Ален Бюизин - Казанова
В середине июля 1771 года Казанова уезжает из Рима в Сиену и Флоренцию, «полный решимости вести образ жизни, совершенно отличный от того, какому я следовал до сего времени. Утомленный и удовлетворенный наслаждениями, которые я вкушал тридцать лет подряд, я думал не отказаться от них совершенно, но в ближайшее время лишь мельком прикасаться к ним, запретив себе всякие поступки, чреватые последствиями» (III, 937). Как грустно! Казанова становится рассудительным. Иначе говоря, перестает быть самим собой. «Мне казалось, что я постарел. Сорок шесть лет представлялись мне преклонным возрастом. Мне случалось находить наслаждение от любви не столь острым, не столь привлекательным, нежели я себе представлял до того, и вот уже восемь лет мало-помалу моя сила уменьшалась. Я находил, что сон, последовавший за длительным сражением, не был достаточно спокоен и что мой аппетит за столом, который прежде того распаляла любовь, становился слабее, когда я любил и равно когда уже выплеснул свою любовь» (III, 938). Распутнику пришел конец, раз любовь воображаемая уже превосходит действительную, а аппетит слабеет вместе с мужской силой. Добавьте к этому, что Казанова уже не интересует прекрасный пол, как он сам это признает, и что ему все чаще предпочитают молодых соперников! Однако неспособный, по своему обыкновению, не посещать самые сомнительные круги, он проведет шесть-семь месяцев во Флорении, пока его оттуда не выгонят после темной истории с плутовством в игре.
Тогда он отправляется в Болонью, где пробудет с 30 декабря 1771 года до октября 1772-го, изо всех сил пытаясь вести размеренную жизнь. По правде говоря, в этом нет его заслуги: на пороге старости человеку волей-неволей приходится остепениться. Отныне его единственным занятием как будто являются научные изыскания, точнее говоря, публикование работ, которые могли бы принести ему кое-какие доходы. В очередной раз он проявляет свои способности к экономии. Даже на продажную любовь соглашается, только если она не обходится слишком дорого.
Мы уже отмечали, что медленное путешествие Казановы по Италии подводит его все ближе и ближе к Венеции – конечной, давно и пылко желанной цели всех его пустых странствий. И он сам знает, что в этом его глубокое желание и что именно туда его влечет. Тогда-то он и познакомился с одним венецианцем, аристократом и сенатором, по имени Пьетро Дзагури, который пожелал способствовать его возвращению в Венецию и вырвал у инквизиторов позволение вернуться на родину совместными усилиями с Дандоло – последним из покровителей Джакомо, оставшимся в живых. Кстати, именно он, невероятно преданный друг, интриговал перед Дзагури, убеждая его споспешествовать возвращению Казановы в Светлейшую. Он считал, что если Казанова хочет получить помилование, то должен жить как можно ближе к Венецианскому государству, чтобы суду инквизиторов было удобнее наблюдать за его примерным поведением.
Казанова немедленно решает ехать в Триест. Не имея возможности безнаказанно пересечь территорию Венецианского государства, он через Пезаро приезжает в Анкону, а оттуда по морю отплывает в Триест. Инквизиторы, постоянно получающие точнейшую информацию, не теряют его из виду. Думая не задерживаться в Анконе, он все же провел там четыре-пять недель, разумеется, из-за девушки – Лии.
Сразу по приезде в Триест, 15 ноября 1772 года (так утверждал Казанова, однако вероятнее – в конце октября), Казанова принимается писать «Историю волнений в Польше». В Триесте он проведет два года, и работа позволяла ему переносить нескончаемое ожидание того, когда же кончится его изгнание. Отныне он готов на все ради возвращения и не пропускает ни единого случая доказать свою преданность Республике. Однажды консул сообщил ему, что тщетно хлопочет уже четыре года, пытаясь добиться от правительства Триеста, чтобы дилижанс, раз в неделю отправляющийся в Местре, удлинил свой маршрут, завернув в Удину, что имело бы значительную торговую выгоду для обоих государств. По мере многочисленных хлопот и встреч, благодаря также действенной поддержке австрийского губернатора Триеста, графа Вагенсберга, к которому Джакомо вошел в доверие, Казанова добился успеха там, где консул потерпел неудачу. Этот успех принес ему вознаграждение в сотню серебряных дукатов от секретаря суда инквизиторов, однако ему так и не позволили вернуться в Венецию. Чтобы выставить себя в выгодном свете перед теми же инквизиторами, он теперь взялся за посредничество в деле армян, приносившем большой ущерб экономике Венеции: четыре монаха, устав от тирании своего настоятеля, сбежали из монастыря Святого Лазаря и решили основать в другом месте новую типографию, чтобы поставлять книги всем армянским монастырям в турецкой империи. На сей раз Казанове не удастся убедить четырех беглецов вернуться в монастырь, однако он немедленно окажет другие услуги Светлейшей. Вагенсберг «нашел в Казанове полезный канал для передачи конфиденциальных сведений, которые его правительство желало сообщить венецианским властям, чтобы те проявили большее понимание по различным пограничным вопросам, представляющим взаимный интерес», – пишет Ривз Чайлдс. Никаких сомнений в том, что подобные сведения сильно интересовали Республику, поскольку она снова вознаградила Казанову сотней дукатов и обещанием ежемесячного пособия в десять цехинов. Это существенно улучшило его крайне непрочное финансовое положение, однако он все еще не мог вернуться на родину, которая была совсем рядом. По счастью, во все это время его венецианские друзья – сенатор Пьетро Дзагури, старый покровитель Марко Дандоло и прокуратор Лоренцо Морозини – не сидели сложа руки, стараясь приблизить окончание его изгнания: развязка была близка.
