Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
— Ну, подходи, подходи, мразь вонючая! Подлая твоя душа! Посмотрим, какой ты храбрец!
Хосе Долорес должно было и впрямь иметь низкую душу, чтобы в присутствии дамы своего сердца не принять подобного вызова. Но обе девушки схватили его за руки и держали так крепко, что он едва ли сумел бы освободиться из этого плена, если бы Урибе не пришел ему на выручку, сказав:
— Не держите его. Пусть проучит этого негодяя.
Подруги отошли в сторону, а Хосе Долорес вытащил нож и, взяв в левую руку сомбреро, которое в бою должно было служить ему так же, как служит плащ матадору, идущему на быка, последовал за своим противником, соблюдая, однако, между ним и собою некоторое расстояние.
Сесилия вместе с Немесией и сеньей Кларой остались стоять на углу, в страхе прижимаясь к Урибе и стискивая руки друг другу; нетрудно представить себе, с каким трепетом и тоской ожидали они, чем кончится поединок, хорошо сознавая, что исход его будет кровавым. Скоро они услышали звонкий голос Хосе Долорес: «Здесь!» и хриплый ответ негра: «Да, здесь!» И страшный бой начался.
Безлунная ночь и темнота неосвещенной улицы почти полностью скрывали движения сражающихся от глаз стоявших неподалеку зрителей. Видимо, Дионисио не обладал спокойным мужеством Хосе Долорес, точно так же как и его ловкостью, и еще того менее — его искусством биться на ножах. Вскоре это дало себя знать, и после нескольких выпадов, прыжков в сторону и парирующих взмахов сомбреро послышался внезапно странный звук, похожий на треск разрываемой новой ткани, и вслед за тем тяжелый, глухой удар, как от упавшего на землю тела. Сесилия и Немесия пронзительно вскрикнули и закрыли глаза. Кто из двоих? Какая ужасная неизвестность!
Под сдавленные стоны своего поверженного врага победитель быстрым шагом направился к шоссе. Минута — и вот он уже вынырнул из скрывавшей его густой темноты, тем более непроницаемой для взора наших друзей, что глаза их от волнения почти утратили способность видеть. А он шел, смеясь, легким, словно летящим шагом, на ходу вкладывая в чехол свой нож и надевая на голову искромсанное сомбреро. Это был Хосе Долорес Пимьента. Первой узнала его Сесилия; не помня себя от счастья, в пылком порыве своего горячего, благородного сердца она кинулась ему на шею, спрашивая с тревогой и нежностью:
— Ты ранен?
— Ни царапины! — отвечал он, и гордость его, когда он произносил эти слова, была тем большей, что та, кого он любил безо всякой надежды на взаимность, в этот миг, вся в слезах, припала головой к его груди. Услышав голос Хосе Долорес, Сесилия вдруг заплакала от радости, как плачет девочка, неожиданно найдя свою куклу, которую она считала безвозвратно потерянной.
Часть третья
Глава 1
Согрет твоим дыханьем,
Жасмин цветы раскрыл;
И, сладким упоен благоуханьем,
Иной услады буйные забыл.
Нуньес де АрсеПосле завтрака в поместье, или, вернее, в потреро Ойо-Колорадо Леонардо простился со своей семьей и в приятном обществе Диего Менесеса отправился в Алькисар.
Свернув между Вереда-Нуэва и Сан-Антонио-де-лос-Баньос на юго-запад, друзья выехали на алькисарскую дорогу, которая через две-три легвы[63] вывела их на обширное плато, известное среди местных жителей под названьем Тьерра-Льяна. Молодые люди проезжали теперь по той его части, центром которой является первое из упомянутых нами выше селений. Почва здесь сложена из беспримесного, очень пористого известняка, покрытого сверху рыхлым и местами довольно глубоким слоем красновато-кирпичной, необычайно плодородной земли, содержащей в себе, судя по цвету, значительное количество окиси железа. На западе Тьерра-Льяна простирается до Кальяхабоса — иначе говоря, до подножия гор Вуэльта-Абахо, претерпевая в этой своей части некоторые колебания рельефа, в противоположную же сторону плато тянется до восточных границ округа Колумбия, причем ширина его на всем протяжении остается относительно небольшой.
