Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина

Закутавшись в пальто и шарф, который она натянула и на голову, Дора в тот же день к вечеру стояла у стены колумбария. На кладбище в Угерском Градиште она пришла машинально, как решила еще утром после разговора с Питиновой, и только здесь осознала, что это, пожалуй, была ошибка.

И как она не подумала! Отправилась туда прямиком из больницы, где просидела в полном молчании несколько часов возле Якубека, но так и не поняла, догадался ли он о ее присутствии. Дора надеялась, что где-то в глубине он хотя бы почувствовал сквозь сон, что она тут. Уходила она, едва сдерживая слезы, совершенно не готовая продолжать копаться в прошлом. Сейчас ее одолевало настоящее.

Кладбище встретило ее тихим мерцанием рождественских свечек.

Медленно, с неприязнью шла она вдоль стены колумбария с мраморными плитами размером с открытую книгу, пока не наткнулась на нишу Шванца, находившуюся на уровне ее глаз. Под маленькой овальной рамкой с портретом, с которого куда-то ей за спину глядел мужчина средних лет, были выведены золотой краской имя и фамилия. Доре пришлось подойти совсем близко, чтобы в декабрьских вечерних сумерках как следует рассмотреть снимок.

Перед ней было округлое, с правильными чертами лицо мужчины с пухлыми щеками, придававшими ему некоторую заносчивость. Дора легко представила себе, как с возрастом они отяжелели и слились с подбородком, а тот с шеей. Под вдавленным лбом близко друг к другу сидели темные глаза, губы были тонкие и в момент фотографирования сурово, непримиримо сжатые. Казалось, семейная встреча, во время которой был сделан снимок, не доставляла ему никакого удовольствия. Выглядел он озабоченным и ожесточенным.

На красавца он точно не смахивал. Но и на убийцу тоже.

При виде его в Доре что-то всколыхнулось и запульсировало, причем она сама не знала, чем это кончится — слезами или криком. Поэтому она предпочла закрыть глаза и какое-то время глубоко дышала, пока не справилась с давящим ощущением в области груди.

Так вот, значит, какой он был, сказала она про себя, после того как еще раз взглянула на его лицо. Он, тот, кто довел Сурмену до сумасшедшего дома, где она превратилась в развалину. «Не верь им!» — вспомнились Доре последние слова Сурмены, неотличимые от шипения. И сразу же, как от удара хлыстом, за ними посыпались другие обрывки фраз, вырывавшиеся тогда из беззубого рта. Внезапно, как будто медленно и по частям выступая из тумана, они стали наполняться смыслом.

«Немцы!» — это же она о Шванце говорила! В середине семидесятых годов, спустя тридцать лет после того, как впервые встретилась с ним при расстреле Гарри, она вновь посмотрела ему в глаза, когда он отправлял ее из камеры предварительного заключения в кромержижскую лечебницу, и не могла его не вспомнить! Отсюда и ее панический страх перед немцами даже тогда, во время Дориного последнего посещения.

«Магдалка!» — вот от кого она хотела предостеречь Дору! Судорожно рассказывала всю историю Магдалки, не забыла и Фуксену… А в конце — ребенок! Это не ее, Дору, имела в виду Сурмена, а ребенка Фуксены, дочь, которую якобы так никто и не нашел. «Воспользуйся этим, если станет совсем худо…» — Сурмена знала, что с ней стало и где она! Сурмена ее спрятала, это был ее козырь против Магдалки, у которой она вырвала то единственное, что оставила после себя Фуксена. Ее дочь, преемницу, которую Магдалка еще успела бы вырастить, наследницу ее крови, последний для нее шанс. А для Сурмены — и Доры — козырь.

У Доры закружилась голова. Она не могла отвести взгляда от глаз Шванца, которые словно возвращали ее в те годы, когда его злая воля так резко оборвала судьбу Сурмены и ее собственную. Теперь-то она понимала, что тогда произошло, стеклышки мозаики сложились в отчетливую картину, и стало ясно, что Сурмена всему этому верила и боялась того, что наслала на нее Магдалка, страшилась своего конца, а главное — того, что будет с ней, Дорой, так как была убеждена, что и ее ждет трагическая судьба. Поэтому-то она и хотела в последний момент рассказать Доре обо всем, о проклятии и о том, как отвести его от себя с помощью спрятанного ребенка, изо всех сил старалась сообщить ей все, что она знала, — но было уже поздно. Проклятие Магдалки настигло ее в лице Индржиха Шванца, чья физиономия на фотографии в течение нескольких последних минут словно преобразилась перед удивленными глазами Доры. Его крепко сжатые губы вдруг будто раздвинулись в зловещем оскале, и в этой гримасе Дора сумела разглядеть то, чего там еще совсем недавно не было: торжествующую улыбку.

