Федор Шахмагонов - Твой час настал!
Место расположение войска — поле на краю леса. Валами окопать лагерь по-ленились,обнесли редким частоколом и хворстом. Не защита, а всего лишь обо-значение границ лагеря. Русские полки перемешались. Полная неподготовленность к внезапному нападению. Кто пьянствовал, кто играл в зернь, вспыхивали пьяные ссоры.
Делагарди подошел к костру русских ратников.Сидел в кругу ратников старик с седой бородой до пояса и что-то напевал речитативом. Мелькнуло и знакомое лицо пушкаря из Троицы, которого выпросил у архимандрита Дионисия.
В свете костра узнали шведского генерала. Делгарди поманил к себе Егорку и, положив ему на плечо руку, повелел идти с ним. Присел у костра и попросил толмача переводить сказ старика. Присели у костра и сопровождавшие его офицеры. Старик сказывал, толмач переводил:
У того ли было князя Воротынского,
Крестили молодого княжевича,
А Скопин князь Михайло кумом был,
А кума была дочь Малюты Скуратова.
А и не пил он зелена вина,
Только одно пиво пил и сладкий мед.
Как теперь-то на честном пиру
До — сыта все наедалися,
До — пьяна все напивалися,
Похвальбами похвалялися.
Иной хвастает добрым конем,
Иной силою — удачей великою,
Иной славным отечеством,
А иной — удалым молодечеством.
Умный хвастает отцом да матушкой,
А безумный — молодой женой.
А Михайла Скопин,
С небольшого хмелю похвастается:
«А и гой еси вы, князья и бояре!
Иной хвастает у вас былицею,
А иной и небылицею.
Чем-то будет, мне похвастати?
Все вы похваляетесь безделицей!
Я Скопин Михайло Васильевич,
Могу ныне похвалитися,
Что очистил царство Московское
От вора злого заморского,
Еще мне славу поют до веку
От старого до малого!»
А и тут куме его крестовой,
Малютиной дочери Скуратовой
Слова Михайлы не показалися,
Высоко, дескать, сокол поднялся
И о сыру — матеру землю ушибся.
В та — поры она дело сделала,
Наливала чару зелена — вина,
Подсыпала в чару зелья лютого,
Подносила чару куму крестовому.
А князь от вина отказывался,
Он сам не пил, а куму почтил.
Думал князь — она выпила,
А она в рукав вылила,
Брала же она чару меда сладкого,
Подсыпала в чару зелья лютого,
Подносила куму крестовому.
От меду кум не отказывается,
Выпивает чару меду сладкого.
Как его резвы ноженьки подоломилися,
Его белы рученьки опустилися.
Уж как брали его тут слуги верные,
Подхватили под белы руки,
Увозили князя к себе домой.
Мать встречет его в удивлении.
— Дитя ты мое, чадо милое!
Сколько по пирам не езживал,
А таков пьян не бывал.
Сын ей на то отвечает:
— Ой, ты, гой еси, матушка моя родимая!
Сколько по пирам я не езживал,
А таков пьян еще не бывал;
Съела меня кума крестовая,
Дочь Малюты Скуратова!»
К вечеру Скопин и преставился.
А расплачутся свейские немцы,
Что не стало у нас воеводы
Васильевича князя Михаила!
Сказитель замолк. Толмач досказывал сказ для Делагарди и шведских офицеров. Ратники сидели у костра, не молвя слова.
Вечер стоял теплый, от костров тянуло жаром, а Делагарди похолодел, будто изморозь простегнула спину. Дворцовая тайна не осталась тайной. И малым числом противника может быть повергнута войсковая армада, если солдаты окажутся как бы без рук. Московское войско изначально мертво в душе и движется на поляков лишь по инерции, ненавидя и презирая своих воевод. Старика поблагодарил за сказ, пошел от костра в окружении столь же встревоженных сказом офицеров. Шел к шатру Дмитрия Шуйского и остановился. Подозвал к себе Егорку и наказал ему взять коня и второго заводным и о двуконь гнать в Троицкий монастырь.
— Тебе, пушкарь, ныне там место. Наказываю тебе повестить архимандрита Дионисия, чтоб готовил монастырь к новой обороне!
