Вячеслав Софронов - Хан с лицом странника
Кучум был обеспокоен поспешным отъездом в Бухару своего племянника, который исчез, даже не повидавшись с ним, а передал просьбу о лечении в Бухаре через начальника стражи. И это он называет просьбой?! Разве так должен просить мальчишка у своего хана о поездке, да еще ни куда-нибудь, а в коварную Бухару? Смел, слишком смел стал этот подкидыш, которого он мог бы прогнать прочь, но не поступил так лишь из сострадания и… родственных чувств. Впрочем, сделать это никогда не поздно…
Правда, он привез аманата-заложника от князя Немяна, но за этим и посылали его в поход. Ради того и кормят, и одевают, чтобы было кому водить сотни в поход, пока сыновья не подросли, не стали воинами. И он должен знать свое место у ханского престола, а не мнить себя великим башлыком-полководцем, которому после первого же похода необходимо лечение. Чем он мог заболеть? Разве что нечистая совесть мучит. Так в Бухаре ее быстро подлечат недруги, все уши пропоют, как тяжело ему приходится без родного отца сиротой горе мыкать.
Кучум прохаживался по небольшой площадке над склоном Иртыша, глядя задумчиво на противоположный берег, где всегда пасли стадо коней. Жеребята, выгнув спины, носились друг за другом, взбрыкивая ногами, вызывая неудовольствие взрослых коней. Хан долго наблюдал за ними и вдруг непонятная пелена опустилась на луг и кони пропали, лишь яркие размытые краски играли в глазах. Так бывает, если человек долго смотрит на солнце, а потом закроет глаза. Кучум перевел взгляд на небо, но не мог различить даже медленно плывущих облаков, которые он ясно видел, когда выходил к обрыву. В груди что-то тоскливо заныло, щемящая боль появилась и в голове, а глаза резануло, будто ножом полоснули. Он недовольно поднес руку к лицу, опасаясь обнаружить там кровь. Но ее не было… "Что это со мной? Откуда пришла эта боль, и отчего затуманилось все вокруг? Я не могу ослепнуть! Я не хочу ослепнуть! Этого не может быть!!! За что?! Нет! Нет! Нет! Только не это!"
Шатаясь и вытянув руки перед собой, он пошел, боясь оступиться и упасть с обрыва. Наткнулся на дерево, обошел его и, осторожно ступая, так продвигался, пока не услышал чьи-то шаги. Ему стало стыдно, что кто-то может увидеть его слепого и беспомощного. Прислонился к дереву и стоял так, пока человек, шедший навстречу не остановился рядом.
— Что с тобой, мой хан? — услышал он взволнованный голос Анны.
— Ничего, иди.
— Тебе помочь?
— Иди, я тебе сказал! — он чуть не закричал, но она стояла рядом. Он слышал ее неровное дыхание, запах желанного тела. Вдруг пелена на глазах начала таять, и он увидел прямо перед собой испуганные глаза Анны. Ему стало хорошо и он ласково улыбнулся ей, потрепал по щеке. — Прости. Не сдержался…
— Знал бы ты, как я испугалась, когда увидела, что ты идешь от берега с вытянутыми вперед руками. Подумала, может кто-то напал на тебя и ранил…
— Кто бы посмел!
— Я тоже так думаю, но вдруг…
— Не родился еще тот человек, кто посмел бы поднять на меня руку.
— Разные люди окружают тебя, и не ровен час…
— Не смей даже думать об этом.
— Не от моих слов зависит это, — Анна цепко, как больного, держала его за локоть, вглядывалась в лицо, пытаясь распознать причину болезни. Однако Кучум обрел былую уверенность и мягко отстранил ее.
— Оставь меня.
— Можно, я побуду немного с тобой…
— Ладно, все кончилось и я даже не знаю, что это было, но какая-то пелена окутала меня.
— Да, я видела, как ты опять не спишь уже несколько ночей подряд. Тебе надо отдохнуть. Поехали опять на охоту? Вот только я чуть окрепну. Хорошо? — попросила Анна и прижалась к нему нежной мягкой щекой. Прошел уже месяц, как она родила сына, но все еще была слаба и не подпускала его к себе.
— Поедем, обязательно поедем, — отозвался он, — а сейчас иди к сыну и не оставляй его одного надолго. Иди…
Она послушно повернулась, улыбнулась и сложила губы трубочкой, не скрывая своих чувств. И ему стало по-настоящему хорошо от взгляда заботливых глаз, неподдельной любви и искренности. Зачем нужна сила и власть, если нет любви? Его первая жена, Самбула, никогда так не улыбалась ему. В последнее время она вообще редко улыбалась и даже не заходила к нему в шатер. И таких слов, как от Анны, он от нее не слышал. Нет, он не сомневается в преданности Самбулы, но то была собачья преданность — безумная и замешанная если не на страхе, то скорее на покорности. Другой она, его первая жена, просто не могла быть, как камень не может быть мягким, а пух твердым.
