков — девять! А еще тетка, мамина сестра, — десять! О! Как раз хватило пальцев. Вот тебе и орава! И всех надо накормить. Но мы уже помогаем отцу, все братья работают и приносят домой заработанные гроши. Так вот, слушай, что я сделал. — Он понизил голос до шепота: — В Юзовке есть большевики и меньшевики. Ты же знаешь, что меньшевики — это подлецы.
— Ого-го! Здорово ты их.
— А что же? По-рабочему, по-шахтерски! Меньшевики ведь столько вреда причинили!
— Кто тебе сказал? — поинтересовался Пархом.
— Один человек. Он на шахте штейгером. Уже пожилой и очень хороший человек. Поверил мне, что я поддерживаю большевиков. Он сказал, что в Юзовке есть меньшевики, они против Ленина и против партии. Их… — проговорил он еще тише, — их называют ликвидаторами. Да?
— Да! — ответил Пархом, а потом добавил: — Значит, ты знаешь, что они хотят сделать?
— Знаю! — быстро, скороговоркой ответил Максим. — Они хотят, чтобы партию… чтобы ликвидировать партию… чтобы не было ее. И вот тот человек сказал мне, что в одном доме возле шахты «Ветка» вечером соберутся меньшевики. И показал мне одного меньшевика. Такой он невзрачный, с козлиной бородкой. Я и подкрался к тому дому. Долго ждал, пока начали расходиться. Вышли трое и продолжают свой разговор. Вот тот с бородкой и шамкает: «А я говорю, что надо ликвидировать. Такая партия ничего не сделает. Надо не так, как поступают большевики». А я думаю: «Ах ты шепелявая скотина!» И пошел следом за ним. Двое попрощались с ним и зашли в какой-то дом, а он поплелся дальше. Подошел к небольшому домику и только хотел открыть калитку, как я набросился на него. Подставил ногу, и он упал. Я заткнул ему рот платком, чтоб не кричал, а потом задрал пиджак да палкой по заднему месту. «Ах ты, — говорю, — меньшевистская гнида паршивая! Так ты против большевиков?» И заехал ему в ухо. Он испугался. Только сопит. Я быстро вытащил из кармана шнур, связал ему руки. Придавил коленом к земле, еще раза три ударил по заднице и сказал: «Цыц, молчи! Это тебе за то, что ругал большевиков. А будешь снова языком болтать, ноги тебе оторву и собакам выброшу». И убежал от него. Никто и не видел.
Пархом едва сдержался, чтобы не захохотать.
— Так и сказал — меньшевистская гнида?
— Так и сказал!
Они уже подошли к домику Кагарлыка.
— Вот что скажу тебе, Максим. Больше так не делай. Это анархизм и хулиганство. Понял?
— Понял, — виновато произнес Максим.
— Мы не так боремся с меньшевиками. Ты слышал о листовках, прокламациях?
— Слышал… Не только слышал, но и сам тайком разбрасывал их на базаре, да и на шахте — рабочим.
— И тебя не поймала полиция?
— Черта лысого поймают, — подмигнул Максим, — я не такой дурак.
— Но все же остерегайся, Максим. Советую тебе не рисковать. Скоро тебя призовут в армию. Будь хорошим солдатом, учись военному делу. Ленин что нам говорит?
— Что? — схватил Максим Пархома за руку.
— Он говорит, что мы должны готовиться к революции. А победить нельзя, если не научимся правильно наступать и правильно отступать. Надо уметь воевать! Понял! То-то! У нас должна быть народная армия, а в ней свои командиры. Вот ты и учись, когда будешь в армии, как надо командовать.
— Да ты что? Какой же я командир? — вопросительно посмотрел на Пархома Максим.
— Учись! К этому нас призывает партия!
— Так я пока что не состою в партии! — опечаленно произнес Максим.
— Будешь в партии! Проявишь себя честным, боевым человеком, тогда примут.
— А где примут? — нетерпеливо прошептал Максим.
— Этого я не знаю. Но уверен, что примут. Только веди себя как большевик. И… — Пархом засмеялся, — не нападай с палкой на меньшевиков!
Максим наклонил голову и махнул рукой:
— Понял! А еще скажи мне, Пархом, ты знаешь инженера Михаила Константиновича Курако?
