Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)
И Никита больше не стал ходить к корчме. Вечерами бродил по городу, не зная куда и зачем, заходил в кабаки и снова бродил. Когда замечал, что ноги его занесли в опасную близость к корчме, он поворачивал прочь, но через два-три дня, не заметив и сам, нечаянно вновь возвращался сюда же...
И вот, утомленный бесплодной борьбою с самим собой, Никита после целого месяца вновь притащился к корчме.
Старуха столкнулась с ним возле ворот.
– Нету Машеньки. В церковь пошла, да чего-то нейдет, – сказала старуха. – А я вот к суседке зайти обещалась.
Старуха ушла, и Никита пошел назад, но ему уже не терпелось хоть взглянуть на свою «присуху», и он остался бродить невдалеке от корчмы, у моста над протокою Волги.
Никита ждал час и два. Начался дождь, и в ставенных щелях ближних домишек гасли огни. Дождь промочил стрелецкий кафтан и с шапки стекал по лицу Никиты.
«В какой же там церкви-то Марья запропастилась?!» – подумал стрелец. Он подошел к корчме, прислушался и вдруг услыхал в избе испуганные выкрики Маши, бряцанье дверной щеколды и легкий бег. Вдова промчалась мимо него под дождем босиком и в одной рубахе. Никита бросился вслед за ней. Она не слыхала погони, бежала к протоке Волги, к мосту. На середине моста он догнал ее, крикнул: «Маша!» Она перегнулась через перильца и кинулась в воду...
... Никита, весь мокрый, принес ее на руках в корчму. Дрожащими руками старуха поила его вином, затопила печь и сушила одежду Никиты, вертелась перед очнувшейся мрачной и молчаливой Марьей.
Никита приблизился и нагнулся к стрельчихе.
– Машута, да что ты... чего ты... – начал он ласково.
Она приоткрыла глаза, молча плюнула ему прямо в лицо и зажмурилась...
Невольничий торг Дербент
Вода и вода кругом, как пески в пустыне, томила мутным серо-зеленым однообразьем. Солнца не было, ветра не было. Моросил мелкий дождь, нависал туман. Скорей бы до суши добраться! Загребали правей да правей... Появились отмели...
– Двадцать! – кричал на киче казак, измерявший глубь.
Степан сидел в шатре атаманского струга. Его окружали Сергей, несколько дней назад нагнавший разинцев в море с семью сотнями казаков, Иван Черноярец да яицкий рыболов Кузьма, бывавший в плену у турок и кизилбашцев. Тут же рядом молчаливо внимал ставший любимцем Разина Тимошка Кошачьи Усы.
– ...А город Дербень – из всех городов невольничий торг, – рассказывал старый рыбак Кузьма. – Туда христианского люда сгоняют со всех сторон. Хошь и сам ты в цепях, ан себя забываешь, глядя на муки людские, такая жалость берет! Скачет, смотришь, плюгащенький басурман, за ним веревка сажен в пятнадцать, а на веревке нанизаны русские люди за шею, один за одним, с полтора десятка. Руки назад закручены и бегут, поспевают за конным, бедняги, а кой упадет – волочится до смерти...
– А вместе всем кинуться на басурмана да задавить! – вмешался Тимошка Кошачьи Усы.
– "Вместе всем кинуться"! А вокруг кизилбашцы, да турки, да всякие поганцы, тьфу ты, наскочут да всех и побьют!.. Язычники – не народ: затерзают себе в забаву, плетьми захлещут, не то повяжут к кобыльим хвостам да наполы раздерут...
– Тьфу ты, нехристи! – отплюнулся Сережка Кривой. – Вот, чай, нечистики их за такую забаву на том свете в дуги крючат!
Суда шли на веслах. Гребля всех изнуряла, но казаки были рады уже и тому, что кончился ветер, который швырял их по морю и грозил утопить. Не моряками вступили они на морские струги. Веревки снастей путались в их руках, углы парусов вырывались и, взмыв под ветром, размахивали, как флаги, раскачивая и срывая тяжелые реи с мачт. Два струга было утоплено набежавшей волной. По нескольку человек еще спасли соседние струги, а десятка три казаков так и пропали. Наконец погода утихла. Повис непроглядный туман. Между стругами перекликались, чтобы не столкнуться; целыми днями жгли смоляные факелы, и казалось – все море заволокло густым и душным дымом, который тянулся неподвижными черными лентами за кормой от струга к стругу.
И вдруг туман засветился словно бы весь изнутри, засеребрился и стал улетать легкими волокнистыми клочками, как козья шерсть. На посветлевшей волне ясней обозначились очертания стругов, вот они все сошлись, будто утки на озере, крякая веслами в скрипучих уключинах. Подул ветерок.
– Крепить полога! – крикнул с носа переднего струга завзятый морской бывалец Федор Сукнин, атаман стругового похода.
Серые, просмоленные полотна поползли вверх по мачтам.
