Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
— Спасибо, Маулен! Побольше бы нам таких храбрецов, как ты!
Алакоз подозвал к себе сына.
— Джигит мой, Хожаназар, ты сын Ерназар Алако-за! Помни об этом! Уклониться от боя с врагом — хуже смерти! Если, не дай бог, попадешь в руки неприятеля, не жалей себя… Дай я тебя поцелую!.. А теперь — вперед! Сынок, да поможет тебе бог!
— Ерназар-ага, я никогда не держал в руках оружия! — Бердах в досаде даже стукнул ладонью по своему дутару.
— Это и есть твое оружие, Бердах! Береги его! Иди к воинам! Спой им песню «Для народа».
Бердах смешался с соколами, и вскоре над землей полетела-полилась его песня.
…Джигит, рожденный с львиною душою,
Всю жизнь свою ты посвятил народу!..
Ерназар заметил, что Гулзиба подтягивает подпругу у своего коня. Он оказался рядом с ней.
— Что ты собираешься делать?
— Разве женщина не может в трудный час стать соколом?
Ерназар помчался дальше. Отовсюду раздавались отдельные беспорядочные выстрелы — это отстреливались ханские нукеры. Они не ожидали, что соколов окажется так много, и стали отходить, ретироваться, чтобы не угодить под пули.
— Джигиты, вперед! — закричал Алакоз, и, послушные его призыву, соколы двинулись, покатились вперед, как волна…
Мухамедкарим, Асан, Артью, Рахманберды хлынули вслед за врагом, словно черные беркуты, преследующие улепетывающих зайцев, хлынули, забыв об опасности, презирая смерть… Сотник Бекжан, обычно неприметный и тихий, вырвался вперед с саблей наголо; его натиск был яростным, его атака была неудержима. Среди врагов началась паника.
— Родные мои! Родные! Так их, так! Пусть больше к нам не лезут! Еще немного — и мы сомнем врага! — Алакоз носился как вихрь; ему открывались героизм, смелость, верность людей, которые всегда держались в сторонке, избегали лишний раз попасться ему на глаза…
Враг бежал без оглядки. Алакоз отдал приказ не растягиваться, не отрываться друг от друга. Соколы стали теперь продвигаться медленно — скорее для устрашения противника.
Гулзиба перевязывала раненых, помогала им взбираться на подоспевшие телеги.
— Ой, молодец, Гулзиба! — благодарили они ее от всего сердца. — Спасибо тебе! Благослови тебя бог!
К Алакозу подогнали пленного, которого захватил Генжемурат.
— Передайте Генжемурату похвалу от меня и от хана! — произнес он и коротко бросил пленному:- Кто ты такой?
Судя по одежде, пленный был из людей состоятельных: в дорогом халате, шапке, отороченной бобровым мехом. Он вперился в носок своего красного сапога и упорно не поднимал глаз. По щекам его вдруг покатились крупные слезы.
Тут пули свистят, смерть витает рядом, так что слезы твои нас не разжалобят! Кто ты такой? — повторил вопрос Ерназар.
Продолжая разглядывать кончик сапога, он пробубнил:
— А ваше наказание… какое оно будет?
— Наказание у нас выносит хан!
— Сохраните мне жизнь — и я скажу правду!
— Говори! Тебе приказывает Ерназар Алакоз!
— Новый хивинский хан приказал уничтожить Каракалпакское ханство. За вашу голову он обещал две тысячи таньга.
— Мою голову он, стало быть, оценивает на золото! Неплохо! Аи да хан, молодой, да ранний!..
— Нет, я о другом хане говорю! Тот, который сменил погибшего в мервском походе, убит! Его убили! Во дворце был заговор…
Ерназар теперь понял, почему Хива так долго терпела, не покушалась на Каракалпакское ханство. Да, им бы там самим разобраться со своими бедами, враждой да заговорами…
— Я бий… из аула… неподалеку от Хивы, — осмелел немного пленный. — Я давно вступил в ханское войско.
— Ну и что, тебе очень хотелось получить мою голову? Вырвался вперед, обогнал соперников?
— Кому ж не охота разбогатеть да подняться вверх по лестнице, которая к власти ведет!
— Ну что ж! За откровенность жалую тебе свободу! Хотя таким, как ты, свобода не нужна! Не на то ее тратишь! — Алакоз презрительно фыркнул и велел своим соколам отпустить хивинца…
Враг отступал. Соколы, скопившись на берегу Аму-дарьи, улюлюканьем провожали неприятеля.
Во время передышки Ерназар спросил Бердаха:
— Ответь мне, дорогой мой, какой воин хорош?
— Воин, говорящий «убью», лучше говорящего — «умру»! Умный враг лучше глупого сокола!