— Знаю, Максим. Он начальник доменного цеха на нашем заводе.
— Он большевик?
— Этого не скажу. Об этом не кричат на всех перекрестках. Знаю, что он дружит с рабочими, даже ходит к ним на свадьбы и крестины. И еще знаю, что он несколько лет тому назад вернулся из ссылки.
— А тебе известно, что у него на квартире жандармы недавно произвели обыск? — хитровато посмотрел на Пархома Максим.
— Я-то знаю, а откуда тебе это известно? — удивился Пархом.
— Известно! Я ведь интересуюсь всем, что делается на свете. Ну, я побегу, а то мать будет ругать, если опоздаю на обед.
Вскоре Пархом попрощался с Максимом, его призвали в армию.
Пархом аккуратно ходил на работу в цех. Ежедневно катали они рельсы. Их нужно было много, предприниматели строили новые заводы, требовалось сырье, а везти его можно было только по железной дороге, которая нуждалась в огромном количестве рельсов. Вот так и скрещивались интересы вновь создаваемых заводов и железных дорог. А на заводы и железную дорогу, на их строительство приходили новые люди, рабочие. Приходили они, как пришел когда-то Пархом вместе со своими земляками, чтобы навсегда связать свою жизнь с заводом, хотя порой и болело сердце, появлялось желание убежать из заводского ада, где грохочет, скрежещет, шипит металл. Горячий, когда катают готовые, вытянутые в длину будущие рельсы, и холодный, давно превращенный в станки, в прокатные станы, в длиннющие причудливые сплетения из железа, — хотелось лететь туда, в Запорожанку, чтобы полной грудью вдохнуть свежий воздух, чтобы побегать босыми ногами по зеленому лугу вдоль серебристой Орельчанки. Хотелось… Но уже прикипел Пархом к заводу, и Соня привязала его к Юзовке своими лучистыми глазами. И он стал теперь коренным юзовцем. Работал на заводе, ходил изо дня в день в цех, метался возле ослепительно-белых, обдающих адским жаром рельсов. Вечером выходил с женой погулять по городу, посещал бильярдную при гостинице «Великобритания». Часто выигрывал. После выигрыша Гамай заходил в трактир, где угощал знакомых на выигранные деньги. Посидят с заводскими хлопцами и идут домой, напевая песни. Сам Гамай не допускал ничего крамольного и других не подстрекал к этому. Казалось, он присмирел и одумался. Так думал юзовский становой пристав и стал забывать о нем.
Но бунтовщик всегда остается бунтовщиком. Гамай всегда помнил, что он большевик. Делал незаметное, но нужное дело. Встречался с товарищами из комитета, получал задания.
То какую-нибудь запрещенную книжонку обнаружат юзовские ищейки на рынке среди книг, которые продает подслеповатый коробейник-офеня, неповоротливый старик Стратой Сироткин. Тащат его в полицейский участок, находящийся на содержании Юза, допрашивают, тычут ему в лицо книжонку, а он только мигает слезящимися глазами, раз за разом вытирая их чистым платочком. Моргает и талдычит свое, что, мол, не получал он ничего подобного от книготорговцев, из Харькова ему таких книг не присылали, подбросил какой-нибудь баламут. В ноги кланяется становому приставу, благодарит за то, что обнаружили эту богопротивную книжку.
То всевидящее полицейское око заметит листовку, приклеенную на заборе или на афишной тумбе. Кто знает, сколько человек прочитало ее, прежде чем она была сорвана старательными полицейскими! Разумеется, их читали, это чувствовалось по поведению людей. Юзовские рабочие и шахтеры не кланяются при встречах на улице с их превосходительствами становым приставом и управляющими заводов и шахт. Пройдут, словно и не замечают их. Идут себе, покуривают, о чем-то своем разговаривают…
Господа превосходительства хорошо понимают, что в Юзовке действуют большевики, ведь откуда тогда появились здесь листовки о большевистской конференции в Праге? Господа становые возмущались. Как это так! В Праге, где за порядком следят их австрийские коллеги, большевики созывают конференцию! Неужели нельзя было выследить и накрыть их всех? Можно, если бы австрийские жандармы поповоротливее были. Если бы это происходило у нас, в России, то непременно окружили и арестовали бы всех этих окаянных неуловимых большевиков!