ПОТОЧНАЯ

Через две недели Дора отправилась в Поточную. Здание таможни занимало всю узкую лощину между склоном лесистого холма и речкой Дриетомицей. Пространство перед таможней и за ней было вымощено бетонными плитами автостоянки, которая выглядела как бельмо на глазу в местах, где тянулись луга с цветущими летом гвоздиками и внесенными в красную книгу орхидеями, а вокруг высились отроги Белых Карпат.

Дора приготовила документы и пешком перешла с чешской стороны границы на словацкую. Знакомый из Житковой только кивнул из окошка теплого помещения таможни, пропуская ее. Сразу же за таможней она повернула направо и пошла по направлению к Поточной. Асфальтированное шоссе вскоре сменилось простой проселочной дорогой. Ряд деревьев вдоль нее становился все гуще, а поток машин заметно поредел. Дора углубилась в лес.

Ей нужен был самый первый дом.

Это оказалось полуразрушенное строение с провалившейся крышей, окна которого были заколочены досками. Дора какое-то время постояла перед ним. У хлипких ворот, ведущих во двор, она не нашла даже следов от таблички с фамилией обитателей этой хибары. Тем не менее не могло быть сомнений в том, что это был тот самый дом, первый в Поточной, который когда-то принадлежал Магдалке. Дора нажала на железную ручку, и ворота со скрипом распахнулись. Она заглянула внутрь.

Во дворе царил полнейший беспорядок. В углу валялись кирпичи из рухнувшей стены хлева, а прямо за воротами — пучки соломы с крыши вместе с куском желоба. Повсюду разбитые горшки, разбросанные камни и куски дерева; среди всего этого на холодном сквозном ветру трепыхались какие-то тряпичные лоскуты и клочья изодранной полиэтилето-вой пленки. Мерзость запустения, подумалось Доре.

Она вошла и, ступая по остаткам плитки, которой когда-то была выложена дорожка к дому, добралась до двери. Та была заперта. Дора наклонилась, подняла одну из тряпок, валявшихся у порога, и протерла маленькое окошко в верхней части двери. Ей хотелось взглянуть на то место, где Магдалка занималась ведовством, но она ничего не увидела — только голую стену напротив. Разочарованная, Дора развернулась, чтобы обследовать еще углы небольшого двора и, может быть, найти какие-то предметы, принадлежавшие Магдалам. Не найдя ничего, она вышла на улицу.

У ворот стоял ребенок лет восьми. Дора испугалась.

— Что вы тут делаете? — спросила девочка в поношенном пальтишке и завязанном под подбородком платке. То и другое ей совершенно не шло.

— Я… Магдалов ищу, — запинаясь, ответила Дора.

— Они давно тут не живут! Бабушка говорила, что они уехали отсюда раньше, чем я родилась.

— Вот как? — заинтересовалась Дора. — А бабушка живет где-то тут?

Девочка кивнула.

— Наверху. Мы все там живем.

— Отведи меня к ней, пожалуйста! Я хочу ее кое о чем порасспросить.

Девочка повернулась и быстрым шагом стала подниматься наверх, к лесу, по дороге, изборожденной замерзшими рытвинами, по которым откуда-то стекала вода. Дора поспешила за ней. Они шли добрых двадцать минут; дорога сузилась до тропинки, а лес вокруг был все гуще. Наконец перед ними, на раскорчеванном участке, показался дом, обнесенный забором. Девочка рванула вперед и скрылась за калиткой. Дора в растерянности осталась стоять снаружи. Из дома доносилось множество звуков, да и сад позади нее тоже казался полным жизни. Обитатели усадьбы явно были дома. Через какое-то время, поняв, что никто и не думает впустить ее внутрь, Дора заметила звонок и несколько раз нажала на кнопку.