Ерназар увидел, что к ним приближается Зарлык, и направился к нему навстречу. Он доложил хану обстановку, сообщил новости из Хивы.
— Ни одно важное дело не должно осуществляться без моего ведома, джигиты! — Зарлык нахмурился. — Почему помилован пленный?
— Нет, наш хан! Сейчас военная пора. Если согласовывать все свои действия с вами, то так и время драгоценное можно упустить! — возразил Ерназар.
— Если бы я освободил пленного сам, ничего страшного бы не произошло и время не было бы упущено!..
— Я рассудил так, наш хан: пусть он вернется в Хиву и расскажет, что каракалпакские бии не жестоки, а мужественны и не боятся своих врагов. За правду мы не караем, не то что хивинцы!
Ерназар-младший, который сопровождал Зарлыка, счел за благо не вмешиваться в спор Зарлыка и Алако-за. Каждый из них, казалось ему, прав и не прав по-своему. Ерназар же, отгоняя от себя мысль о том, что хан становится чересчур тщеславным, подумал: «Наверно, он просто заботится о нашем единстве и считает, что будет правильнее, если все приказы-указы будут исходить от него!»
Чтобы уладить разногласия, Зарлык как ни в чем не бывало переменил тему:
— Будем ли мы переправляться на тот берег? Как ты считаешь?
— Амударья в этом месте бурная, много опасных воронок, без больших потерь переправиться не удастся! — ответил Алакоз. — Я думаю…
Ему не дал закончить Шонкы; он подскакал, бледный как полотно.
— Генжемурат попал в плен… — Голос Шонкы дрожал. — Не один попал, а со своими джигитами. Среди них, среди них… — голос его сорвался, — Хожеке…
Зарлык побелел; ледяная рука сжала сердце Ерназара-младшего, но он все-таки взглянул на Алакоза: как он перенесет страшное известие? Лицо Ерназара исказила гримаса отчаяния, но голова оставалась высоко поднятой.
— Где Абдурахман? — были его первые слова.
— Попытаюсь освободить их! — только и сказал Абдурахман.
— Пусть тебе сопутствует удача!
Абдурахман не стал медлить.
Алакоз обратился к соколам:
— Ночью мы во что бы то ни стало должны переправиться через реку! Ерназар-младший останется по-прежнему при хане, будет охранять его. Вместе с людьми Жангазы-туре вы переправитесь на тот берег чуть выше по течению. Мы с Аннамуратом возглавим джигитов Мадреима и Рахманберды и будем перебираться здесь, как раз против места, где расположился враг. Остальные — ниже. Общую атаку начнем, как только прозвучит призыв муэдзина к утреннему намазу.
Переправа оказалась опасной. Мешало сильное течение. Не все соколы умели плавать, таким приходилось цепляться за хвосты и гривы своих коней. Молодых робких лошадей брали под уздцы джигиты, которые были покрепче и повыносливее, и, успокаивая их, вводили в реку…
Когда Алакоз удостоверился, что на берегу никого не осталось, и собрался пустить своего коня вплавь, из-за маленького холмика показался всадник. Ерназар от неожиданности вздрогнул.
— Это я…
— Гулзиба?! Зачем ты здесь?
— Потому что ты не на свадебный той собрался! В аул я не вернусь…
— Отпусти своего коня! Будешь держаться за хвост моего — он сильный.
— А ты как же? — голос Гулзибы выражал нежность и беспокойство.
— Я? Поплыву сам! Небось не забыла, какой я пловец!
— Нет, нет, здесь течение очень бурное, с ним нелегко справиться!
Чтобы прекратить спор, Алакоз связал крепким узлом поводья обоих коней и пустил их в воду. За хвост одного коня ухватился сам, за хвост другого — Гулзиба.
Кони плыли медленно, но уверенно. Ерназар опасливо следил за Гулбизой — как бы ее не унесло течением. Он заметил, что она устает, выбивается из сил, и, обхватив ее рукой, чуть-чуть приподнял. В середине реки была небольшая мель, Ерназар дал Гулзибе немножко передохнуть. Он прижал ее к груди и прошептал:
— Какая ты отважная, Гулзиба!
— Ты всегда хвалишь меня, расточаешь нежности в воде или около воды! — Она улыбнулась печально.
Он молча погладил ее косички, с них тонкими струйками стекала вода.
— Оставь, Ерназар!
— Гулзиба, Гулзиба, многое понимаешь именно в такие вот минуты. Я люблю тебя, по-настоящему люблю!
— Настоящая любовь бывает только у настоящих людей! — Гулзиба бросилась в воду, поплыла.
— А я, по-твоему, не настоящий, что ли? — спросил Ерназар, когда они оказались на берегу.
— Я о себе говорю! Я проклята богом! Мне суждена горькая судьбина, потому что я посягнула на счастье другой женщины.
