Роже дю Гар - Семья Тибо (Том 3)
- Я пойду, - сказал он ей у подъезда ее дома. - И вернусь между часом и двумя. - Он улыбнулся. - Мы в последний раз пообедаем в Париже...
Но он не сделал и двадцати шагов, как услышал позади себя глухой, неузнаваемый голос:
- Жак!
Он тотчас бросился к Женни.
- Мама здесь!
Она смотрела на него растерянным взглядом.
- Меня остановила консьержка... Мама приехала сегодня утром...
Они смотрели друг на друга, внезапно лишившись всякой способности рассуждать. Первая мысль Женни была о беспорядке, в котором они оставили квартиру: неприбранная постель Даниэля, туалетные принадлежности Жака в ванной.
Затем в мгновение ока ее решение вылилось в определенную форму. Она схватила Жака за руку:
- Идем! - Ее лицо было замкнуто, непроницаемо. Она повторила, словно самую простую вещь: - Идем. Поднимись вместе со мной.
- Женни!
- Идем! - повторила она почти сурово.
Она казалась такой уверенной, а он чувствовал себя в эту минуту таким нерешительным, таким безвольным, что, не сопротивляясь больше, последовал за ней.
Она первая взбежала по лестнице; она забыла о своей усталости; казалось, она горит нетерпением покончить с этим.
Но на площадке, перед тем как вложить ключ в замочную скважину, она остановилась, шатаясь. Она не произнесла ни слова, вся напряглась, отворила дверь, схватила Жака за руку, сильно сжала ее и увлекла его за собой в квартиру.
LXXV. Воскресенье 2 августа. - Встреча Жака и Женни с г-жой де Фонтанен
Госпожа де Фонтанен провела это утро дома в состоянии такой душевной тревоги, какой ей не довелось испытать даже в худшие часы ее супружеской жизни.
Дверь в комнату Даниэля, к счастью, оказалась закрытой, и бедной женщине удалось бы убедить себя в том, что она стала жертвой кошмара, если бы желание выпить чашку чая не привело ее в кухню: увидев два прибора, она инстинктивно закрыла глаза, повернула обратно и снова укрылась в своей спальне.
Минуты полного упадка духа сменялись мгновениями лихорадочного возбуждения. Сняв дорожный костюм, надев старое домашнее платье, убрав комнату, тщательно проделав целый ряд ненужных вещей, она решила принудить себя не двигаться и уселась в свое глубокое кресло у окна с залитыми солнцем жалюзи. Необходимо было во что бы то ни стало овладеть собой. Для этого ей недоставало маленькой Библии, оставшейся в чемодане. Она взяла с этажерки старинную Библию своего отца - тяжелую, толстую черную книгу, поля которой были испещрены пометками и замечаниями пастора де Фонтанена. Открыв ее наудачу, она попыталась читать. Но ум ее упорно убегал от текста, поглощенный бессвязной вереницей образов и представлений, в которых мысль о Даниэле сплеталась с воспоминанием о поверенных в Вене, об огорчениях, связанных с ее поездкой, о вокзалах, забитых войсками. Смутные видения, над которыми царила все та же картина - постель, где Жак и Женни спали, обнявшись. Грохот обозов, проезжавших по соседним бульварам, сотрясал стены и отдавался у нее в голове, сопровождая зловещим аккомпанементом ее думы. Впервые в жизни ощущение страха, паники тяготело над ней так сильно, что она не могла преодолеть его, - ощущение, что она захвачена, увлечена водоворотом, что ужасающие бедствия опустошают Европу, ее собственный очаг, что дух зла торжествует над миром.
Вдруг она услышала какой-то шорох в передней, и сейчас же вслед за этим раздались шаги в коридоре. Ее лицо застыло. У нее не было сил встать; она лишь выпрямилась. Дверь отворилась, и вошла Женни, с искаженным от волнения лицом, с остановившимся взглядом, очень бледная под своей траурной вуалью.
Поза матери, так спокойно сидевшей на своем обычном месте, в платье с разводами, с Библией на коленях, поразила девушку и потрясла ее: все ее прошлое неожиданно предстало перед ней" словно после долгих лет отсутствия. Не рассуждая, забыв о Жаке, который стоял сзади, в коридоре, не решаясь войти вслед за ней, она подбежала к матери, обвила ее руками и, чтобы оказаться ближе, опустилась на ковер и прижалась лбом к ее платью.
- Мама...
Нежность, сострадание мгновенно избавили г-жу де Фонтанен от тревоги. Сердце ее преисполнилось снисходительности, и тайна, случайно обнаруженная ею, внезапно предстала перед ней в ином свете: не как позор, а как слабость. Она уже наклонилась к вновь обретенной дочери, хотела заключить ее в объятия, выслушать ее признания, обсудить вместе с ней ужас случившегося, понять ее, помочь, направить, - но вдруг ее дыхание остановилось: на стене коридора колыхнулась чья-то тень... Женни была не одна! Жак здесь! Сейчас он войдет!.. Ее рука, лежавшая на голове Женни, судорожно сжалась. Она не могла оторвать глаз от этой отворенной двери. Прошло несколько секунд. Креповая вуаль распространяла сильный терпкий запах... Наконец силуэт Жака вырос в дверях. И перед глазами г-жи де Фонтанен снова заколебалось видение: постель, два лица в блаженном забытьи...
