К. У. Гортнер - Клятва королевы
Последующие сутки прошли как в тумане. Фернандо отказывался отходить от меня, презрев обычай, по которому мужчины к родам не допускались. Он вытирал мне лоб смоченной прохладным мятным настоем тряпкой и громко отдавал приказы повитухам, не знавшим, как себя вести в его присутствии. Хотя я не осознавала почти ничего, кроме собственного измученного тела, чувствовала, что он рядом, ощущала прикосновение его руки ко лбу, слышала его шепот, раз за разом повторявший:
— Тужься, mi luna. Тужься изо всех сил. Я здесь. Я тебя не оставлю.
Наконец ранним утром, издав гортанный вопль, я произвела на свет четвертого ребенка — девочку. Пока ее обмывали и передавали кормилице, я продолжала тужиться, с недоверием глядя на хлещущий из меня поток крови. Главная повитуха пробормотала, что внутри меня есть еще ребенок, близнец. Когда день сменился ночью, надо мной нависла тень смерти; сквозь полуприкрытые веки я видела ее призрачный облик и распростертые черные крылья. Повитухам наконец удалось выгнать Фернандо в коридор, где собрались вельможи. Его место заняла Инес, побуждая меня к невероятным усилиям, ибо к этому времени я настолько ослабела, что могла лишь тихо стонать.
Наконец близнец выскользнул наружу вместе со струей вязкой крови. Повитуха быстро подхватила его; увидев, как она поворачивается, чтобы завернуть младенца в пеленку и закрыть его лицо, я взвыла так, что вопль мой отдался эхом по всему алькасару.
Со слезами на глазах Инес высвободила меня из промокшей сорочки и переодела в чистую ночную рубашку. Когда она укрывала меня пахнущими лавандой простынями, я вцепилась в нее, судорожно шепча:
— Я хочу ее увидеть. Хочу взглянуть на мое дитя…
Инес покачала головой.
— Нет, Majestad, — пробормотала она. — Вы не сможете ее увидеть. А теперь отдыхайте, и да пребудет с вами Бог. С вашей дочерью все в порядке, она сейчас сосет грудь. Другая уже среди ангелов.
Но это была неправда. Малютка умерла некрещеной, невинная душа, обреченная навсегда пребывать в чистилище. Я была безутешна, не в силах заснуть, пока Фернандо не отдал бесцеремонный приказ кардиналу Мендосе, чтобы тот совершил над телом похоронный обряд и обрызгал святой водой крошечный уродливый череп нашего потерянного ребенка.
А потом муж заключил меня в объятия и держал так, пока я не заснула, тихо плача.
Глава 28
Фернандо отправился на войну с одиннадцатитысячной армией под палящим июльским солнцем, столь жарким, что земля трескалась, словно вываренная кожа. Мне пришлось прощаться с ним, лежа в постели, — я очень медленно приходила в себя. Нашу новорожденную дочь, спокойного и здорового ребенка со светлыми волосами, мы окрестили Марией в честь Богоматери. Я знала, что мне по-настоящему повезло, поскольку после трудных родов у нее не оказалось никаких заболеваний, но я не испытывала к ней почти никаких чувств, словно все мои надежды погибли вместе с ее сестрой-близнецом. Повитуха заверяла, что со временем я полюблю дочь, но вместе с болью в полной молока груди я ощущала лишь тревожную пустоту в душе, сгорая от стыда.
Пока я ждала новостей об осаде Лохи, заставляя себя время от времени потихоньку прогуливаться по внутреннему дворику в прохладные сумеречные часы, доставили письмо от моей тети Беатрикс из Португалии. Иоанна ла Бельтранеха, загнанная мною в тупик, решила принять священный обет и провести остаток дней в монастыре, чему я была только рада. А вскоре пришло известие о смерти моего старого наставника и врага архиепископа Каррильо.
Смерть его меня опечалила, хотя и не стала неожиданностью. Я знала, что здоровье его начало ухудшаться с тех пор, как я приказала ему принять монашеский обет, — видимо, ограничения оказались слишком тяжкими для человека, отчаянно любившего жизнь. Я еще долго вспоминала его в расцвете славы, бравого священника-воина, который открыл мне путь к трону лишь затем, чтобы впоследствии восстать против меня, подобно ревнивому любовнику. Хотя я больше не была доверчивой инфантой, которую он изо всех сил стремился подчинить своей воле, мир без него отчего-то казался мне чуть меньше.