Последние остатки тумана вдруг сдернуло ветерком, и золотое закатное солнце брызнуло по морю искрами.
– Берег!
– Земля! – раздались в то же время крики по всему каравану.
– Земля!
Разин с товарищами сошлись на носу струга возле Сукнина. Справа по ходу стругов лежал пологий, холмистый берег, и среди низкорослых зарослей кипариса и каких-то кустарников кольцами уходил к вершине холма широко раскинутый город с крепостными стенами и башнями минаретов.
– Твердыня! – протянул Черноярец.
– Тоже люди живут, бога молят, – в задумчивости сказал Сережка Кривой.
– Какие тут люди! Зверье! – откликнулся старый Кузьма-рыболов. – Отсюда подале держаться! Тут и есть невольничий торг, мучительский город Дербень. Тут меня самого за шашнадцать полтин продавали на муку...
– Эх, сила была бы! Разбить бы его к чертям! – воскликнул Сережка.
– Десять! Десять! – кричал казак, кидая веревку с грузом на дно моря.
– Влево, что ль, Федор, пока, от греха? – подсказал Разин.
– Лево держи-и! – протяжно крикнул Сукнин.
– Лево держи-и! – подхватили по стругам крикуны, передавая атаманский приказ.
Паруса заполоскали под ветром, меняя растяжку: становые снасти спустили углы парусов, отпускные [Старое волжское и каспийское название; станова снасть – галс, отпускная – шкот], крепко подтянутые и заклюнутые на шпынях, перетянули их наискось, загребая ветер от берега. На угол вздутые паруса понесли струги в глубь моря на межень, от восхода к полднику. Солнце садилось за далекие горы, отбросив вдоль берега по морю длинную тень, а впереди стругов вдалеке еще ярко сверкали волны под солнечными лучами.
Струги на веселой косой волне покачивало с боков. Кое-кого из казаков опять замутило от качки...
– Первое дело, когда качает, поесть плотней. Каши с мясом, чтоб брюхо было полно! – подсмеивался Сукнин.
Запасов больших в караване не было. Животы подтянулись.
– А что же, плотней так плотней! – вдруг решительно подхватил Разин. – Вари посытнее мясное варево, потчуй! – приказал он Сергею.
– Степан Тимофеич! У нас всего на каждых два ста казаков по бочонку солонины осталось, – напомнил Сергей.
– А на что беречь?! Вели греть котлы да варить, – твердо сказал Степан. – Сколь вина в караване?
– Бочка всего.
– Всю раздать и бочку – в волну... И кашу вари изо всей...
Часа через два караван пировал, уходя под полной луной в открытое, казавшееся бескрайным, ясное и шумливое море. Атаман приказал всем после еды отдыхать.
– Десять! Десять! – измеряя глубь, покрикивал с кормы казак.
– Спускай паруса, трави якоря! – прокричали по всему каравану.
– Задумал чего-то Стяпан Тимофеич, – шепнул Сергей Черноярцу.
Тот не ответил.
Уже часа три Разин недвижно стоял на носу струга, в молчанье глядя в воду. Казаки, покончив с едой, спали вповалку, положив на колени и на плечи друг другу тяжелые от усталости головы. Паруса были спущены.
Волны качали суда, погромыхивая цепями якорей. Караван стоял на широкой осереди в открытом ночном море.
Вдруг атаман повернулся.
– Иван! – позвал он Черноярца.
Тот, хватаясь за снасти, качаясь и хлюпая табачной трубкой, подошел к атаману.
– Дай потянуть, – сказал Разин.
Он взял из рук Черноярца трубку и затянулся горьким, крепким дымом.
– Поганое зелье, – сказал, отдавая трубку. – Завтра иной табачок запалим: турский будет...
– Отколе? – спросил Черноярец с деланным удивлением. Он давно научился ловить на лету мысль Степана, но знал, что тот любит всех поражать своей выдумкой.
Степан рассмеялся.
– Хитришь, есаул! То под землю на три аршина видишь, а то на ладони не разглядел!..
– Будить казаков, что ли? – с усмешкой спросил Черноярец.
Степан поглядел на луну.
– За полночь двинуло... Что же, давай подымать, Федор Власыч! – окликнул Разин Сукнина. – Время за полночь. На ветер тяжко грести, ан... надо поспеть до света к Дербени...
Сукнин схватил атамана за плечи и затряс, прижимая крепким объятием к сердцу.
– Угадал я тебя, окаянная сила! – воскликнул он с радостью.
– Что ж тут дивного?! Ты меня угадал, я – тебя. Сердце сердцу без слова скажет...
– Вздынай яко-ря-а-а! – радостно крикнул во всю грудь Сукнин.
– Взды-на-ай яки-ря-а-а-а! – подхватили по каравану крикуны.
Казаки очнулись, отоспавшиеся, бодрые после плотной еды. Спросонья потягивались, ежились от ночного морского холодка.