Сдавленным голосом, полным упрека и ужаса, она пробормотала:
- Дети... Бедные мои дети...
Жак переступил порог. Он стоял перед ней; он смотрел на нее с застенчивым и в то же время хмурым видом. Тогда она отчетливо выговорила:
- Здравствуйте, Жак.
Женни быстро подняла голову. Конечно, она не смеялась, но усмешка, искажавшая ее лицо, отбрасывала на него отблеск какой-то дьявольской радости; и совершенно новый, бесстыдный огонь, вызывавший представление об обнаженном инстинкте, сверкал в ее голубых глазах. Она протянула руку, схватила Жака за кисть, резко привлекла его к себе и, повернувшись к матери, сказала тоном, который ей хотелось сделать ласковым, но в котором прозвучало торжество и оттенок вызова, почти угрозы.
- Я еще раз нашла его, мама! И навсегда!
Госпожа де Фонтанен с секунду смотрела на нее, потом на него. Она попыталась было улыбнуться, но не смогла. Слабый вздох вырвался из ее груди.
Женни наблюдала за ней. В этом вздохе, на этом материнском лице, дрожащем не только от тревоги, но и от нежности, лице, где она могла бы уже прочитать залог примирения, - ее болезненная подозрительность не захотела увидеть ничего, кроме осуждающей грусти. Это оскорбило ее, глубоко ранило самую сущность ее дочерней любви. Она отстранилась от матери и, порывисто встав, одним движением оказалась возле Жака. Ее воинственная поза, огонь ее взгляда выражали безграничную, слепую, дерзкую, вызывающую гордость.
Жак, напротив, смотрел на г-жу де Фонтанен с ласковой настойчивостью, и если бы он заговорил, то, вероятно, сказал бы: "Я понимаю вас... Но надо понять и нас тоже..."
Госпожа де Фонтанен смущенно взглянула на молодую пару и опустила глаза: видение постели снова встало перед нею...
Наступило молчание.
Затем, повинуясь привычке, она вежливо обратилась к Жаку:
- Что же вы стоите, дети?.. Садитесь...
Жак пододвинул стул Женни и по знаку г-жи де Фонтанен сел слева от ее кресла.
Эти немногие простые слова, казалось, несколько разрядили атмосферу. Как только все уселись в кружок, словно во время визита, температура как будто понизилась, стала ближе к нормальной. Жак почти естественным тоном прервал молчание, обратившись к г-же де Фонтанен с вопросом о подробностях ее обратной поездки.
- Ты, значит, не получила моего последнего письма? - спросила она у Женни.
- Ничего. Ни одного письма. Я ничего не получила от тебя. Кроме открытки. Первой. Той, что ты написала на вокзале в Вене, в понедельник. Она говорила отрывисто, почти не разжимая губ.
- В понедельник? - переспросила г-жа де Фонтанен. Ее веки задрожали от усилия, которое ей понадобилось, чтобы восстановить в памяти последовательность дней. - Но ведь я каждый вечер писала по два письма: одно - тебе, другое - Даниэлю.
При мысли о сыне сердце ее снова сжалось.
- До меня не дошло ни одно, - резко заявила Женни.
- А Даниэль разве не писал тебе?
- Писал... Один раз.
- Где он?
- Он уехал из Люневиля. С тех пор - ничего.
Наступило молчание, которое снова нарушил Жак, испытывавший неловкое чувство:
- А... когда вы выехали из Вены?
Госпоже де Фонтанен оказалось нелегко вспомнить это.
- В четверг, - ответила она наконец. - Да, в четверг утром... Но в Удине мы прибыли только ночью. И только в полдень выехали в Милан.
- А что, в четверг утром в Австрии уже было сообщение об обстреле и оккупации Белграда?
- Не знаю, - призналась она. Находясь в Вене, она была занята исключительно тем, что защищала память своего мужа и совсем не следила за событиями.
"Женни даже не спросила, удалось ли мне уладить наши дела, - подумала она. И, глядя на дочь, вдруг задала себе мучительный вопрос: - Может быть, она немного разочарована тем, что мне удалось вернуться?"
Чтобы сказать что-нибудь, Жак снова начал расспрашивать о настроениях в Вене, о манифестациях, и г-жа де Фонтанен добросовестно старалась подробно отвечать ему, цепляясь, как и он, за эти общие темы, отдалявшие опасное объяснение, ибо в эту минуту все трое думали еще, что "объяснение" неминуемо, неизбежно.
