Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа
– Галочка, для меня край света за первым углом! Куда-то ехать, идти… Айда лучше ко мне! Коньяк – он приподнял сумку над головой, – требует к себе должного отношения. Не обижай ночь, Галя! «Словно бархат темна, для влюблённых она, как в обычай!» – дурашливо пропел он ей на ухо обрывок какой-то запавшей в голову песни.
– Ну, если для влюблённых, то я согласна. Возьми меня под венец! – Она капризно топнула каблучком, за что тут же получила короткий поцелуй в шею, резкий, как укол. Лицо сразу же залило кипятком от сладостного предчувствия знакомого праздника со взаимной вседозволенностью. Она снова почувствовала себя озорной студенткой приглашённой сокурсником на ночь в пустующую комнату общежития.
В былые времена на бедность Назаров никогда не жаловался. О богатых тогда знали только понаслышке – расхитители социалистической собственности!
Чиновники знали своё место. И свой карман с государственным не путали под страхом возмездия карающих органов. Вся страна, за небольшим исключением, хлебала одни и те же щи. Выбери любой город, зайди в любую квартиру и там – всё то же самое, что и у тебя. Денег хватало, если сильно не запивать, до следующей получки, которая гарантирована, что бы ни случилось. Получи своё – и снова живи, не кашляй!
И-ех! «Глаза наши – ямы, руцы наши – грабли. Что глаза увидят, то руцы загребают…» Видите ли – не нравиться одежда от масспошива: костюм из шивьёта, ботинки фабрики «Скороход» байкой внутрь, пусть не модные, но из натуральной кожи и подошва спиртовая, зимой – шапка-ушанка из крашеного кролика, демисезонное пальто из драпа – век носить можно!
Чего ж ещё надо? Мебель под одну гребёнку – это, чтобы не завидовали друг другу. Квартиры – сплошь малогабаритки совмещённые, чтобы локоть товарища чувствовать – коллективизм. Дома-пятиэтажки – это вам не хата с краю. Все друг друга знают. На одной лестничной площадке рядом квартиры: и директора завода беременного задачами очередного пленума КПСС, и слесаря-сантехника, нагруженного инструментом и лишними деталями – разводные ключи, зубила и шаберы, – жену, что ль шабрить?..
Советская власть делала всё, чтобы не было богатых. Теперь же – всё наоборот! Грабьте государство, кто поближе к народной собственности! Глотайте, сколько проглотите – клич дурака-президента!
Правда, призыв к обогащению был объявлен таким образом, что народ его и не услышал, или им не дали услышать.
Но более расторопные, бессовестные и жадные схватили – как раз!
Стали лихорадочно отстраиваться, переводя деньги и недвижимость на тёщу или убогую соседку.
Стала модной дворцовая архитектура. В клозетах плазменные телевизоры, японская сантехника с анализаторами отходов. Кругом финская мебель, немецкие светильники, любовь по-французски. Только навоз для удобрения английских газонов русский.
Обогащайтесь!
Назаров всей своей сущностью принадлежал к тем многочисленным представителям государства, которые, брошенный отставными коммунистами клич: «Сарынь, на кичку!», сразу не поняли. Разве так можно – не своё брать? Растерялись. А, когда сообразили, то над ними стали смеяться. Всякие азартные игры для них организовывать – «МММ» и «Селенги» устраивать, ложью обольщать, египетские пирамиды воздвигать.
Бывший авангард страны, стал самой презираемой частью общества.
По наущению заокеанских советчиков министры предавали своё государство, разоряли его в открытую. Заводы остановились, специалистов – хоть пруд пруди! Легализовались барыги, в гору попёрли – цвет нации! Хотя какая у них национальная принадлежность! Отребье мировое!
Кирилл жил в однокомнатной, но объёмистой квартире, полученной ещё в эпоху развитого социализма, пользуясь личным знакомством с председателем жилкомхоза, с которым они в своё время вместе учились в институте. Ну и, разумеется, вместе пили прогорклый вермут, когда позволяли возможности.
Квартира ему стоила всего-навсего хорошей попойки в ресторане, что вообще не считается за взятку.
Назаров ещё в ранней молодости, кочуя по рабочим общежитиям и дешёвым гостиницам, привык непритязательно смотреть на предметы, которые в нормальных условиях составляли домашний уют и были крайне необходимы в семейной жизни, но холостяку от них одно лишь неудобство.
Наверное, поэтому его квартира всего в одну комнату казалась такой пустынной и огромной.
Из всей мебели настоящее уважение вызывал только диван красного дерева, сработанный ещё «рабами Рима». Ну, если не Рима, то русским мастеровым позапрошлого века, хитроумным столяром-краснодеревщиком, законопатившим свой талант в мореный дуб.
