Наоми Френкель - Смерть отца
Теперь очередь Иоанны залиться краской. Она сидит в конце стола. Присутствует и не присутствует на семейной трапезе. Когда отец называет ее имя, она вскидывает голову, словно возвращается издалека. Лицо ее бледно, с черными кругами под глазами.
– Не все он отдал ей, – поправляет дед. Часть этих знаменитых драгоценностей принадлежит твоей матери, Артур. Тетя дала их ей в день венчания. Странным существом была тетя Гермина. – Дед смеется.
– Что ты говоришь? – удивляется господин Леви.
– Да. Весьма странным. Но драгоценности великолепны. Там есть колье, и в нем – бриллиант, оправленный в золото, в виде цветка. Один единственный раз тетя его одевала.
– Несомненно, в день свадьбы, – вставляет Эдит.
– Боже упаси, девочка моя. В день свадьбы она вообще не надевала никакие драгоценности. В день, когда я передал кайзеру ключи от большой синагоги, она надела это колье.
– Что? Что ты сделал, дед? – спрашивают все хором.
– Ах, – радуется дед всеобщему возбуждению вокруг стола, – это было, когда закончили строительство большой реформистской синагоги в Берлине, – торопится дед подчеркнуть, – и кайзер был приглашен для торжественного ему вручения ключа и открытия для широкой публики. Просили, чтобы один из уважаемых людей общины вручил ему ключ. – Дед улыбается с большим удовольствием. – Ну, и, естественно, обратились ко мне. Я был верным слугой кайзеру, и вышел навстречу ему с ключом в руке. Покрыли мне плечи талесом, по еврейской традиции, и кайзер обратился ко мне, приветствуя, «господин раввин».
Громкий хохот потряс столовую. Даже господин Леви смеялся во весь голос.
– И бабушка стояла в стороне с большим колье на груди.
– И где же сейчас это колье? – спрашивают девушки.
– Хранится в банке, со всеми семейными драгоценностями.
Гейнц закуривает и нервно выдыхает дым. Он не смотрит в сторону деда. Из опасений, он тайком перевел все семейные драгоценности и деньги, которые не были необходимы делу, в швейцарский банк. Отец и дед ничего об этом не знают.
– Иоанна! – обращается к ней Гейнц.
– Что? – в очередной раз возвращается Иоанна к действительности.
– Дай мне драгоценности тети Гермины, и я их передам на хранение в надежное место.
– Ты можешь их немедленно получить. Они меня не интересуют.
– Глупая девочка, – сердится дед, – совсем глупая.
Но Иоанна не слышит деда, она вернулась в свой мечтательный мир. Утром ей звонил Саул. Вечером в клубе сионистского Движения будет большой праздник в честь Фонда существования Израиля – Керен Акаемет Ле Исраэль. Этот праздник откроет широкий сбор пожертвований во имя Израиля в этом месяце. Иоанна старается думать о Сауле, о Движении, о празднике, о Фонде, – и не может. Мысли ее текут в сторону странноприимного дома в старом Берлине. Еще ночью, по возвращению с вокзала, она видела строительный материал, сложенный у дома умершей принцессы. Уже начали перестраивать дом этот в клуб гитлеровской молодежи. Флаг со свастикой развевался над крышей дома. Утром она долго сидела у телефона, пытаясь связаться с графом, и не решалась поднять трубку. Сидит Иоанна и размышляет.
– Дядя Артур должен сейчас пойти спать, – провозглашает вегетарианка Елена, и это звучит, как приказ, – прошу, чтобы в доме была тишина!
– Просит… Она просит, – гремит дед.
Но Артур покорно поднимается со стула. Он чувствует тяжесть в голове и радуется заранее прохладной постели. У двери поворачивает голову и шлет улыбку Эдит.
– Минуточку, отец, – бежит к нему Эдит и берет его под руку, – я провожу тебя в твою комнату.
У двери в свою комнату, отец целует мягкую руку дочери.
– Останься сегодня дома, Эдит.
– Нет, отец, я должна идти. Через час я выйду из дома.
– Очень жаль. А я хотел погулять в саду после сна. Воздух приятен и мягок. Было бы прекрасно, если бы ты погуляла со мной.
– Боже упаси, – пугается Елена, – Боже упаси выходить вам в сад после полудня. К тому времени ветер усиливается, дядя Артур! – Елена сильным толчком открывает дверь его комнаты, и господин Леви исчезает.
Эдит медленно поднимается к себе в комнату. Она садится напротив зеркала, распускает косы, неожиданно замирает: на лице ее морщина. Первая на гладкой коже. От носа к уголку рта. Эдит крепко охватывает голову. Одна из кос распущена на затылке. Морщина напрягла душу. В последние вечера Эмиль занят. Предвыборная война достигла апогея, и полиция находится в постоянной боевой готовности. Она встречается с Эмилем в полдень. Она согласилась на короткие любовные встречи днем, когда жалюзи опущены, дневной свет пробивается сквозь щели между ними, и из глубины дома доносится резкий голос хозяйки. Комната оголена, мебель потрепана, на стуле полицейская форма Эмиля… Эдит охвачена страхом. Она не сопротивляется. Она приходит в любой назначенный им час, и стыд перехватывает ей горло.
