Ален Бюизин - Казанова
На самом деле эта кровосмесительная история – не столько нарушение запрета, сколько осуществление задуманного. Ф. Марсо справедливо отмечает некую бесцветность рассказа, отсутствие всяких непредвиденных обстоятельств. Ни малейшего препятствия, ни малейших затруднений. Действительно, этот инцест – больше финансовая операция, нежели поиски удовольствия, хотя удовольствие, конечно, присутствует. Каково же положение? Если старый супруг умрет, не оставив ей детей, Леонильда рискует остаться лишь с полагающимися ей как вдове ста тысячами дукатов, оставив почти все состояние законным наследникам. Положение тем более нетерпимое, что маркиз не любит своих родственников, которые только и ждут его смерти, чтобы поделить между собой его богатства. Он и женился-то для того, чтобы заиметь наследника и не дать этим хищникам растерзать свое состояние. Поскольку становится ясно, что он совершенно неспособен обрюхатить свою дорогую и нежную супругу, нужно в кратчайшие сроки найти достойное и тайное решение в плане подмены. И сам маркиз априори этому не противится, поскольку, как подчеркивает донья Лукреция, он совсем не ревнив: «Я уверена, что если бы среди городской знати она нашла себе мужчину по своему вкусу, маркиз окружил бы его дружеским расположением и в глубине души не рассердился бы, когда она бы понесла» (III, 840). Очевидно, что мать Леонильды, которая наверняка и подтолкнула дочь к замужеству с богатым стариком и сама заинтересована в том, чтобы та унаследовала все состояние, дабы обеспечить ей безбедную старость, уладила все так, с молчаливого согласия дочери, чтобы Джакомо обеспечил выполнение детородной миссии. Все было согласовано. Даже приличия постарались соблюсти. У Джакомо была небольшая связь с горничной Анастасией. И старый маркиз, очарованный шутками Джакомо со служанкой и помолодев на десять лет, как он сказал, от веселого общества Казановы, чувствовал себя так хорошо, что пообещал навестить свою супругу: тогда Джакомо пожелал этой паре, отнюдь не желая съязвить, «красивого мальчугана черезь девять месяцев от сего дня» (III, 843). Никто не заблуждался, но все счастливы: маркиз получит наследника, дочь и мать сохранят наследство, а Казанова за свои услуги получит пять тысяч дукатов от покладистого мужа, то есть именно ту сумму, которую он вручил девятью годами раньше герцогу де Маталоне в качестве приданого Леонильды. В целом Казанова не столько нарушает сексуальные запреты, сколько восполняет просчеты, чтобы восстановить справедливые права на наследство законной супруги, которую хотят обобрать прожорливые наследники. Этот инцест на самом деле лишь упрочит одну из ячеек общества, сделав возможным нормальную передачу наследства.
Пробыв еще недели две у маркиза де Ла К. в Салерно, Казанова в конце сентября 1770 года уехал в Рим, где решил прожить полгода в совершенном покое. Его план: изучить город для пополнения познаний. План совершенно неясный, что означает: Казанова не имеет ни малейшего представления о том, чем бы заняться. Зато совершенно точно, что ему придется растянуть на как можно большее время свои три тысячи цехинов. Он будет обедать и ужинать совершенно скромно. Он решился жить как мудрец, без всякой роскоши. После пышных периодов мотовства, когда он швырял, не считая, деньги на ветер, на богатую одежду и роскошные безделушки для себя, на пиры для друзей, на подарки для любовниц и на ставки в игре, теперь мы с удивлением обнаруживаем нового Казанову, который хочет выглядеть респектабельным, экономным, упорядоченным, спокойным, отказавшись даже от нескольких дюжин устриц, которые он находит слишком дорогими, довольствуясь недолгой связью с некоей Маргаритой, лишившейся одного глаза вследствие оспы. Поскольку искусственный глаз отличается своим цветом от настоящего, Джакомо вставляет ей фарфоровый глаз, похожий на другой. Решительно, он не так привередлив, как в прошлом, в выборе своих красоток.