Постояв, Кучум вздохнул и направился к своему шатру, когда увидел, да, явственно увидел и различил каждую черточку на лице начальника стражи Чегулая, спешившего навстречу к нему.
— Мой хан, — он слегка наклонил голову, — приехал визирь и спрашивает, примешь ли ты его?
— Пусть идет в мой шатер… Подожди, — остановил он Чегулая, уже повернувшегося, чтобы уйти, — не дослушаешь до конца и бежишь, — проворчал он, вымещая неудовольствие на преданном воине, у которого от удивления брови полезли на лоб. — Кто из молодых беков ходил в поход с Мухамед-Кулом?
— Айдар был… — Начальник стражи помедлил, припоминая. — И Дусай, кажется, тоже ходил с царевичем.
— Они здесь?
— Где им еще быть? Вчера с охоты вернулись и отсыпаются теперь.
— Разбуди и пусть сразу ко мне идут.
— Все? — теперь Чегулай решил переспросить, чем опять нарываться на ворчание повелителя.
— Все, все. Иди, выполняй.
Кучум провел пальцами по глазам, в которых опять ощутил режущую боль, как будто мелкий песок от дальнего перехода насыпался в них. А может так оно и было? Сколько походов за плечами, и от каждого он получал хоть маленькую толику песчинок, которые оставались в нем, жили своей жизнью, став частью его самого. Ему вспомнилось, как старый охотник принес ему ощипанного им глухаря, пойманного в силки. У того под синеватой, стянутой рубцом, кожей сидел наконечник стрелы, неизвестно когда попавший в птицу. Глухарь видно пытался клювом вытащить застрявший наконечник и выщипывал все перья вокруг, расшатывал и раскачивал металлическое острие, но зазубрины на конце не давали ему избавиться от него. Так и жил он с человеческой отметиной, нося ее в своем теле, как пленник таскает за собой кандалы. Какую же боль он испытывал много дней подряд и не находил объяснения, за что страдает и мучается, получив от людей железную метку.
Но даже не этим запомнился Кучуму случай с раненым глухарем, а то насколько всеведущ человек, несущий и сеющий смерть. Сколько птиц, лосей, медведей и другого зверья летает и бродит по лесам с такими отметинами после встречи с человеком. Он сдирает с них шкуру, забирает их жир, мясо. А людей становится все больше и всем нужно одеваться, есть, насыщать собственный желудок. Если бы звери могли собраться вместе, вспомнить обиды и напасть на людей, то… то человеку не осталось бы места на земле… Но звери никогда не догадаются совершить подобное зло. Люди могут и дальше безнаказанно убивать, не думая о расплате.
Кучум вновь провел шершавым пальцем по векам, вроде даже нащупал там мельчайшие крупицы песка, тряхнул головой. Да, человек подобен песку — такой же надоедливый и всепроникающий. Подхваченный неведомым ветром, летит по земле, застревает, приноравливается к мельчайшим впадинам, цепляется за жизнь и думает лишь о себе, примеряя весь мир по своей мерке, не видя и не понимая малость свою и вредность для всего окружающего. А может он, Кучум, для того и пришел в этот мир, чтобы стать его властелином и повелителем? Ведь для чего-то создан он и награжден разумом? Имеет ли он право не думать о предназначении своем, как и малая песчинка не думает, зачем ветер задувает ее в глаз человеческий?
Кучум удивился собственным мыслям, столь причудливо преподносившие простые вещи, сплетающиеся в удивительные узоры и заставляющие видеть мир иначе, непривычнее, ставить вопросы, на которые не так-то легко найти ответ. Он испытывал даже какую-то усталость в теле, как после долгой скачки верхом по плохой дороге и был крайне удивлен, когда вновь увидел перед собой робко переминающегося с ноги на ногу и смотревшего с удивлением на своего хана Чегулая.
— Чего тебе? — спросил раздраженно и вспомнил, что тот должен послать к нему молодых беков… Да, он велел прийти им, но зачем… Зачем они нужны ему… Они должны куда-то скакать… В поход? Собирать дань? Найти Мухамед-Кула? Это все мучительные бессонные ночи. Анна права — надо поехать на охоту, а не сидеть пнем трухлявым в собственном шатре, ожидая крадущихся с кинжалами убийц. Плохо, очень плохо, когда забываешь, зачем ты здесь и что должен говорить, делать. Неужели столь тяжек удел быть ханом, повелевать другими…
Задумавшись, прослушал, что ответил Чегулай и недовольно переспросил:
— Чего ты там бормочешь? Говори громче. — Начальник стражи поперхнулся и, не совсем понимая, что происходит с господином, сделал шаг назад и, разделяя слова, повторил:
