Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.2
Пашков так и не нашел ответа. Утром войско его попрежнему стояло у Котлов.
Нашла коса на камень.
Раздумывал и Болотников.
— А что, батька, у нас вон какая громада. Возьмем и двинем на Пашкова. Шерсть полетит! — советовал Мирон Нагиба.
Болотников лишь рукой отмахнулся.
— А может, вновь послов снарядить? Авось и уговорим, — молвил Нечайка Бобыль.
— Едва ли, — отозвался Болотников и повернулся к Беззубцеву. — А ты что скажешь, Юрий Данилыч?
— Думаю, воевода, — пожал плечами Беззубцев, — Пашков человек крепкий. Тут поспешать нельзя. Как бы худа не сотворить.
Болотников хмуро расхаживал вдоль шатра. Ждали воеводы, ждала рать. Надо было что-то предпринимать, но ничего дельного, толкового на ум не приходило.
Нет, на Пашкова нападать нельзя. Тут Мирон Нагиба палку перегнул. Открыть войну с Пашковым — окрылить Шуйского. Тот — хитроныра из хитроныр — от радости до небес подскочит. Разброд в воровском войске! Скачите бирючи по городам и селам, оглашайте люду: воровские рати друг друга бьют, раскол в стане антихристов!
Нет, того допустить нельзя, не веселиться Шуйскому. Москву надо брать единой ратью. Но как ныне это сделать?.. Уступить Истоме Пашкову ключевые станы? Уступить дворянам?
Через час Болотников приказал вплотную подойти к войску Пашкова. Пашков не шелохнулся.
Семейка Назарьев, собрав два десятка ратников из мужиков, подошел к Болотникову.
— Прогуляемся-ка мы по стану Пашкова, воевода. Авось сосельников встретим, — глаза Семейки лукаво блеснули.
В полдень к шатру Истомы Иваныча прискакал Григорий Сунбулов.
— Полк Правой руки помышляет переметнуться к Ивашке Болотникову. Сотники едва удерживают мужиков.
— Переметнуться к Болотникову? — переспросил Пашков, и темные бессонные глаза его недоуменно застыли на Сунбулове.
— Почитай, всем полком, Истома Иваныч. Болотниковских мужиков наслушались. Не хотим-де боле под дворянами ходить. Нам-де с Болотниковым повадней. Он землю и волю обещает.
Не успел Сунбулов высказать, как в шатер ворвался огневанный Захар Ляпунов.
— Поруха! Замятия в полку! Мужичье к Болотникову уходит!
В глазах Пашкова мелькнул испуг. Гибнет рать! Коль мужики и холопы уйдут к Болотникову, он, Пашков, останется с тремя-четырьмя тысячами дворян, останется как обсевок в поле. Прощай далеко идущие помыслы! (А помышлял походить при новом царе первым думным боярином.) Прощай чины, богатство и вотчины!
Вскочил на коня и поспешил в полки: надо, надо немедля остановить мужиков.
Вечером того же дня Истома Пашков повелел войску отходить к Николо-Угрешскому монастырю.
Болотников крепко обнял Семейку Назарьева: и на сей раз мужик оказался мудрее всех.
Глава 9
Кат, Василиса и купец
Ивановская площадь.
Многолюдье. На помосте дюжий рыжебородый кат. Стонут под тяжелыми ногами половицы. В руке широкий острый топор.
Стрельцы вводят на помост преступника. Высокий, чернявый, с разлапистой бородой; лицо серое, изнеможенное.
Худощавый узкоплечий дьяк оглашает приговорный лист. Голос невнятный, блеклый.
— За что казнят? — вопрошают в задних рядах. — Кто такой?
— Федька Хамовник. Кричал, чтоб всей Москвой на Шуйского поднимались. Царя Дмитрия на трон звал.
— Вона… Удал Федька. За такие речи голову смахнут.
— Один черт подыхать! — отчаянно выкрикнул крутолобый посадский. — При царе Василии не жизнь, а маета. Ни ремесла, ни судов праведных, ни хлеба!
Толпа загудела:
— Хлеб бояре припрятали. У них амбары ломятся, а мы с голоду пухнем.
— За Дмитрия надо стоять, за царя истинного. Ему, почитай, вся Русь крест целовала. Войско его до самой Москвы дошло. Открыть ворота Болотникову! Неча за Шуйского стоять!
Показалась сотня конных стрельцов. Толпа примолкла. Дьяк продолжал оглашать приговорный лист. Закончил, колюче глянул на преступника и сошел с помоста. К Федьке ступил дебелый приземистый поп с крепкой кадыкастой шеей. Осенил медным крестом, молвил:
— Покайся, сыне, и господь простит твой смертный грех.
Федька (в связанных руках горящая свеча) дерзко тряхнул черными кудрями.
— Нет на мне смертного греха. Как на дыбе говорил, так и ныне перед всей Москвой скажу: царь Василий не по закону на престоле сидит. Истинный государь в войске Ивана Болотникова. Гоните, люди, Василия Шуйского и зовите Дмитрия Избавителя на царство!