Как ни крути, а тот мастер, пожив на белом свете и выпив не одно ведро водки, ушёл и увёл свой талант, и земной шар ему теперь стал несокрушимым мавзолеем, из которого его уже никто и никогда не вынесет. Добрая память ему!
Диван – это лежбище с высокой, украшенной резным виноградом, спинкой. В спинке светлым озерцом поблескивало овальное зеркальце. Резные львы на подлокотниках в сладкой зевоте ощеряли крупные зубы. Пухлая кожаная обивка была настолько прочна, что на ней, кажется, можно было, не только «заниматься любовью», но и пилить дрова.
Кроме всего прочего у дивана было ещё одно существенное преимущество – он во всех ситуациях невозмутимо молчал.
Этот музейный экспонат Назаров случайно приобрёл за бесценок в комиссионном магазине, куда попал деревянный динозавр, уступив место заморской тахте, кругом опоролоненной и вялой.
Это всё равно, как сменять русскую бабу на ихнюю мамзель.
Кроме этого дредноута, в комнате стояла маленькая тумбочка с дорожным портативным телевизором на ней, в углу журнальный столик с кипой газет и два небольших овальных креслица. На полу стопками лежали груды книг умных и разных, которых теперь уже не читают, да и вряд ли когда будут читать замороченные пастухи золотых тельцов и их подпаски.
Было видно, что и хозяин сегодня редко пользовался их мудростью. Она, эта мудрость, с возрастом разъедает душу, увеличивая печаль. В самой мудрой книге человечества об этом всё сказано Экклезиастом.
Когда-то книги для Назарова были предметом гордости и самоуважения, как верные товарищи, чьё плечо всегда рядом. А теперь он предал их, тоже замороченный великими экспериментами авантюрных экспериментаторов.
Скудная обстановка, куда привёл Кирилл Галину, вызвала в ней оторопь и раздражение.
– Это всё, что ты мне можешь предложить?
– Зачем же так, Галя, моё сердце для тебя открыто, живи там, а это – он обвёл комнату рукой, – только видимость одна. – Он, смахнув на пол газеты, поставил коньяк на столик. – Давай справим твоё новоселье в моём просторном сердце, Галя!
Рюмок у него, разумеется, не было.
Пить всё больше приходилось на стороне. В одиночку заниматься делом, требующим определённого ритуала, он считал омерзительным, – это всё равно, что тешить себя мастурбацией под стёганым одеялом.
Так что один на один он с водкой не дружил, а для пива годилась и пара общепитовских гранёных стаканов, которые, использовались и под пепельницу.
Кирилл прошёл на кухню. Вытряхнув всякий мусор и обсосанные, вонючие окурки, он прополоскал стаканы, достал из холодильника сыр, нарезал тоненькими ломтиками, немного подумав, поставил на плитку чайник и вошёл в комнату, держа в руках разделочную доску с «ужином».
Его ничуть не смущал весь этот антураж.
Девицам, которых он приводил к себе, требовалось совсем другое, и спартанский быт хозяина их вовсе не интересовал, поэтому Кирилл считал вовсе не обязательным всякие приманчивые штучки – шоколад, духи, музыка, хрусталь и другая дребедень.
При желании, он всё это, включая и мягкую мебель, которая сама зазывает опрокинуться на спину, мог бы иметь без усилий. Деньги у него когда-то водились.
Инженер Назаров, прораб ответственных монтажных работ, имел высокую зарплату, плюс премиальные за досрочный ввод объекта, за выполнение плана, за высотные работы и другие не регулярные, но достаточно частые выплаты.
Привыкший ещё со времён своей незабвенной молодости относиться ко всяческому уюту, как к необязательному в жизни, он и не стремился загромождать свою квартиру мещанским атрибутом. Поэтому его сегодняшнее существование мало чем отличалось от той далёкой и весёлой жизни, когда, как говорил певец революции – «кроме свежевымытой рубашки, мне ничего не надо».
Галина, тем временем выскользнув из туалета, охорашивалась перед зеркалом скорее по привычке, чем из желания понравиться партнёру. Ещё со школьных лет, ей всегда нравился такой упрощённый подход к общему действу, минуя отпущенные природой занятия, промежуточные условности – капризное жеманство, якобы застигнутой врасплох женщины, мимикрия, камуфляж желания.
Блажен, кто верует!
– Да у тебя тут особенно не разгуляешься! – она взяла из рук Кирилл разделочную доску со скудной пищей, поставила на столик и отвалилась в кресле с иронической усмешкой. Выпитый с вечера на равных с Кириллом алкоголь, испаряясь, теперь делал её ленивой и флегматичной – состояние, которое хорошо известно сколь-нибудь пьющему человеку.