Мысли эти вскоре отошли на задний план, когда появились первые курьеры с новостями из Лохи. Фернандо писал, что местность там невероятно каменистая и опасная; нашим войскам пришлось разделиться и разбить лагеря в нескольких местах, в то время как Фернандо, Кадис, Медина-Сидония и другие гранды наблюдали за расположившимся на утесе далеким городом, пытаясь найти слабое место в его обороне.
Они ждали слишком долго. Когда уже собирались переместить армию в более безопасное место, мавры из Лохи набросились на них со всей накопившейся за недели лишений яростью. В сражении погибло несколько наших рыцарей. С дрожащими руками я читала подробное описание того, как моего мужа загнал в угол вооруженный ятаганом мавр, желая завладеть его головой. Спасло Фернандо лишь вмешательство Кадиса, яростно бросившегося на его защиту.
Стоя у ворот алькасара в окружении придворных, я смотрела, как возвращаются оставшиеся в живых. Во главе ехал Фернандо, загорелый, бородатый и забрызганный кровью; в кулаке он сжимал обрывки нашего королевского штандарта.
Я заставила себя улыбнуться, глядя, как он сходит с коня; урок, преподанный мне годы назад в Тордесильясе, не прошел даром. Сокрушаться по поводу несправедливости нашего поражения и напрасно потраченных времени и денег не имело смысла. Мы просчитались, позабыли в своем рвении и гордости о том, сколь сильным противником могут быть мавры. Теперь же оставалось лишь примириться с последствиями. Я заметила, как облегченно вздохнул Фернандо при виде моей улыбки, несмотря на унижение, которое ему пришлось испытать, публично признав свой разгром.
— Попробуем еще раз через год, — сказала я, когда он спешился передо мной.
— Попробуем? — Муж горько усмехнулся. — Не просто попытаемся, луна моя. Я вырву семена из этого мавританского граната, одно за другим. В следующий раз пощады не будет.
Гордые слова; но пока нам требовалось восстановить поредевшую армию, не говоря уже о том, чтобы предать земле погибших, которых насчитывались тысячи, — организовать похороны, известить родных, выплатить пенсии вдовам. Кордова превратилась в место скорби. Когда Фернандо предложил мне вернуться в Кастилию, чтобы заняться неотложными делами — в том числе запросить у кортесов необходимые средства, — пока он останется охранять границу, я с готовностью согласилась. Мне ничего так не хотелось, как вернуться домой.
В Сеговии я обнаружила, что мои дети заняты учебой. Исабель оставалась столь же безмятежной. Хуан все еще был худ и бледен, и его до сих пор лихорадило. Хуана превратилась в маленький смерч с густыми кудряшками цвета меди и «несносным характером», как часто поддразнивала ее Беатрис. Моя подруга родила здорового мальчика, в котором они с мужем души не чаяли. Его назвали Андрес, в честь отца, но, отвлекаясь на заботу о новорожденном, Беатрис потворствовала капризам Хуаны. У моей второй дочери обнаружился ранний талант к языкам и музыке, но она постоянно бунтовала против расписанного образа жизни, даже слишком для трехлетней девочки.
Я строго побеседовала с ней о ее неподобающей привычке сбрасывать туфли и бродить босиком по прудам в саду.
— Инфанты не должны так себя вести, — сказала я, когда она задиристо ответила, что у нее распухают ноги от жары. — Есть нормы приличия, и их следует соблюдать.
Хуана надулась и продолжала поступать как и прежде, а потому в воспитательных целях я решила взять ее с собой в давно откладывавшуюся поездку в Аревало — повидаться с матерью. Рассудила, что наедине со мной, вдали от придворных развлечений, она хоть немного образумится. К моему замешательству, во время двухдневного путешествия с ней не было сладу; она подпрыгивала на подушках паланкина, чтобы взглянуть на плоскогорье за окном, тыкала пальцем и оживленно щебетала обо всем увиденном, от устремляющихся к земле орлов до полуразрушенных сторожевых башен на бесплодных горных гребнях. Я озадаченно наблюдала за ней, вспоминая истории о подменышах. Конечно, все это были лишь сказки; но хотя она и напоминала Фернандо цветом волос и характером, порой под ее проницательным взглядом мне казалось, что дочь намного старше, будто в ее теле обитает иное существо.
Однако, как только мы добрались до Аревало, она успокоилась. Похоже, на нее произвел впечатление уединенный замок под нависшим небом; вытаращив глаза, она молча смотрела на похожих на призраков старых слуг, в течение многих лет не видевших детей. Я пыталась убедить ее, что бояться нечего, что когда-то здесь был мой дом, но радость в глазах девочки вспыхнула лишь при виде замкового пса — потомка любимца моего брата, Аларкона, — улегшегося у ее ног. Похоже, она тоже любила животных, как когда-то Альфонсо.