Эдит поднимает голову, сжимает расческу, но не касается волос. Лицо в зеркале выглядит бледным, и бледность еще больше подчеркивает морщину. Эдит проводит рукой по рту, морщина не исчезает. Смотрит Эдит на себя, а видит лишь обветшавшую комнату, затасканный уголок любви в лесу, затаскивающего ее туда Эмиля, опускающего жалюзи. Глаза ее затуманиваются и закрываются. Словно бы эта тонкая морщинка, возникшая на ее лице, дает предпочтение чему-то мужскому на ее лице, которое начало вянуть. Она начинает расчесывать волосы, и две золотые волны стекают по двум сторонам ее лица.
– Я красива, я красива, – бормочет она в сторону зеркала.
Она расчесывает волосы, и расчесывает, и не успокаивается, пока кукушка не подает голос в передней. Движением руки она собирает волосы и втыкает в них гребень. Кладет на лицо толстый слой пудры. Тщательно выбирает платье, не глядя больше на свое лицо, и торопливо покидает комнату.
В гостиной у телефона сидит Иоанна. Рука на трубке, голова опущена. Она не слышала шагов Эдит, спускающейся по ступенькам. Она поднимает трубку и снова кладет ее на рычажок.
Что это за странная игра, Иоанна? – спрашивает Эдит.
Иоанна испуганно встряхивается, краснеет:
– Что ты вмешиваешься в мои дела? – и убегает из гостиной.
Эдит удивленно смотрит ей вслед.
– Она меня ненавидит, – бормочет Эдит и спешит к своей маленькой красной машине, которую получила от отца ко дню своего рождения. Она поедет к своему тайному месту любви в лесу.
Тропинки вокруг дома пустынны и окутаны безмолвием. Птицы время от времени издают сиротливый свист, и ветер покачивает широкие ветви. Солнце бросает косые последние лучи на маленький домик, сложенный из красных кирпичей. Окна дома распахнуты.
Только на втором этаже жалюзи опущены, а за ними Эдит на стуле, сидит напротив мутного зеркала. Волосы ее растрепаны, на теле тонкая рубашка. За ее спиной на постели разлегся Эмиль, смотрит на нее. Он добродушно настроен. Вчера, на большом празднестве, долго плясал с Марго, затем проводил ее до дома. От всех этих плясок и самой Марго в памяти его ничего не осталось, только сильная тоска по Эдит все время не давала ему покоя. Он подпирает голову рукой и смотрит на женщину, окутанную золотым одеянием волос. Эдит спиной ощущает его взгляд, но не поворачивается к нему, прячась в потоке своих волос. Сегодня Эмиль с нетерпением ждал ее у домика, словно не виделся с ней много времени. Долго они бродили по пустынным тропинкам, как испуганные дети, поющие, смеющиеся, шумящие, чтобы своими голосами отогнать от себя этот страх и темень леса. И бежали в эту оголенную, опротивевшую комнату, обнимались и прижимались. Они словно боялись потерять друг друга. Усталость охватила Эдит. Она закрывает глаза, пытаясь отдохнуть. Видит перед собой чистую постель в отчем доме, отца, сидящего у настольной лампы, и чувствует себя погруженной в глубокое кресло.
– Эдит.
Эдит не отвечает на оклик и окутывает волосами плечи и руки.
– Эдит! – приказывает и требует голос.
Медленно она поворачивается на стуле. Эмиль лежит на боку и подпирает голову рукой. На стуле бутылка водки, которую Эмиль носит с собой в своей сумке. Эмиль любит лежать навзничь в постели и глядеть в потолок. В таком положении он много размышлял и беседовал с самим собой, прося каждый раз Эдит налить ему немного водки. Эдит исполняла его желание, хотя ноздри ее всегда вздрагивали от запаха спиртного. Около бутылки – пистолет Эмиля. Мундир валяется на стуле. У кровати – его высокие черные сапоги. На стене, оклеенной старыми обветшавшими шпалерами, картина розового кудрявого ангела, надувающего щеки. Эмиль улыбается Эдит и хлопает себя по бедру. Эдит испуганно вздрагивает от звука шлепка. Взгляд ее скользит по сумрачному пространству комнаты до окна, на котором опущены жалюзи, уходит вдаль, далеко от живота Эмиля и ветхой мебели. Улыбка застывает у него на губах.
Эдит на стуле, с белым своим ликом, расширившимися зрачками глаз, голубизна которых потемнела и потускнела, прядями волос, окутывающими ее облик, кажется Эмилю нездешним, нереальным, воображаемым созданием, образом чуждым, таинственным, к которому он никогда не прикасался, и вообще мужская рука не трогала. Мысль о вещах плотских не вяжется с этим безмолвным бледным ликом женщины, неподвижно сидящей на стуле. Ликом, подобным святой Урсуле, покровительнице девственниц. Той самой святой Урсуле, дочери миловидной королевы Великобритании, которую хотели связать браком с принцем варваров-язычников Германии. Она попросила три года отсрочки и, тем временем, собрала вокруг себя тысячи девственниц, и пошла с ними в город Кельн, чтобы затем взойти в святой Рим и привести всех девственниц, включая саму себя, в один из монастырей. По дороге она попала в плен к диким гуннам, и была убита, храня девственность и чистоту.
