Ривка Рабинович - Сквозь три строя
Нас призывали не расходиться и терпеливо ждать регистрации, получения документов и затем организованной развозки по центрам абсорбции.
Регистрация прошла быстро, потому что число прибывших репатриантов было невелико. Когда я уже держала в руках новые документы и направление в центр абсорбции в городе Афуле, мама решительно заявила:
– С какой стати вы поедете в Афулу? Только встретились – и сразу расстанемся? Нет, вы пойдете ко мне. Отдохнете, а там посмотрим, может быть, центр абсорбции вам вообще не понадобится. Ульпан[5] для изучения иврита можно найти и в Тель-Авиве!
Я была в растерянности. С одной стороны, организованная отправка людей в какие-то места, выбранные для них чиновниками, не спрашивая их мнения – это казалось мне странным. В этом действительно было что-то милитаристское, напомнившее мне даже высылку в Сибирь. С другой стороны, надо бы делать то, что все делают, не быть исключением.
Пока я размышляла об этом, к нам подошел незнакомый мужчина; я сразу поняла, что это тот человек, о котором говорил Иосиф. Он отвел меня в сторону и спросил, поручил ли мне Иосиф что-то передать. Он показал мне свое удостоверение, а я передала ему фразы, выученные наизусть по просьбе брата. Он казался разочарованным. «Это все?» – переспросил он несколько раз.
Затем он спросил, куда мы направляемся, и мама ответила вместо меня: «Ко мне, домой». Оказалось, что адрес ему известен. Он предложил подвезти нас из аэропорта в городе Лоде в центр Тель-Авива и спросил у мамы, нет ли у нее возражений против того, чтобы он зашел и еще немного поговорил со мной. «Чашку чаю смогу получить?» – спросил он в шутливом тоне.
Мы вышли из зала, в котором все ждали дальнейших указаний, и поехали в Тель-Авив. Что еще я могу рассказать ему? Все, что Иосиф велел сказать, я сказала. Сотрудник Шин-Бета был любезен и не внушал страха, но все же я опасалась беседы с ним. Выяснилось, однако, что опасаться нечего. Мы сидели и пили чай, и он не задавал мне вопросов, на которые я не нашла бы ответов. Его интересовало, собирается ли Иосиф приехать. Я рассказала о несогласии его жены и об особенностях места его работы.
– Что касается его работы, – сказал мой собеседник, – мы бы как-нибудь договорились и нашли выход. С женой – это уже сложнее. Я знаю о его положении и сожалею.
Он поинтересовался настроениями среди евреев Риги и других городов. Я рассказала ему о пробуждении национальных чувств евреев Риги и других прибалтийских республик и добавила, что эта волна докатилась даже до далекого Новосибирска. О положении в Москве он был осведомлен лучше меня.
Сердечно прощаясь с нами, он сказал, что, возможно, мы еще встретимся, меня пригласят в главное бюро в Хайфе. «Не волнуйтесь, это обычная процедура», – добавил он, увидев испуганное выражение моего лица.
Уже стоя у двери, где никого рядом с нами не было, он произнес незабываемые слова:
– Знайте, что ваш брат, Иосиф, большой и важный человек для государства Израиль.
Эти слова поразили меня. Тайну, стоявшую за ними, я так и не узнала. Даже когда Иосиф уже был в стране, я не расспрашивала его об этом. Много лет спустя я очень жалела, что не спросила. Но тогда я думала, что есть вещи, которые лучше не знать.
Когда наш гость ушел, я успокоилась и могла осмотреть квартиру мамы и дом, половина которого принадлежит ей. Дом был расположен в самом оживленном месте исторического центра города, на углу улиц Дизенгофа и Фришмана. Теперь есть другие центры, но тогда, в 1970 году, это был «центр центра». Дом выглядел старым; дома в городах Израиля быстро стареют. Он был построен в известном стиле Баухауз; как единственный город, целиком построенный в этом стиле, Тель-Авив удостоился звания исторического объекта, охраняемого ЮНЕСКО. Фасад его был выкрашен в белый цвет, отличительный признак стиля Баухауз; благодаря этому Тель-Авив был прозван «белым городом»; другие признаки стиля – строгие прямые линии и длинные балконы вдоль фасадов. С течением лет белый цвет домов стал грязновато-серым, а неуемное стремление жителей увеличить площадь своих квартир привело к закрытию балконов жалюзи всевозможных форм и цветов. Все это очень повредило красоте города и затушевало особенности стиля, в котором он был построен.
