Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина

От лица коллег и друзей — клянусь.

Антонин Личек

Ну хоть что-то. Даты рождения того и другого совпадают.

Дора резко опустилась на стул.

Прошлые месяцы она жила в таком бешеном темпе, что совершенно не справлялась с наплывом новых данных. Она еще не успела усвоить информацию, которую нашла в личном деле Сурмены, как на нее обрушился поток воспоминаний Багларки и Ирмы. А тут еще Якубек…

Хотя, получив письмо из министерства, она и занялась поисками и раздобыла кое-какие сведения, но самым крупным ее уловом был вот этот некролог Личека — и больше ничего. После нескольких безрезультатных телефонных звонков в центральное отделение полиции в Угерском Градиште и городскую администрацию Ярошова она не знала, где еще искать.

Только теперь он снова нарисовался перед ней — и куда отчетливее, чем прежде. Шваннце — Шванц. Человек, так ловко петлявший между режимами, что спас этим свою шкуру. Который так долго копал против ведуний, против Сурмены, что в конце концов закопал их.

Следующие несколько дней она посвятила ему. Звонила, расспрашивала, рылась в Интернете, прочла едва ли не все публикации Бюро по документации и расследованию преступлений коммунизма, в итоге позвонила и туда. Ничего. Никто не знал никаких подробностей, кроме того, что такой человек существовал. Все пути вели в никуда.

Но наконец, после многих безуспешных попыток, ей улыбнулось счастье.

ИНГЕБОРГ ПИТИНОВА

В то декабрьское утро Дора уже в половине шестого ждала на остановке в Старом Грозенкове автобус в Угерский Брод. Она притопывала ногами и дышала себе на ладони, наблюдая, как изо рта у нее идет пар. Городок еще спал, только пение петухов и раздававшийся время от времени собачий лай подсказывали, что еще немного — и все вокруг оживет. Сквозь утренний туман она заметила на дороге, ведущей в Вышковец, сгорбленного мужчину, толкающего перед собой тележку. Автобус прибыл с небольшим опозданием.

Дора оплатила проезд и, пока автобус, дергаясь, трогался с места, прошла назад. На сиденьях перед ней клевали носом два пассажира. Через пару минут медленной езды в тепле стало клонить в сон и ее. Только на площади в Угерском Броде она пришла в себя и еле успела выскочить из автобуса. Следующий, до Пракшиц, отправлялся около семи. В полвосьмого Дора уже стояла на площади в Пракшицах — точнее сказать, это было кольцо покрытой инеем пожухлой травы с раскидистой облетевшей липой в центре. А вокруг стояло несколько пригнувшихся к земле домишек с единственной дорогой между ними.

Дора шла медленно, разглядывая номера домов. Двадцать седьмого, значившегося в адресе, который был записан в ее блокноте, она не нашла. Конец деревни обозначали полуразвалившиеся проволочные заборы. За одним из них металась с громким лаем собака, но наружу к ней, хотя в заборе было много дыр, не выбежала. Где-то сзади скрипнула калитка, и чей-то грубый голос проорал:

— Куш, зараза, заткнись!

Дора хотела перейти на другую сторону дороги, но не успела она повернуться, как мужчина накинулся на нее:

— А ты что там ошиваешься у забора?

Помедлив с ответом, Дора в конце концов решила воспользоваться случаем.

— Я ищу дом двадцать семь. Там живет пани Питинова.

Тогда тебе не сюда, а в противоположную сторону. Назад через площадь, а от костела направо, к пруду.

— Спасибо! — крикнула Дора, развернулась и поспешила по улице назад, как ей и было указано.

Это оказался один из последних домов на другом конце деревни.

Какое-то время Дора постояла возле него, глядя на открывавшиеся за ним широкие просторы, что, насколько хватало глаз, тянулись куда-то вдаль, к волнистому горизонту. Некоторые поля были темно-коричневые, а другие, ближе к лесу, были запорошены снежной пылью. В зеркале пруда в ложбине отражались плывущие по небу облака.

Дора решила прогуляться к пруду и обратно, чтобы согреться и скоротать ожидание времени, приличного для визитов.

Без нескольких минут девять она позвонила в дверь дома номер 27. Не успела она отпустить кнопку звонка, как за дверью раздались шаркающие шаги. Ей открыла пожилая женщина.

— Здравствуйте, я Дора Идесова, я звонила вам в четверг.

— Да-да, — сказала женщина, вытирая полотенцем мокрые руки. Дора обратила внимание на набухшие синие вены и покрытую темными старческими пятнами кожу на лице.

— Но здесь мы не останемся, — торопливо прошептала женщина, озираясь. — Вернитесь назад, на площадь, я к вам подойду, сходим на кладбище. Сын не хочет, понимаете…

Дора кивнула, и женщина захлопнула перед ней дверь.

Доковыляла она к ней через добрых двадцать минут.

