Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
— Я о себе говорю! Я проклята богом! Мне суждена горькая судьбина, потому что я посягнула на счастье другой женщины.
— Но такой, как ты, нет больше! Скажу тебе истинную правду. Мой сын для меня всегда был первая опора, а ты вторая. А теперь я убедился: ты первая моя опора и радость! Ты, Гулзиба! Я об одном мечтаю: чтобы ты любила Хожеке, как своего родного сына, — голос Ерназара дрогнул.
— Что с тобой, Ерназар? — почуяла неладное Гулзиба, но он не ответил, двинул коня к соколам, смутно вырисовывавшимся в ночной тьме…
Прозвучал призыв к утреннему намазу. Ерназар приказал оставить коней в укромном месте — в низине, а соколам бесшумно двигаться к расположению ханских нукеров.
Хивинцы были застигнуты врасплох. Поднялась паника — одни хватались за оружие, другие метались в поисках укрытия, третьи отбивались кувшинами для омовения, четвертые сдавались… Потом постепенно опамятовались, собрались с силами и схватились с соколами в рукопашной. Дрались пиками, палками, камнями — всем, что попадалось под руку. Бой продолжался до полудня. Трусов не было: одна сторона сражалась за собственную жизнь, другая — за свободу и жизнь, за родину и независимость.
Ерназар наблюдал за боем с невысокого холма. Вон кто-то из соколов мчится на выручку к товарищу и натыкается на хивинскую саблю, вон кто-то с размаху рубит ненавистного врага! Откуда-то с тыла к хивинцам подлетел на своем вороном сотник Мухамедкарим, погнался за всадником на сером коне, вонзил пику, вынул, поскакал дальше… Во вражеском кольце дерутся Мадреим и Рахманберды, рубятся саблями, под их взмахами нукеры падают, валятся направо и налево. Однако храбрецам все равно никак не удается вырваться из кольца, оно становится все плотнее! Сзади разбрасывает, снимает противника Джанибек-бий со своими воинами. Мадреим, Рахманберды вырвались, уже вырвались!.. «Молодцы, молодцы, храбрецы!»-громко похвалил их Ерназар, будто они его могли услышать.
Ожесточенная, упорная битва продолжалась… Заметив, что враги обходят Маулена и Абдурахмана, Ерназар бросился им на подмогу. Маулен догнал хивинца, вонзил копье в его лопатку, свалил с коня. Абдурахман управлялся с тремя нукерами — он рубился обеими руками одновременно. К нему и поспешил Ерназар на помощь — одного рубанул сзади саблей, остальные бросились прочь.
— Как Генжемурат, нашли? — Алакоз стер со лба пот.
— Нашли, отбили, он ранен.
Алакоз не решился задать вопрос, который застрял у него в горле: о сыне. Снова врезался в гущу противников. Хивинцы стали отходить, не в силах противостоять натиску каракалпаков. Окрыленный этим, Алакоз приказал соколам:
— Дальше Майлы-шенгель не ступать! Там граница.
Однако возбужденные, разгоряченные боем и победой соколы стали протестовать:
— До Майлы-шенгеля еще далеко!..
— Потому и не следует терять головы! Вы и ваши кони притомились! — Ерназар пытался своим спокойствием охладить их пыл. — Ну, Мадреим, всех своих врагов раскидал?
— Всех! С божьей помощью победим! Прославим наш народ на весь Хорезм! — гордо отозвался Мадреим.
— Не знал, что ты такой хвастун! И как язык у тебя поворачивается произносить этакие слова: «Прославим наш народ!» Сам только что, будто заяц, давал стрекача от хивинца. И хивинец-то хилый, тощий, как рукоятка плети! А туда же, в герои, в палваны метит! — поддел его Маулен.
— Маке, а ты сам? Сам-то убил хоть одного врага? Подложил, как говаривали наши предки, под свою голову подушку? — поддержал шутливый разговор Ерназар-младший.
— Вы что, сомневаетесь, что я в состоянии добыть себе подушку? Да я столько положил-разметал нукеров ханских, что на целую подстилку наберется, не то что на единственную подушку!
— Я свидетель! Маулен дрался, как палван! — подбодрил его Ерназар. — А ты, что это ты хихикаешь, лежебока ты этакий! Нарушили хивинцы твой сладкий сон, потревожили, а? — погрозил он пальцем Шонкы.
— Я не соня, Ерназар-ага, не лежебока! Я сокол что надо!
Шутливо перебраниваясь и подтрунивая друг над другом, гордые одержанной победой, соколы дожидались, когда к ним подоспеет Зарлык-хан.
— Джигиты, хвала вам, слава! Того, кто любит свой народ, любит весь мир! — издалека закричал своим воинам Зарлык. — Соколы, друзья, оказавшие нам помощь в труде мирном и ратном, военачальники! Враг отступил! Позорно бежал!.. Три дня отдыха! — Хан ликовал вместе со всеми.