Партер дома занимали магазины и кафе, известное в городе как место встреч интеллектуалов, в большинстве выходцев из Германии. Над коммерческим этажом высились четыре жилых этажа; лифта в доме не было. Квартира мамы находилась на втором этаже, то есть, считая партер, на третьем. Окна ее выходили не на улицу, а во двор; и здесь был балкон, закрытый крышей из ребристой пластмассы и жалюзи. Образовавшаяся в результате этого маленькая комната служила столовой.
Двухкомнатная квартира мамы была спланирована в старом стиле: очень высокие потолки, прихожая, из которой исходил коридор, разделявший комнаты, приблизительно одинаковые по величине. В отличие от стиля, принятого в Израиле ныне, в ней не было большой гостиной и ряда маленьких спален; комнаты были одинакового размера и совершенно обособленны, у каждой своя входная дверь из коридора. Возможно, такая планировка была пережитком «периода экономии» 30-х годов, когда в одной квартире нередко жило две семьи ввиду острой нехватки жилья. Сегодня мы сказали бы, что коридор – это напрасная трата площади; но тогда он был нужен, чтобы ни одна из семей не жила в проходной комнате.
Квартира была обставлена скромно, почти бедно. Мне, привыкшей видеть нужду, поначалу все понравилось: большой старый шкаф, который нельзя было передвигать, так как он мог при этом развалиться; простые диваны из материала, которым уже давно не пользуются. Мой минималистский подход ко всему сильно повредил мне в дальнейшем: у меня не было развитого вкуса при выборе вещей, все казалось мне хорошим и красивым.
Мама предоставила нам во временное пользование одну из комнат. Она немного опасалась, что власти не захотят дать мне квартиру, если узнают, что у нее есть комната для нас. Эти опасения оказались необоснованными: власти не возлагали на родственников олим, прибывающих в страну, обязанность устраивать их и обеспечивать жильем. Это была обязанность государства, и совершенно не важно, богаты ли их родственники-старожилы и сколько у них комнат в домах.
Поскольку мы не ждали в аэропорту указаний по нашему устройству и просто «сбежали», мне нужно было теперь самой искать пути своего дальнейшего устройства. Двоюродный брат, приехавший раньше меня и владевший ивритом, сопровождал меня в первом посещении тель-авивского филиала министерства абсорбции. Мне дали направление в ульпан, который помещался в здании ВИЦО – организации сионистских женщин. Что касается квартиры, мне было сказано, что если я хочу жить в центре Тель-Авива, близко к маме, то должна сама найти квартиру в одном из старых домов. «Когда найдете подходящую квартиру, сообщите нам, и мы ее купим для вас», – сказала сотрудница филиала.
Я была потрясена такой щедростью, но очень быстро обнаружила, что этот порядок – сидеть в квартире мамы и самой заботиться об элементарных нуждах абсорбции – ошибочен и никуда меня не приведет. У мамы усилилось душевное расстройство, которое психологи называют негативизмом. Что бы я ни хотела сделать, куда бы ни хотела пойти, ее неизменный ответ был: «не ходи», «не делай этого, отдохни», «некуда спешить». Я чувствовала, что это убивает мою энергию, что я превращаюсь в пенсионерку. Дни и недели проходят, но ничто не движется с места.
Осознав это, я пошла одна в отделение министерства абсорбции и попросила отменить все договоренности и вернуться к тому устройству, которое было подготовлено для меня с самого начала в аэропорту, с направлением в центр абсорбции. Сотрудница поморщилась, но все же нашла и выдала мне первоначальное направление. Она сказала, что те, которые поехали в центры абсорбции прямо из аэропорта, были доставлены туда организованным транспортом; мне же теперь придется добираться до места своими силами.
Я вернулась к маме с документами в руках. Вопреки моим опасениям, мама приняла мое решение спокойно: видимо, и для нее совместное проживание с нами создавало трудности. Что касается транспорта, сказала она, не нужно беспокоиться: у нее есть семья знакомых, где муж – водитель такси, он доставит нас на место и возвратит ее домой.
– Не хочу, чтобы вы тащились по автобусам с чемоданами, – сказала она.
Она договорилась со своим знакомым водителем такси о дне и часе – и мы выехали.
Хотя мама прожила в Израиле уже шесть лет, она не знала иврита, разве что отдельные слова. В те времена в районе, прилегающем к улице Дизенгофа, можно было обойтись идишем, немецким и русским языками. Я тем более не знала иврит, даже буквы не знала. Поэтому мы не читали документы, которые я получила, и не видели, что на них указан срок, в течение которого они действительны. Этот срок уже миновал. И вот мы прибываем с детьми и всеми своими вещами в центр абсорбции в Афуле – и нас отказываются принимать: срок действия направления истек.