На помост взбежал стрелецкий сотник, выхватил саблю.
— Замолчь, бунтовщик! Зарублю!
И зарубил бы, да помешал палач. Оттолкнул могучим плечом сотника, ухватил Федьку за ворот рубахи и потянул к плахе.
— Сам! — огрызнулся Федька.
Народ закрестился. Кат не спешил. Плюнул в широкую ладонь, медленно, вразвалку прошелся по помосту. Холодные диковатые глаза заскользили по толпе.
Толпа наугрюмилась: перед ней возвышался самый свирепый московский палач, прозванный в народе Малютой.
— У-у, глазищи-то! Зверь зверем, — громко молвил один из москвитян, стоявший неподалеку от помоста.
Малюта услышал, ожег посадчанина тяжелым взглядом. Посадчанин попятился. Подле него стояла красивая синеокая женка в малиновом опашне на серебряных пуговицах.
«Добрая баба, хе — хмыкнул Малюта и повел было глазами дальше, но что-то вновь вернуло его к пригожей женке. Вперился в белое чистое лицо и… вздрогнул. — Боже!.. Неужто та самая?! Вот это встреча! Только бы не упустить».
Поспешил к Федьке, взмахнул топором.
Дом Малюты находился неподалеку от подворья Кириллова монастыря. Дом крепкий, просторный, на высоком дубовом подклете.
Встречал Малюту работник Давыдка — кряжистый, чернобородый, с багровым шишкастым носом.
— Не появлялся? — спросил кат.
Давыдка молча развел руками. Малюта чертыхнулся.
— И куда запропастился, леший.
Обедал один, уставившись неподвижными глазами в темный угол избы. Из головы не выходила статная синеокая женка. Поснедав, окликнул работника:
— Дело есть, Давыдка… У подворья Данилова монастыря стоит изба подьячего Илютина. Проведай, что за женка у него живет.
Давыдка вернулся к вечеру.
— Илютинского холопа выглядел. Тот на Красную подался, и я за ним. В Калашном ряду словцом перекинулись. На Варварку в кабак позвал. За чаркой все и выболтал. Женка появилась на Москве года четыре назад. Сама из села Богородского, а звать Василисой.
«Она! — обрадовался Малюта. — Ныне уж не уйдешь от меня, девонька. Не уйдешь!»
— Живет с Малеем без венца, — продолжал Давыдка. — В Великий голод женку с парнюком пригрел.
— С парнюком? — насторожился Малюта.
— С сыном Василисы.
— С сыном? — ошарашенно протянул, подавшись вперед, Малюта. — Вот то весточка… Большой ли?
— Чу, годков шестнадцать.
У Малюты аж борода затряслась. Давыдка недоуменно крякнул.
— Пошто те женка, Багрей?
— Цыть! — прохрипел Малюта. — Забудь сие имя. Коль еще раз услышу, язык вырву!.. Ступай, Давыдка.
Давыдка вышел, а Багрей (он же Мамон Ерофеич, бывший пятидесятник князя Телятевского) зачерпнул из ендовы корец бражного меду. Выпил и лег на лавку.
Василиса!.. Та самая Василиса, кою когда-то неустанно искал и домогался. Тому уж немало годков минуло, а женка, кажись, стала еще пригожей. Смачна, дьяволица! Ныне уж в лесах не упрячешься, не отсидишься у бортника Матвея. Поди, сдох давно. Ныне не только тебя без труда ухвачу, но и с Ивашкой Болотниковым поквитаюсь. Сам бог мне тебя послал, женка! Не зря ж, выходит, я на Москву вернулся, ох, не зря…
Багрей появился в Престольной с воцарением Василия Шуйского. До того ж вылезать из лесов побаивался: на Москве князь Телятевский, век не простит своего бывшего послужильца за разбой и убийство тиуна. Век шастать Мамону по лесам. Однако ж бог милостив. Взял да и усадил на трон заклятого врага Андрея Телятевского — Василия Шуйского. Новый царь чуть ли не на другой день князя из Москвы вымел. Недруги Телятевского стали друзьями Шуйского. Тут и Мамон из лесов выбрался.
Хватит по норам лешаком жить! Пора и на люди показаться, пора и побояриться, и не где-нибудь, а в самой Белокаменной. Казны хватит.
Казна!.. Багреева казна!
Мамона кинуло в жар, глаза засверкали, загорелись. Ого-го, сколь у Багрея драгоценных каменьев, золотых монет и узорочья! Сундук едва двоим мужикам унести. Велик и богат клад разбойника Багрея! Сколь крови пролито, сколь невинных душ загублено!
Десять лет свирепствовал по купеческим дорогам разбойник Багрей, десять лет набивал казну. И вот настал час, когда ватага сказала:
— Пора делить мошну, атаман.
Багрей смирнехонько ответил:
— Пора, добры молодцы. Поделю по-божески, никого не обижу. Но прежде чем с лихим делом распрощаться, сходим-ка еще разок на купчишек. Уж больно обоз, чу, из Ярославля идет богат.