— Стоит ли давать врагу такую большую передышку? Хивинцы укрепятся в Ходжейли! — усомнился Алакоз.
— Ничего, ничего! Наши доблестные соколы устали! Им нужно передохнуть! Мы тем временем подумаем, как с наименьшими потерями захватить Ходжейли! — откликнулся Зарлык.
Ерназар в душе не одобрил решения хана, но оспаривать его не стал, лишь приказал биям без промедления собраться на совет.
Совет заседал всю ночь. Бии и сотники спорили, пререкались, не удержались даже от взаимных оскорблений и обид. План выработали такой: самые опытные, верные, закаленные военачальники и соколы переоденутся в одежду дехкан и горожан и по двое, по трое проникнут в город. Там они сначала хорошенько высмотрят, разведают, как Ходжейли охраняется, как укреплен, а потом постараются переманить на свою сторону его жителей…
Когда совет закончился, Ерназар подсел к раненому Генжемурату.
— Твой Хожеке смелый, отважный парень, Ерназар! Ничего не боится! Погнался за врагом, увлекся, оторвался от своих и… — Генжемурат был полон сочувствия.
— Живой, как думаешь? — с надеждой и страхом вымолвил, пересилив себя, Ерназар.
— Надеюсь! Эх, хотел, да не успел броситься ему на помощь! Нас окружили!
— Забудь об этом, не мучай себя! — Ерназар положил руку на перевязанное плечо Генжемурата. — Как думаешь, кому возглавить тех, кто будет просачиваться в Ходжейли?
— Мне! — первым вызвался Ераназар-младший.
— И мне! — присоединился к нему Абдурахман.
— Хорошо, готовьтесь! — согласился Ерназар. …Прошло несколько дней. Соколы атаковали Ходжейли в темную, безлунную ночь. Они действовали быстро и бесшумно одновременно с джигитами, которыми командовали в самом городе Ерназар-младший и Абдурахман. Горожане поддержали отряды Алакоза, и хивинцы бежали без оглядки. Самым выносливым и проворным соколам Алакоз приказал гнать врага до границы — до местечка Майлы-шенгель, а в городе объявить, что война на каракалпакской земле окончена.
Пока глашатаи разносили по городу весть о мире, Ерназар созвал лучших мастеров Ходжейли и велел им возвести для хана шатер в северной части города.
Вскоре шатер был сооружен, и Ерназар явился к Зарлык-хану вместе с мастерами.
— Наш великий хан, объясните этим мастерам: на каком троне желали бы вы восседать?
— Каракалпакский трон должен отличаться от тронов других владык, — не раздумывая сказал Зарлык. — Пусть по форме он будет похож на конское седло. В знак того, что и хан, и весь наш народ не должен успокаиваться. На таком троне не понежишься, о своих обязанностях на нем не забудешь. Седло — это седло, а не мягкая подушка. Мне, всем нам негоже забывать о своем происхождении… О том, что вчерашний всадник, табунщик стал ханом!
14
Есть люди, для которых собственное горе — это пуля, пронзающая их насквозь; чужое же горе — камень, брошенный в воду. Бывает и так: свое счастье люди не только ищут в несчастьях других, но и строят его на этих несчастьях…
Ханский дворец кишмя кишел именно такими людьми. И зло порождало зло, зависть вызывала зависть.
Меньше чем за год в Хиве сменились два хана, и в кровавой этой череде новый хан оказался самым худшим — и в глазах народа, и во мнении приближенных. Кутежи, разврат, гарем — этому, только этому безраздельно отдавался хан… Казна стремительно опустошалась: расточительство и легкомыслие властелина Хивы не имели границ и меры, разоряли страну больше, чем расходы на походы и войны… «Опора престола и власти»- сановники, придворные, мехремы правили, управляли, расправлялись с людьми и страной по своему усмотрению и хотению. Каждый тащил что мог, тянул в свою сторону, себе, себе, только себе. Каркас ханства гнил, разрушался все неудержимее и стремительнее и вскоре — через два месяца после восшествия на престол нового хана — крыша ханства едва-едва держалась. Она готова была в любую минуту рухнуть, от любого, даже маленького толчка.
Каракум-ишан был в страшном беспокойстве. Он раздумывал, как укрепить, сохранить, поддержать, восстановить былое величие Хивинского ханства. Ишан пришел к выводу: единственный способ не дать угаснуть Хорезму, светочу ислама, — избавиться от развратного, глупого, пустого хана-расточителя. Но как? Чьими руками?
В Хиве Каракум-ишан напросился в гости к Сеид-мухамеду — сыну покойного хана Мухаммеда Амина…