В шатре у Дмитрия Шуйского шумное пирование. Увидев Делагарди, Дмитрий Шуйский сказал:
— Пренебрег нами свейский генерал, а мы за его здоровье давайте поднимем чашу! Нальем и ему до краев...
Делгарди жестко ответил:
— Перед битвой не пью ни вина, ни пива!
— И нас остужаешь?
— Опоздал я на ваше пирование, а ходил по войскам. И вам надобно поглядеть, как бы не подобрались к нам поляки, а пировать бы после победы, а не на бой идучи!
— Оговорил! Со страха сей голос! Поляки? Откуда бы им взяться? Такого не бывает, чтобы мышь на кота бросилась. Одолевает тебя шведский воевода робость. Теперь мне понятно, почему Михайло Скопин медленно шел к Москве. Если каждого шага опасаться, лучше дома на печи сидеть!
— Из опасения и я, пожалуй, вас оставлю, пойду к своим ратникам поближе...
Делагарди вышел. Дмитрий Шуйский молвил, провожая его недобрым взглядом:
— Каков шведский гусь! Придет время и его ощиплем!
5
Едва начало смеркаться, Жолкевский послал к полковникам гонцов с приказанием, обмотав копыта лошадей травой, быстрым шагом идти в Клушино. Под Царевым-Займищем оставил пехоту и запорожких казаков, наказал разжечь множество костров.
До Клушино два часа хода. До наступления рассвета польское войско остановилось в лесу поблизости от русского лагеря. На перепутьи ночи и рассвета, с 23-го на 24-ое июня, Жолкевский с полковниками, крадучись выехали к опушке леса. Их взгляду открылся лагерь московского войска.
В пути ночными дорогами Жолкевский торопил свое войско, опасаясь не успеть к подъему московского войска. Занимался уже рассвет, а в московском стане царил дремучий сон. Видно было какое-то движение у шведов и французов. Ни звука не долетало до лесной опушки. Не видно было и не слышно какой-либо сторожи.
Жолкевский сказал:
— Настал час, панове, как ножом разрезать этот слоеный пирог. Глупость московских воевод дарит нам победу, которой и гордиться будет стыдно. Во имя блага Речи Посполитой, нам проститься, что избивали мы московкое войско, преданное его воеводами. Я был против похода в Московию, видит Бог, мог ли я предугадать, что наш извечный противник подставит себя под наши мечи! Панове вводите бой улан, гусар побережем, если придется ломать сопротивление московитов. Шведов, если сами в бой не пойдут — не трогать. С нами Бог и Пресвятая Дева!
Гетман поднял булаву, и из леса в предрассветной дымке, на спящий московский стан устремились польские конники. Изгороди из прутьев повалились под копыта лошадей, польские сабли обрушились на спящих и полусонных русских ратников.
Как только началась сеча, взревели польские трубы, ударили литавры, устрашая и без того метавшихся в панике русских воинов, не успевающих взять в руки оружие. Конные рубили пеших. Кони московского войска еще паслись в ночном за Клушиным.
На шведских бивуаках были готовы ко всему: и к походу и к нападению врага. Конные спали с уздечками в руках. Каждый десятый не спал. Пушки стояли в упряжках. Предчувствие не обмануло Делагарди. Не напрасно он настораживал своих солдат. Будто подземный толчок подбросил их на ноги. И вот они уже на конях, пушкари у пушек, а пешцы построились в каре.
У частокола схватились польские уланы и шведские конники. Делагарди заметил, что уланы уходили из схватки, как бы открывая путь шведам из лагеря. Безмолвное приглашение выйти из боя.
Делагарди навел зрительную трубку на шатер Дмитрия Шуйского. У шатра толчея. Воеводы садились на коней и гнали их из лагеря. Бегство!
Делагарди повел свое воинство вдоль леса мимо поляков. Ему никто не помешал уйти.
В шатре Дмитрия Шуйского и после того, как вышел из него Делагарди, продолжалось пирование. Позвали маркитанок. Пустились в пляс под игру дудочников. Опомнились, когда уже польские драгуны рубили беззащитных русских ратников, и грянули польские трубы. Неслись вополи:
