Андрей Расторгуев - Атака мертвецов
– Прапорщика ко мне. Бегом!
– Есть! – Тимашок пулей выскочил из землянки.
Присев на край лежака, Чоглоков растер лицо ладонями, прогоняя прилипчивую дрему. Осовец уже полгода держится – пришла мысль. Полгода вместо двух суток, о которых просило командование, когда на головы защитников сплошным дождем сыпали немецкие снаряды и бомбы. Вот ведь, даже свои генералы не думали, что крепость выстоит. Будет ли сегодняшний день последним? Сколько раз подпоручик задавался таким вопросом. Но дни проходят, а он все еще здесь. Живой. И крепость по-прежнему не сдана.
Федотов пришел быстро. Ворвался в землянку, волоча за собой клочья предрассветного тумана. Сразу заговорил:
– Прошу прощения, не хотел вас будить. Вы же только легли.
– Ничего, Валентин… Что разведка?
– На передовой у немцев непонятное оживление. Устанавливают какие-то странные орудия. Во второй линии траншей скопление живой силы.
– Думаете, атака будет?
– Так точно.
Снова пришлось браться за портупею.
– Что ж, посмотрим. Поднимайте роту.
– Уже, – на мальчишеском лице прапорщика появилась по-детски задорная улыбка. – И вестовых к соседям отправил.
Хороший парень. Быть ему отличным офицером. Сам из семьи потомственных военных, наверняка до генерала дослужится. Если, конечно, не убьют. Не то что Чоглоков. Окончил медицинское училище, а в армию пошел, только чтобы своим дальнейшим образованием не обременять и без того скудный семейный бюджет. Впрочем, все делается к лучшему. Остался бы фельдшерить на гражданской службе, на войну призвали бы каким-нибудь медиком в Красный Крест. А так он сейчас офицер, командир пехотной роты. Каковым, наверно, и останется… Хм, причем независимо от того, убьют его или нет…
Солдаты передвигались по траншее, заряжали винтовки, укладывая их на бруствер, сонно терли глаза и позевывали. Унтеры подгоняли свои отделения, отдавая короткие команды, иногда щедро приправленные острыми матерками. Неприлично, конечно, зато рядовых это бодрило. Они сразу просыпались и без лишних слов занимали отведенную позицию. Свое дело унтеры знали туго. В этом на них можно было положиться.
Вместе с Федотовым проверили пулеметный расчет и вернулись к НП.
– Ни хрена не видать, – подал голос Тимашок, тенью следовавший за офицерами.
Ординарец успешно заменял все виды связи, которая из-за постоянной бомбежки давно стала непозволительной роскошью. Его, будь на то причина, можно спокойно отправить с докладом хоть в Осовец, хоть в Белосток, хоть к черту на рога, твердо зная, что переданные через Тимашка сведения обязательно попадут к адресату. Еще и ответ притащит. К тому же мужик он глазастый. На большом расстоянии различит все, что угодно, чего другим и увидеть-то не дано. Если уж Тимашок сказал, что «ни хрена не видно», значит, так оно и есть.
Несмотря на занимавшийся рассвет, густые сумерки сильно затрудняли обзор. К тому же с болот, как всегда в такие часы, поднимался белесый туман. Сквозь это молоко немецкие позиции совершенно не видны. Тут и наши-то проволочные заграждения едва различишь. Зато слышимость отменная.
Ветер, дующий со стороны противника, доносил обрывки непонятных звуков и чужой, лающей речи. Положив бесполезный бинокль на бруствер, Чоглоков прислушался. Некоторые слова удалось разобрать:
– Vorankommen… Schneller!.. Bereiten sie ihre waffen zu kämpfen…[95]
Да, черт подери, похоже, сегодня снова предстоит повоевать. Немцы явно собираются устроить очередную проверку на прочность. Подпоручик повернулся к Федотову:
– Передайте по цепи: приготовиться к бою.
После того как приказание было исполнено, спросил:
– Который час?
У прапорщика замечательные карманные часы, подарок отца. Позолоченные, с музыкой… Рассвело уже достаточно, чтобы разглядеть циферблат. Пока Федотов доставал отцовский подарок и, откинув круглую крышку, пытался определить положение стрелок, от немецких позиций донеслось:
– Kostenlos…
И когда Валентин ответил: «Четыре часа, господин подпоручик», – раздалось хлесткое:
– Feuer![96]
Вжав голову в плечи, Чоглоков ждал, что вслед за этим незамедлительно начнется обстрел из орудий. Ждал, что сейчас из тумана вынырнут ландверы, открывая ружейный и пулеметный огонь. Ждал бомбежки с аэропланов… Ждал чего угодно, только не того, что случилось на самом деле…
Полная тишина… Ее нарушала лишь мелодичная музыка часов Федотова, пока тот не захлопнул крышку. И тогда все отчетливо услышали зловещее шипение, похожее на змеиное. Словно германцы пустили в атаку полчища гадюк, что никак не укладывалось в голове. К тому же шипение не приближалось. А вот туман…
Он быстро густел, приобретая темно-зеленый цвет, и накатывался по всему фронту сплошной стеной, в высоту не менее десятка метров. За миг до того, как он полностью накрыл русские позиции, Чоглоков почувствовал запах горького миндаля, хлора и привкус железа на языке. Горло будто окатили жидким огнем, в носу и в глазах защипало. Сперло дыхание, из груди вырвался кашель. Когда всех солдат в траншее скрутило, и те, бросая винтовки, хватались то за горло, то за лицо, подпоручик с обреченностью понял, что немцы пустили газ.
