Анн Бренон - Нераскаявшаяся
Я следил за битой дорогой, которая вела из ворот Од, и, оставляя справа барбакан, шла прямо к черным владениям Инквизиции: Муру с узниками и берегу для костров. И когда процессия спустилась, наконец, вниз, и прошла прямо перед нами, как мы и ожидали, я был удивлен. Удивлен, потому что узников было намного больше, чем я полагал. Я видел, как продефелировал добрый десяток доминиканцев, пронесли крест, проследовали вооруженные солдаты и даже конные рыцари. И все остальные представители власти тоже были здесь. Сам инквизитор, сенешаль, прево и коннентабль Сите, консулы города, братства Бурга, декан епископского капитула, главы цехов. И посреди доминиканцев и солдат виднелись бледные лица людей, которых тянули и толкали в спины. И я насчитал их столько, сколько пальцев на моей руке. Пятеро, их было пятеро! Я повернулся к Аструку, который всегда все знал.
Первым шел человек, казавшийся очень молодым, и его полутащили, полунесли. Говорили, что он едва может ходить. Он тяжело припадал на левую ногу и хромал при каждом шаге. Но по–видимому, это было его единственной слабостью. Аструк ткнул меня в бок кулаком. Конечно же, это он, сын нотариуса, еретический дьявол! Настоящий еретик, добрый человек, как они говорят, я впервые видел такого. Но он совсем не был похож на дьявола, а скорее, на больного мальчика с поврежденной ногой. Я был разочарован. За ним шла женщина. Она казалась высокой и худой. Вооруженный человек тянул ее за веревку, которой были связаны ее руки, а другой толкал ее в спину. Но она все же шла сама и держалась на ногах. А позади нее я увидел еще троих мужчин, которых солдаты толкали так, что они натыкались друг на дружку.
— Слушай, — сказал Аструк себе в бороду. — Женщина — это вновь впавшая в ересь. Она тоже из графства Фуа. Она жительница Алайрака. Насколько я знаю, ее зовут Гильельма Кристоль. Ее должны сжечь вместе с этим юным дьяволом. Два столба и хворост, это для них, это понятно. А вот остальных троих я не знаю…
Тем временем все шло своим чередом. Сначала сына нотариуса, а потом вновь впавшую в ересь привязали к столбам и наложили вокруг них огромную кучу хвороста. Не видно было, достигает эта куча им до груди или до подбородка. Вооруженные люди оттеснили толпу. Наступила выразительная тишина. По–моему, я слышал крики ненависти и проклятия, но ничего особенного не случилось. Солдаты встали в кордон вокруг костров и злобно смотрели на толпу. Важные люди собрались отдельно — клирики, светские люди, богатые горожане и офицеры стояли в первых рядах, между толпой и солдатами. Но вот конный сержант, не обращая внимания на этих важных людей, поставил прямо у них под носом остальных троих узников, рискуя тем самым закрыть от них все зрелище. Их, этих троих, поставили прямо перед кострами. Чтобы ничто не укрылось от их взглядов, и чтобы жар и искры костра падали им на лицо и волосы. К каждому из троих приставили персонального стражника, который держал их за руки, и следил, чтобы они не могли даже отвернуть голову.
— Я понял, — сказал Аструк. — Это друзья еретика. — Их, скорее всего, поймали вместе с ним, но его сжигают в большой спешке, а они ведь не объявляли голодовку. Инквизитор хочет увериться в том, что они увидят все представление вблизи, чтобы ужаснуть их. И возможно, им придет в голову идея о сотрудничестве. Я не знаю, но он, вероятно, рассчитывает, что они пожелают спасти свою шкуру, обратятся и выдадут остальных…
То, что произошло потом, вовсе не было хорошим. Вряд ли я буду очень гордиться тем, что пришел сюда. На что я надеялся? Я не видел никакого дьявола. Ни в огне, ни в дыму, нигде. И не произошло ни чуда, ни чего–то сверхъестественного. Этот еретик сгорел так же, как и та женщина, как любой другой человек. На какой–то миг мне показалось только, что он вообще не будет кричать. Эта женщина из Алайрака, вновь впавшая в ересь, она так долго кричала и выла, как всякая умирающая женщина. Пока не превратилась в горелое мясо. А юного дьявола, сына нотариуса, я вообще не слышал. Но, в тот момент, я и не смотрел на них. Это слишком ужасно, эти черные, извивающиеся тела, эти лишенные волос, уже ни на что не похожие головы, эти открытые, задыхающиеся, вопящие рты, адское дыхание дыма. Я отвернул голову. И тогда я, наконец, услышал. Но это был не настоящий крик, нет, скорее, это было похоже на глубокий вздох, такой глухой жуткий стон, словно он исходил из моей собственной утробы. Но это был он, пожираемый огнем. Я услышал: «Отче!»
Снова Аструк ткнул меня в бок. Смотри!