Однажды в Триесте он узнал во второй актрисе местной театральной труппы Ирен, дочь так называемого графа Ринальди, которую он когда-то любил в Милане, однако бросил в Генуе. Прошло уже одиннадцать лет. Она представила ему своего мужа и девятилетнюю дочь. Между нею и Казановой ничего не произошло, поскольку она теперь заделалась верной супругой. «В начале Великого поста она уехала со всею труппой, а три года спустя я увидел ее в Падуе, где завязал с ее дочерью гораздо более нежное знакомство» (III, 1053). Вот последние слова «Истории моей жизни», и, по правде говоря, трудно придумать ложный конец более в духе Казановы, поскольку в нем содержится начало нового приключения, как нельзя более соответствующего привычкам венецианского распутника: взять двенадцатилетнюю дочку, чью мать когда-то любил…
XXV. Шпионить
Я люблю порядок и умы, покорные вере.
Какое счастье испытал Джакомо Казанова, когда 10 сентября 1774 года господин Марко ди Монти, консул Венеции в Триесте, сообщил ему, что он наконец-то может вернуться в родной город, и вручил ему долгожданную охранную грамоту, подписанную 3 сентября, после многих месяцев колебаний и обсуждений, тремя инквизиторами – Франческо Гримани, Франческо Джованни Сагредо и Аоло Бембо, «дабы он мог беспрепятственно перемещаться вперед и назад, останавливаться и возвращаться и общаться с кем угодно, не подвергаясь никаким обидам» на всей территории Венецианской республики. Прошло уже почти восемнадцать лет со времени его побега из Пьомби. Ему скоро пятьдесят. Конечно, ему хочется осесть, отдохнуть. Получить наконец возможность свободно гулять, поспешив, как водится, засвидетельствовать свое почтение по очереди всем трем инквизиторам, даровавшим ему помилование, которые приняли его любезно и – ирония судьбы! – попросили рассказать о побеге «со всеми подробностями». Мне нравится представлять, как он вернулся в свою родную Светлейшую, как вспоминает о своем детстве и юности в квартале Святого Самуила, гуляет по городу, пока хватит сил, бесконечно бродит по улочкам и тротуарам, останавливаясь на площадях и заглядывая во все кафе на площади Святого Марка, не позабыв заглянуть в «Ридотто», справиться у всех своих знакомых обо всем, что произошло в Венеции во время его отсутствия, что сталось с женщинами, которых он когда-то любил. «Я обезумел от радости, – пишет он графу Ламбергу 24 сентября 1774 года, – никогда грозный суд государственных инквизиторов не даровал ни одному гражданину более широкого прощения, чем то, каким наградили меня; меня приняли, и как только я явился, объявили о моей свободе, как сказали, в вознаграждение моему “Опровержению истории венецианского правительства, написанной Амело де Ла Уссе”». Первый частный визит он, разумеется, нанес Марко Дандоло, единственному выжившему из троицы, которая так долго покровительствовала ему и содержала. Ностальгия по далекому прошлому. Буря чувств и горячие слезы. Второй и третий визит пришлись на Пьетро Антонио Дзагури, два года хлопотавшего о том, чтобы сгладить препятствия на пути его возвращения на родину, и на влиятельного Франческо Лоренцо Морозини, чья патрицианская благожелательность к нему (из-за оказанных услуг) осталась неизменной.