В Риме мрачное возвращение призраков продолжается. В самом деле, он встречает там кардинала де Берни, который годом раньше участвовал в конклаве по избранию нового Папы. Для Берни это был большой личный успех, поскольку Папой, под именем Климента XIV, был избран сорока шестью голосами из сорока семи кардинал Ганганелли – кандидат, которого он поддерживал изо всех сил, чтобы добиться буллы о запрете ордена иезуитов. Этот успех немедленно принес ему престижную должность посла в Риме. К тому времени Берни, тратя не менее двадцати тысяч фунтов стерлингов в год, вел роскошную жизнь, поскольку, чтобы противостоять Папе и испанцам с позиции силы, представительству Франции следует придать почти королевский блеск, нужно быть первым в Риме. После Святого отца он – самая важная и могущественная особа в Вечном городе. Он поселился в великолепном палаццо Каролис, на Корсо, в самом центре города. В его распоряжении – четырнадцать карет, которые сопровождают во время торжественных выездов восемьдесят человек, одетых соответственно случаю: пешие слуги, гонцы, пажи, швейцары, кучеры, форейторы, конюхи… Он держит открытый стол, на который каждый день выставляется от тридцати до сорока приборов. Его кухня, за которой Пий IX признавал «запах святости», особенно славится в Риме. В его погребе содержатся исключительные богатства: «сладкие» вина, которые подают на кухне и на десерт: мадера, малага, херес, мускат из Аликанте и Сиракуз, а также столовое вино – бургундское, монтраше, эрмитаж, токайское, вина с Сардинии и с мыса Доброй Надежды[97]. Тем не менее кардинал, которому теперь уже пятьдесят пять лет, сильно постарел со времен Венеции. Еще распутничая в Светлейшей, он был пухловат, а теперь совсем разжирел. После всех былых излишеств теперь он довольствовался скромными овощными блюдами, предоставляя гостям заботу и удовольствие наслаждаться самыми изысканными и вкусными яствами. В том, что касается женщин, его мужская сила, конечно, была не та, что раньше. Пристойная, почти семейная связь с княгиней де Санта Кроче вполне его удовлетворяла, возможно, эта связь была лишь для проформы, поскольку Берни сам признавался, что любит ее как отец.
Что подумал Казанова в глубине души, столкнувшись с таким великолепием? Остался равнодушен? Позавидовал? Случилось ли ему пожалеть о своей беззаботности и мотовстве? Подумал ли он, что лучше было выстроить настоящую карьеру, постепенно достигнув почтенного положения? Возможно, что будущее наводило на него тоску. Что с ним станется? Где он найдет приют? На какие средства будет существовать?
Тем не менее Берни, хоть и преуспел свыше всяких ожиданий, повел себя просто-таки как отец родной и верный друг. Спустя восемнадцать лет, он продолжал писать к М.М. с Мурано и сделает все возможное, чтобы посодействовать любовным интригам Джакомо, который добивается благосклонности двух очаровательных пансионерок одного римского монастыря. Подобные любовные приключения интересуют Берни, вероятно, потому, что позволяют заново – и опосредованно – пережить свои великие годы. Хотя у него денег куры не клюют, он уже не мужчина, а Джакомо в сравнении с ним нищ, однако все еще силен, хотя и не так, как прежде. Пускай Берни кардинал и посол, облеченный самыми официальными и почетными функциями, он помнит, что был мужчиной в постели девушек, и предоставляет венецианцу все необходимое, чтобы достичь своей цели. Он сделал так, что Казанова не только получил свободный доступ в монастырь, но и добился позволения сводить обеих красавиц на бал и в театр. По правде говоря, мне кажется странным, что по чудесному совпадению присутствие Берни возрождает монастырскую любовь. В самом деле, Казанова переживет несколько жгучих эротических моментов с двумя послушницами – сестрами Армелиной и Эмилией. Такое впечатление, что поблизости от Берни возрождаются любовные похождения на Мурано. До такой степени, что Казанова повторяет пресловутую операцию с устрицами, которая столь хорошо удалась ему когда-то с монахиней. Один раз – еще ладно, но два – это уже чересчур! «В игре с устрицами изо рта в рот я попенял Армелине за то, что прежде чем я получил устрицу, она сглотнула сок» (III, 906). И урок профессора Казановы начинается снова, на сей раз со множеством малоаппетитных физиологических подробностей, касающихся пищевода и вытягивания языка. До тошноты. Куда девались былые легкость и эротическая элегантность! Повторы утяжеляют рассказ. Кроме того, история с сестрами, употребленными за раз, пересказывает первоначальный эпизод с Нанеттой и Мартон. Складывается тягостное впечатление, что карьера распутника завершилась на повторе.
В середине июля 1771 года Казанова уезжает из Рима в Сиену и Флоренцию, «полный решимости вести образ жизни, совершенно отличный от того, какому я следовал до сего времени. Утомленный и удовлетворенный наслаждениями, которые я вкушал тридцать лет подряд, я думал не отказаться от них совершенно, но в ближайшее время лишь мельком прикасаться к ним, запретив себе всякие поступки, чреватые последствиями» (III, 937). Как грустно! Казанова становится рассудительным. Иначе говоря, перестает быть самим собой. «Мне казалось, что я постарел. Сорок шесть лет представлялись мне преклонным возрастом. Мне случалось находить наслаждение от любви не столь острым, не столь привлекательным, нежели я себе представлял до того, и вот уже восемь лет мало-помалу моя сила уменьшалась. Я находил, что сон, последовавший за длительным сражением, не был достаточно спокоен и что мой аппетит за столом, который прежде того распаляла любовь, становился слабее, когда я любил и равно когда уже выплеснул свою любовь» (III, 938). Распутнику пришел конец, раз любовь воображаемая уже превосходит действительную, а аппетит слабеет вместе с мужской силой. Добавьте к этому, что Казанова уже не интересует прекрасный пол, как он сам это признает, и что ему все чаще предпочитают молодых соперников! Однако неспособный, по своему обыкновению, не посещать самые сомнительные круги, он проведет шесть-семь месяцев во Флорении, пока его оттуда не выгонят после темной истории с плутовством в игре.