В толпе возникло движение, раздались крики, люди толкались. Я увидел растерянных солдат, окаменевшие от страха лица важных горожан. А возле костров не было уже ни одного человека, их поглотила толпа. Они сбежали! Трое мужчин, трое других еретиков, осужденных на то, чтобы смотреть, как поджаривают их друзей. Они исчезли в толпе, за Муром. Конечно же, они уйдут на юг, поднимутся вдоль Од, по песку и трясинам, проложат себе дорогу по лугам и лесам, одним словом, сделают все, чтобы покинуть Каркассон. И я хорошо видел, что толпа делала все, что можно, чтобы задержать солдат. В глубине души я радовался, хотел этого всем сердцем, и хотя я не говорил ни слова, все же почувствовал облегчение. И тогда я тоже хлопнул по плечу старого Аструка, и видел, что и он радуется. Я вновь посмотрел на два костра, но там все уже казалось черным и недвижным за гудящей завесой огня. Я спрыгнул с парапета, расталкивая людей, которые обменивались многозначительными улыбками, потом поднялся на мост. Словно эти трое сговорились бежать, когда будут умирать остальные двое. Но я слишком замерз. Мне надо было побыть одному, чтобы подумать.
Какого отца призывал, умирая, этот юный еретик? Своего родного отца, еретика, старого нотариуса графа де Фуа? Думаю, что да, но меня ужасает мысль, что ведь и он так же молился Богу — Отцу, как и христиане в храмах».
ГЛАВА 50
АПРЕЛЬ 1309 ГОДА. ВЕРЛЬЯК НА ТЕСКУ
Ты, Пейре Бернье из Верден (…), пребывая почти три года в бегах, ты был пойман в третий раз, и подобно тому, как собака возвращается к своей блевотине, ты не побоялся вернуться к своим старым прегрешениям, не страшась даже Суда Божьего (…) и ты вновь впал в ересь, от которой прежде справедливо отрекся…
Бернард Ги. Приговор Пейре Бернье, вновь впавшему в ересь (май 1309 года).Старший, Пейре Отье, пребывая в Верльяке, узнал о смерти на костре своего сына Жаума из уст доброго человека Пейре Санса, который принес эту жуткую весть брату во Христе и самому верному другу. Старый проповедник в это время обучал неофита Санса Меркадье в безопасных стенах каммас Бертрана Саллес, на берегу реки Теску. Он тяжело поднялся, потом упал на колени и надолго замкнулся в немой молитве, а его синий взгляд, казалось, угас.
Наконец он повернулся к своему старому другу, который, прикрыв глаза, коленопреклоненный, молился вместе с ним, а подле них стояли потрясенные послушники, и сказал:
— Сын мой по плоти вернулся в свою небесную отчизну. Он воссоединился со своим истинным Отцом. Но в этом мире Церковь наша утратила доброго христианина. Если Бог так захочет, другие придут, чтобы заменить его и спасать души всех живущих.
И тогда Старший спросил своего ученика, Санса Меркадье, готов ли он получить крещение покаяния и посвящения добрых христиан. То есть, тоже вступить на дорогу апостолов и мучеников… Юноша поднял к нему свое красивое лицо в ореоле рыжих волос и ответил, что да, если Бог так хочет, он готов.
Двойная новость — о костре и побеге — начала кружить по Бельвез, и Гильельма, в течение многих недель тщетно пыталась найти в этих новостях хоть что–нибудь, на чем она могла бы выстроить свои зыбкие надежды. А когда добрый человек Пейре де Ла Гарде отправился в путь вместе со своим учеником Пейре Фильсом, чтобы увидеться со Старшим, Гильельму захватил поток разговоров и переживаний, которые переполняли каммас, где каждый по–своему пытался истолковать происшедшее. Арнода Дюран оплакивала юного мученика и несчастную верующую. Мужчины возбужденно обсуждали побег трех спасшихся.
— Я всегда говорила, что Бернат и его брат Гийом не относятся к людям, которых легко сжить со свету, — сказала Гильельма, — Они сослужат хорошую службу доброму человеку Фелипу, и будут ему самыми лучшими проводниками.
— Несомненно, они должны были обсудить этот побег между собой, — заметил Раймонд Дюран. — Быть готовыми к тому, чтобы использовать любую представившуюся возможность. Понятно, что с больной ногой добрый человек Жаум из Акса никогда бы не смог последовать за ними. Этот юный святой избрал для себя самый достойный и мужественный путь. И тем самым он сохранил жизнь своим друзьям и верующим…
Охваченная радостью и гордостью за Берната Гильельма при этих словах опустила голову. Она представила себе, как в доме Инквизиции, в непередаваемой тоске и ужасе, навсегда прощались четверо друзей. Как Жаум просил и умолял своих товарищей сделать всё возможное, чтобы остаться в живых и сохранить живой Церковь. Как Жаум готовился встретиться с Отцом Небесным, пройдя через врата огненные. Как Бернат сжимал кулаки и обмирал от ужаса, что он не в силах его спасти. Она представляла Гийома, преисполненного упорства и жажды борьбы. И то, как Фелип просил своего брата во Христе, готовящегося стать мучеником, молить Отца Небесного за Его гонимую Церковь…
