Вадим Каргалов - Даниил Московский
Князья власть делят, каждый норовит городок какой-нибудь либо деревеньку прихватить, а о смерде и не помыслит. А он ту землю пашет и хлеб растит…
Не раз слышал Олекса об этом от деда Фомы, когда они бродили по свету и видели, как людей горе пилит. Но в ту пору до малого летами Олексы тревога деда почти не доходила, не то что нынче. Да и немудрено — Олексе на семнадцатый год повернуло.
Взятый в младшую дружину князя Даниила, Олекса привык к этому городу, нравился он ему, хоть и нет здесь каменных построек, как во Владимире. Все из дерева: бревенчатый Кремль на холме, палаты княжьи и боярские, крытые тесом, храм Успения, а за стенами Кремля домишки и избы, торговые ряды и лавки, мастерские ремесленного люда. А у Москвы-реки, на Зарядье, лепились хибары и кузницы, бани и причал…
Жизнь в городе начиналась затемно, как и в домишке Олексы и Дарьи. Кузнецы раздували мехами огонь в горнах, кожевники вытаскивали из дубовых бочек с едким раствором шкуры, принимались мять их, гончары грели печи для обжига горшков, стучали топоры плотников, а от коптилен тянуло дымом: здесь солили и коптили окорока, грудинку и иное мясо, птицу и рыбу к столу князя и дружины да и для бояр и торга…
В Кремль Олекса направился с восходом солнца, минуя хижины и землянки, засыпанные снегом — весной они утонут в жидкой грязи, — поднялся вверх к торговым рядам, вошел в открытые кремлевские ворота. В Кремле гридни день и ночь несли сторожевую службу…
У княжеских палат повстречался со Стодолом. Не успел Олекса боярину поклон отвесить, как тот спросил насмешливо:
— Сладко ль зоревал с молодой женой, отрок?
Покраснел Олекса: что Стодолу ответить? А тот на высокое крыльцо хором взошел, дверь в сени открыл, к Олексе голову повернул:
— Милуйся, гридин, покуда сила есть…
— Ты мыслил, сыне Юрий, я тебе после смерти князя Ивана Дмитриевича Переяславль в удел дам? Ан нет, у меня иные думы.
Даниил Александрович отрезал от свиного окорока кусок, положил на хлебную горбушку и только после этого поднял глаза на сидевших напротив сыновей Юрия и Ивана.
Шестой день они шли с егерями загоном. Отыскали стадо туров, удалось свалить одного, а в глухом лесу, под развесистыми дубами, наскочили на лежбище вепря, убили.
Пора бы и домой, да Даниил Александрович заартачился: хочу берлогу отыскать, поднять медведя на рогатину.
Глянул князь Даниил сыновьям в очи, заметил у старшего беспокойство.
— Я, Юрий, разумею, те хочется удел свой иметь, князем сесть. Но я по-иному рассудил — Московскому княжеству не дробиться, а земли собирать и усиливаться. Ныне Коломна и Переяславль тому начало, а вам продолжить. Настанет такое время, когда Москва за великий стол потягается.
Даниил Александрович с сыновьями сидел за столом в избе, на которую набрели в лесу. Горели дрова в печи, и дым тянуло в отверстие в крыше.
Промолчал Юрий — отец разгадал его тайное желание. Мечтал, умрет Иван Дмитриевич, сядет он, Юрий, князем Переяславским. Ан отец по-иному решил. Значит, не видать им с Иваном своих уделов. А Иван сторону отца принял, сказал:
— Коли Московское княжество обрастет землями, городами новыми, ее голос вся Русь услышит, а раздробимся — недругам в радость.
— Умно сказываешь, сыне Иван, а княжить еще успеете, бремя власти носить тяжело — и надорваться можно. Умом и хитростью править, земли русские собирать воедино. А настанет час, и Орде место указать. Покуда же спину гнуть перед ханом, угождать, отводить грозу, дабы не извели ордынцы народ русичей. Но не так, как великий князь Андрей, — руками ордынцев нас разоряет и тем, мыслит, власть свою укрепляет.
Пока князь с сыновьями передыхал, с полатей за ними наблюдали любопытные ребячьи глаза. Дети шептались, иногда заводили спор, и тогда возившаяся у печи мать, еще молодая крестьянка, прикрикивала.
— Хозяин-то где? — спросил у нее князь.
— Прошлым летом медведь задрал.
— Так и одна?
— С ними вот. Они мне в крестьянском деле помощники.
— Ну, ну, — удивленно промолвил князь. — А в полюдье тиун к тебе наведывается?
— Ответь, княже, что ему брать у меня? Разве вот детишек.
— И то так. — Даниил Александрович поднялся. — Однако ты дань не платишь, другой, а как князю и его дружине быть? Она ведь вам защита.