На высоко расположенных участках, разумеется, не встретишь здесь ни одного ручейка; и дожди здесь идут не часто; зато обильно выпадает ночная роса, доставляющая необходимую влагу и земле и растениям. Именно этому метеорологическому феномену, а не искусственному орошению, которое тут не применяется, обязана равнина своей пышной растительностью, чей изумрудно-зеленый наряд остается свеж во всякое время года. Однако птиц в этом краю не увидишь почти нигде: они исчезли, когда началось истребление лесов, выкорчеванных под сады и плантации, которые занимают теперь, особенно в тех местах, где проезжали наши путешественники, чуть ли не всю территорию. Лишь иногда то здесь, то там можно было заметить одинокую группу тяжелых на подъем хутий и услышать издали их неприятный, пронзительный крик, да изредка попадалась на глаза чета пугливых тохос, либо мелькала, мгновенно исчезая из виду, стремительная бихирита, и перепархивали в придорожных кустах прятавшиеся там крохотные томегины.
Чем дальше отъезжали путники от Ойо-Колорадо, тем все чаще то по одну, то по другую сторону дороги видели они усадьбы, окруженные кофейными плантациями, так называемые кафетали, бывшие, по крайней мере до 1840 года, единственными крупными хозяйствами в западной части Тьерра-Льяны. Мы имеем в виду местность, охватывающую округа Гуанхай, Гуира-де-Мелена, Сан — Маркос, Алькисар, Сейба-дель-Агуа и Сан-Антонио-де-лос-Баньос — прославленный зеленый сад Кубы, где в те времена землевладельцы заводили усадьбы не столько ради того, чтобы заниматься сельским хозяйством, сколько ради удовольствии разбивать сады и парки, благо высокие цены на кофе позволяли им подобное сибаритство.
Вопреки установленным на Кубе ab initio[64] границам земельных владений, эти великолепные поместья имели всегда правильную, чаще всего квадратную форму и отделились от соседних имений живыми изгородями из лимонных деревьев и прекрасными, искусной работы оградами, увитыми ипомеей и плющом. Ипомею обыкновенно предпочитали белоцветную; и на рождество, когда она распускается, ее белоснежные колокольчики ярко выступали на темном фоне зелени, оживляя своим видом окрестность, а воздух на протяжении многих миль бывал напоен их нежным и тонким благоуханием.
Роскошные, комфортабельные господские дома не смотрели здесь друг на друга через широкие дороги, разделявшие соседние поместья, а скрывались в глубине усадеб под прохладною тенью древесных крон, там, где росли увешанные золотыми шарами спелых плодов густолиственные апельсины и соперничали друг с другом местные и заморские сорта лимонов и всевозможные сорта слив, где рядом с индийским манго раскинуло свои широкие листья хлебное дерево и где можно было увидеть и ветвистый тамаринд с его кисловатыми стручками, и гуанабано, на котором поспевали сердцевидные, удивительно сладкие плоды, и отличную от всех прочих деревьев пальму с ее гладким, стройным, но имеете с тем и массивным, как дорическая колонна, стволом, увенчанным нарядной короной вечнозеленых перистых листьев.
На дорогу выходили одни только ворота усадеб, или, точнее сказать, своего рода триумфальные арки, под чьей торжественной сенью должен был проследовать каждый, кто въезжал в широкую, обрамленную апельсинами и пальмами аллею, уходившую вдаль, туда, где, невидимый за густою зеленью деревьев, высился помещичий дом. Но если вы даже углублялись и на значительное расстояние внутрь поместья, то и в этом случае хозяйское жилье далеко не всегда открывалось вашим взорам, так как дорога к нему редко шла прямо: главная аллея обычно разделялась на два одинаковых полукружия, по одному из которых следовали приезжающие, а по другому — отъезжающие. С внешней стороны полукруглые аллеи бывали окаймлены живыми изгородями либо кустами кофейных плантаций, с внутренней же — декоративными посадками и цветниками, разбитыми в кругу, образованном обеими дорогами. Направившись по одной из них и не переставая дивиться красотам, которые открывались перед вами слева и справа, вы достигали наконец хозяйского дома и прилегающих к нему главных служб. Позади дома, в центре обширного хозяйственного двора, стояло здании лущильной мельницы, чаще всего не имевшее стен, а вокруг него располагались сушильни, тока, амбары, склады, конюшни, голубятня, птичий двор и соломенные хижины, где жили чернокожие рабы.
Был пятый час пополудни 22 декабря 1830 года, когда Леонардо и его друг, покрытые с головы до ног, так же как их усталые кони, тонкой красноватой пылью, увидели вдали межевые знаки кафеталя Ла-Лус — поместья, принадлежавшего дону Томасу Илинчете и отстоявшего в полулегве от местечка Алькисар. Тропическое солнце во всем своем великолепии клонилось к краю синего безоблачного небосвода, и целые снопы огненных лучей прорывались сквозь листву деревьев, росших по правую руку от дороги. Темные тени пальм на зеленой, пестревшей яркими цветами траве становились длиннее с каждой минутой; в неподвижном воздухе заискрилась пурпуром незримая доселе тончайшая пыль.