Преодолевая резь в глазах, Чоглоков попытался осмотреться. С трудом разлепляя веки, сквозь проступившие слезы увидел на дне затянутой газом траншеи Тимашка. Вернее, только его подрагивающие ноги. Верхняя часть туловища ординарца оказалась погребена под целой кучей солдатских тел, бьющихся в предсмертной агонии. Невдалеке упал на четвереньки Федотов, хватая ртом отравленный воздух, будто выброшенная на берег рыба. Его рвало. Рядом, привалившись спиной к стене окопа, содрогался от жуткого кашля унтер. Этот хоть додумался фуражку к лицу прижать. Взгляд выхватил висевшую на его поясе флягу. Руки сами схватили ее, свинтили крышку. Плеснул сначала себе на лицо, потом унтеру на фуражку. Вода хоть немного задержит висящую в воздухе отраву. Но этого мало. Стараясь не дышать, быстро скинул портупею, разорвал нательную рубаху, смочил из фляги и закрыл мокрой тряпкой лицо. Еще из одного куска соорудил такую же маску для Валентина. Тот жадно вцепился в нее обеими руками, но его снова вырвало.
Чуть дальше бился в конвульсиях санитар, харкая кровавой пеной. Когда Чоглоков подскочил к нему, солдат уже затих. Открыв санитарную сумку, нашел пузырек с нашатырем. То, что надо. Брызнул на маску себе и Федотову, потом унтеру на фуражку. Тот было отдернул руки, но подпоручик прижал их обратно, прокричав сквозь материю:
– Держи, не отнимай! Это поможет!
Вот и медицинское образование пригодилось.
Кашель не прекращался – яд все же попал в легкие, но вроде не смертельно.
Ударили пушки. Немцы еще и артподготовку затеяли, в очередной раз бомбардируя крепость. На головы задыхающейся в окопах пехоты с воем летели снаряды, и текло грязно-зеленое облако газа, которое, нет никаких сомнений, уже хозяйничает в Осовце, отравляя все живое. Когда отстреляется артиллерия, пойдут ландверы. И кто их встретит, если все здесь перемрут?
«Господи, что же теперь будет! – билось в голове. – Неужели это конец?» Немцам останется лишь переступить через траншеи, забитые телами мертвых солдат. Целый батальон, погибший разом… И этим не обойдется. Сколько еще людей в крепости?..
Ну нет! Черта с два их так просто с позиций выбьют.
Закинув на плечо санитарную сумку, Чоглоков двинулся вдоль траншеи, пробираясь между сведенными судорогой мертвыми и бьющимися в конвульсиях полуживыми телами, отыскивая тех, кому еще не поздно помочь. Кто-то успел надеть респираторы, у кого те были. Свою марлевую повязку подпоручик еще вчера передал Тимашку, выяснив, что собственная у того «пропала». Жаль, парню это не пригодилось. Кто-то, как и Чоглоков, намотал на лицо тряпку. Все равно говорил им и тем, кто еще мог шевелиться и кое-что соображать, чтобы использовали воду и аммиак или брали респираторы у погибших. Пока объяснял, приходилось вдыхать через рот. Несмотря на повязку, газ все равно просачивался в легкие, обжигал изнутри, вызывая приступы кашля.
Обошел всю роту, заодно подсчитывая потери. Уму непостижимо – не сделав ни единого выстрела, немцы уничтожили больше половины его личного состава! В том числе двух командиров взводов. Из остальных трех рот на центральном участке не выжил никто, ни один человек!
Это была катастрофа. На левом фланге, расположенном в низине, газ держался дольше, и там тоже все погибли. На правом осталась почти такая же горстка солдат, как и у Чоглокова. Итого сотня штыков от силы. И это на всю передовую, зияющую широченными прорехами. А из немецких окопов уже вставали атакующие цепи и шли двумя густыми рядами с маячившими за спиной резервами. Несколько тысяч ландверов…
* * *– Ты, Николка, хоть и силач, каких мало, «Максима» вон влегкую на спине таскаешь, а дурень, каких свет не видывал. – Сашка Кабанец, лежа на спине у пулемета, смачно затягивался цигаркой и вел с напарником нравоучительную беседу. – Я сколь тебе буду толковать, что пулеметчик на войне – первое лицо. Без нас ни оборону не удержишь, ни в наступление не пойдешь. Всюду мы нужны. Потому как огневая поддержка знатная. Вот скажи мне, сколь выстрелов за минуту наш «Максимка» делает, а?..