— Я сыну-то не сказала, понимаете. Он не разрешил бы мне откровенничать об Индре. Говорит, это может повредить репутации — вы знаете почему. Но я так не думаю. Конечно, не то чтобы я им особенно гордилась, но все это дело кажется мне не таким уж страшным. Времена были тяжелые, каждый делал то, что требовалось, для того чтобы выжить, а Индра всегда был в общем-то добрый, только ему не везло. И то, что он служил им, понимаете, стало для него выходом.

Дора не могла взять в толк, говорит она о гестапо или о же чехословацкой госбезопасности, но сочла неуместным с самого начала уточнять это.

— А как вы меня нашли?

Дора откашлялась.

— Ну, я где-то прочла, что ваш брат был родом из села Горни Немчи. Я позвонила в тамошний отдел метрических записей и сказала, что ищу его новый адрес. Мне ответили, что у них его нет с самой войны, и добавили, что, наверное, он попал под депортацию, потому что у вас была немецкая семья. Но рассказали мне, что вы еще в сорок пятом вышли замуж и остались в стране. И что живете в Пракшицах. И адрес ваш дали. Вы не сердитесь, что я к вам так ни с того ни с сего обратилась?

— Да не сержусь, с чего бы мне сердиться? Мне даже любопытно, из-за чего вы меня разыскивали, поэтому вы должны мне все объяснить. А что, они в этом отделе метрических записей вправе вот так с ходу сообщать такие сведения? Где я живу и то, что я немка?

— Не знаю. Мне сообщили.

— Ну ладно, все равно это всем сразу понятно, имя Ингеборг Шваннце, то есть уже давно Питинова, и сейчас трудно выдать за чешское. Здесь меня называют Ина, но раньше, стоило мне где-то предъявить паспорт, столько ухмылок было — вы бы видели! Замуж я вышла в первые же недели после освобождения. Уже было ясно, что немцам тут после войны придется несладко. Так и произошло, большинство депортировали. Но я всю войну встречалась с чешским парнем, мы дружили еще со школы, понимаете. Людвик его звали, десять лет назад он умер от рака. И он женился на мне прямо в мае — на случай, если бы мне что-то грозило. И вот мы поженились, и была весна, и все мы так радовались, что войне конец… в общем, скоро я уже была в положении. Лично для меня это было чудесное время — первые месяцы после освобождения. В отличие от большинства здешних немцев. Я уж думала, что и Индру закрутило в этом водовороте, ведь он целых четыре года не объявлялся и не давал о себе знать. Мы и в Красный Крест писали, и искали его повсюду — ничего. Но в начале пятидесятого года он вдруг позвонил ко мне в дверь, как ни в чем не бывало: мол, на кофе заглянул. Ну, вы понимаете, моему мужу это пришлось не очень-то по нраву. Об Индре было известно, что до войны он сидел, а в войну спутался с нацистами. Сами понимаете, такая слава никого не красит. Но я-то знала, как было дело. Жили мы не очень хорошо, скажу я вам. Все думали — о, эти Шваннце богатеи, у них и дом есть, и поле, но что нам с того было? Никаких доходов, и в кризис мы радовались, что это поле нас хоть как-то кормило. Я это помню смутно — само собой, я была маленькая и деньгами не интересовалась, но от родни я знала, что мы тогда не жили, а выживали. Никаких сбережений — и страх за будущее, об этом у нас тогда часто говорили. И ко всему прочему у нас прибавился лишний рот! Индра женился, привел в дом этакую шалаву невесть откуда — красивая была, что правда, то правда, но в остальном — оторва. Подцепила его где-то на танцах, пьяного, а потом уже забеременела, так что Индре было делать? Пришлось жениться. Ну то есть он-то женился по любви, по уши в нее втюрился, просто с ума по ней сходил: сами понимаете, молодой парень! Только жить им пришлось у нас, а еще один едок в доме — это уж было слишком! Эта самая Лена, так ее звали, все время ругалась с нашей мамой. Но мама была женщина не промах и спуску ей не давала. Ужасный был тот год, когда мы жили все вместе. А через год Индру посадили. Бедняга, он пошел на это ради нее, понимаете? Этой Лене надоело ругаться с нашей мамой, и она все время пилила его, чтобы он нашел для них другое жилье и зарабатывал больше денег, чтобы они могли себе что-то купить, все время на него наседала. Стоит ли удивляться, что у него ум зашел за разум и он решил попытать счастья нечестным путем. Я уверена, что поначалу он собирался стащить только пару мелочей, не больше. А уж об убийстве он точно не помышлял, это было просто стечение обстоятельств, что старик встал у него на пути. Но Индра был человек добрый, не мог он лишить кого-то жизни, вот и этого нашего соседа он не убивал. Все равно его схватили, посадили, и отсидел он пять лет. А эта зараза сразу же после суда сбежала от него вместе с ребенком. Куда она делась — не знаю. Индру это окончательно подкосило. В тюрьме он совсем скис. Мы с мамой его там несколько раз навещали, вид у него был совсем жалкий.