Крестьянка руки на груди скрестила, спросила со смешком:
— От какого недруга, княже? От ордынцев меня лес спасет, а вот от гридней, когда они с тиуном в полюдье, разве случай отведет.
Даниил Александрович недовольно бросил:
— Ладно, хозяйка, передохнули, спасибо. Пойдем медвежью берлогу поищем, накажем зверя, какой твоего мужа задрал.
Младший сын князя Московского Иван Даниилович, роста среднего, русоволос, с серыми, чуть навыкате глазами и пушком на верхней губе, имел от роду пятнадцать лет. Но, несмотря на молодость, был умен и хитроват.
С братом Юрием он дружен и никогда ему не перечил. Иван понимал: если отец сказал, что не намерен дробить княжество Московское, значит, так и будет. А потому после смерти отца, князя Даниила Александровича, сидеть московским князем по старшинству Юрию, а он, Иван, останется без удела. Но Иван и на то согласен и будет помогать Юрию сделать Москву богатой и княжеством великим.
Высказал Даниил Александрович мысль о Москве как о великом княжестве, и Иван об этом задумался. Понимал, трудным будет путь к величию Москвы. Первый, кто встанет на этой дороге, — родной дядя, брат отца, великий князь Владимирский Андрей Александрович. Он готов обнажить меч уже на Переяславль.
Возвращались с охоты не спеша, не гнали приморенных коней, и каждый думал почти об одном и том же. По правую руку Даниила Александровича — Юрий, по левую — Иван, а позади гридни и санный обоз с добычей.
Князь Даниил будто догадался, о чем думал меньший сын, сказал:
— Весной, Иване, отправишься в Переяславль, встанешь над переяславской дружиной. Как прослышишь, что князь Андрей двинулся на переяславцев, заступи ему путь, а там и мы с князем Тверским подоспеем.
— Слышал, будто великий князь звал на нас князей Ростовского и Ярославского? — спросил Иван.
Князь Даниил кивнул.
— Не послать ли им, отец, грамоты, князьям Ростовскому и Ярославскому, чтоб не держали руки великого князя?
— И я о том мыслил, Иван, да ретивы князья Федор и Константин.
— А ежели грамоту с посулами?
— Слыхал, они у Андрея просили переяславскими сольницами совместно владеть, — сказал князь Даниил Александрович.
— И что великий князь? — спросил Юрий.
— Оставил без ответа, — усмехнулся Даниил Александрович. — Будто не слышал, чего князья просили.
Тут Иван снова голос подал:
— И ты, отец, посули, а тот посул посулом и останется.
Даниил Александрович кинул на меньшего беглый взгляд, подумал: «Хитро, хитро, посулить — не значит дать…» А вслух сказал:
— Разумно, сыне. Подумать надо. Как мыслишь, Юрий?
— Без того, что Иван советует, князей Константина и Федора от великого князя не оторвать.
— Так и поступим, — согласился с сыновьями Даниил Александрович. — Пошлем грамоты в Ростов и Ярославль.
При впадении Корослы в Волгу на торговом пути, во времена Ярослава Мудрого заложили город и нарекли его Ярославлем. С той поры город разросся, обустроился, удивляя приезжающих обилием рубленых и каменных церквей, Детинцем на холме и большой церковью на мысу, храмом Успения.
На княжьем дворе палаты и постройки всякие. А за Детинцем посад Ремесленный, огороды и выпасы.
В Ярославле Олекса бывал лет пять назад. Они с дедом-гусляром пришли сюда из Ростова Великого, а ныне в Ярославль прислал его князь. Даниил с письмом к князю Федору Ростиславичу. Прельщал московский князь ярославского сольницами переяславскими, обещал добром отблагодарить, коли Федор Ростиславич с Москвой заодно будет.
Заманчиво писал Даниил, было от чего задуматься. И великого князя боязно, но посулы князя Московского перетягивали…
И тогда решил Федор Ростиславич с великим князем на Переяславль не идти, а послать полсотню дружинников с воеводой, самому же на болезнь сослаться. А там что Бог даст. Будет удача у великого князя, с ним воевода ярославский на Переяславль ходил, отобьется Даниил, он, Федор Ростиславич, всего-то малую часть дружин в подмогу князю Андрею Александровичу выделил, попробуй попенять…
Колючий осенний ветер будоражил Волгу и Ахтубу, гнул камыш в многочисленных рукавах и, вырываясь в море Хвалисское, поднимал воду. Последние купеческие корабли покидали Сарай до заморозков, уходили к берегам Персии, а там уже гости торговые отправятся караванами через пустыни и неведомые земли в Самарканд и Бухару, Хорезм и дальше, за грозные горы. За ними живут народы, торгующие шелками и еще многими чудесными товарами.
