Бернард Корнуэлл - Саксонские Хроники
Он потянулся за монетой, но я накрыл её ладонью.
— Если к моим женщинам станут приставать, — сказал я, — знай, что я ещё вернусь.
— Обещаю, они будут в безопасности, господин.
Я убрал руку, и вторая монета исчезла. Мы оба плюнули на ладони и пожали друг другу руки в знак согласия.
Мой сын привёл в Гримесби шесть кораблей, нагруженных людьми. Женщин, детей и тяжёлый груз привезли на кораблях по реке, а воины скакали на конях из Эофервика. Все таверны в городе переполнились, и некоторые семьи жили на борту трёх боевых кораблей, стоявших у самого длинного городского причала. Неподалёку, на пирсе, стояли три больших торговых судна, купленные моим сыном.
— На них не хватит места для двух сотен лошадей, — мрачно сообщил он мне, — хорошо, если сможем поместить шестьдесят. Но это единственные корабли, которые удалось купить.
— Они сгодятся, — сказал я.
Теперь оснащением судов для перевозки лошадей занялся Берг.
— Люди часто меня спрашивают, зачем это, господин, — сказал он мне, — и я им отвечаю, как ты велел — что я не знаю. Только, похоже, всем известно, что мы собираемся во Фризию.
— Ну и хорошо, — сказал я, — очень хорошо. И тебе больше незачем хранить этот секрет.
Берг строил в трюмах стойла, необходимая предосторожность, чтобы удерживать перепуганных лошадей во время путешествия по морю. Берг командовал работой, и люди старались, а у меня не хватало духа сказать ему, что эти корабли, возможно, и не понадобятся, что они — просто часть обмана, чтобы попытаться убедить всех вокруг, будто я оставил все мысли отвоевать Беббанбург и вместо этого увожу своих людей и скот в новые земли. Я безрадостно думал, что в конце концов эти корабли придётся продать, и наверняка за них не удастся выручить ту цену, что я заплатил. На ближнем корабле стойла строили с десяток человек, громко стучавших молотками и пилами.
— А сейчас останови работу, — приказал я Бергу, — и сними с этих трёх кораблей звериные головы.
— Снять их, господин? — удивился он.
Два из трёх боевых кораблей венчали прекрасные, недавно вырезанные драконьи головы, а третий, самый большой, украшала великолепная голова волка. Берг поставил их, чтобы порадовать меня, а я теперь требовал снять их с носа кораблей.
— Сними их, — велел я, — и приладь христианские кресты.
— Кресты! — поразился он.
— И большие. А людям, живущим на тех трех кораблях, придется сегодня же убраться. Они могут и на торговые суда устроиться. А мы поднимем паруса завтра на заре.
— Завтра, — радостно повторил он.
— И вот еще что, — сказал я. — Лошади тут?
— В конюшнях по всему городу, господин.
— У тебя ведь серая, да?
— Хрэзла! Отличная лошадь!
— Отрежь ей хвост и принеси мне.
Он уставился на меня как на безумца.
— Тебе нужен хвост Хрэзлы?
— Сначала займись этим, а потом крестами. Мой сын погрузит на корабли провизию.
Мой сын уже организовал людей, чтобы таскали припасы на пристань. Я велел ему купить двухнедельный запас пищи и эля на сто шестьдесят девять человек.
Потому что именно столько я собирался взять на север. Сто шестьдесят девять воинов, чтобы драться с моим кузеном, драться с войском Этельхельма и силами короля Шотландии. Они были славными воинами, почти все — закаленные в битвах, и совсем немного тех, кто еще не стоял в стене из щитов и не познал ужас сражения, когда враг стоит так близко, что чувствуешь смрад эля в его дыхании.
Я щедро заплатил Ренвальду. Монет у меня осталось мало, и я отдал ему один свой серебряный браслет с рунами.
— Я получил его в битве к северу от Лундена, — объяснил я и показал на руны. — А это имя человека, которого я убил. Хагга. Он не должен был умереть. Только не в тот день.
— Не должен был?
— Они просто разведывали местность. Их было шестеро, а нас восемь. Мы охотились. Хагга решил сразиться.
Я помню Хаггу. Он был юнцом на хорошем коне, в отличном шлеме, что был ему велик, шлеме с нащечниками и выгравированной на навершии ухмыляющейся рожей. Видать, он решил, что мы станем легкой добычей — никто из нас не надел кольчуги, к тому же среди нас было две женщины. Он выкрикивал оскорбления, вызывал нас на бой, и мы сразились, раз уж он так этого хотел, хотя кончилось всё быстро. Я с силой треснул его по шлему Вздохом Змея, и слишком широкий шлем перекосился и ослепил Хаггу. Как жалко он кричал, умирая!
Я посмотрел на Улитку, стоящую на якоре у одного из пирсов Гримесби.
— И купи себе суденышко побыстроходней, — сказал я Ренвальду.
Тот затряс головой.
— Она славно мне служит, господин. Она вроде меня — медленная, но верная.
— Значит, на нее можно положиться. Когда всё это закончится, — продолжил я, — можешь полагаться на меня, как на друга.
— Во Фризии, господин? — улыбнулся он.
— Во Фризии, — улыбнулся я в ответ.
— Я помолюсь за тебя, господин.
— Благодарю тебя за всё, — сказал я.
На закате я шел с Финаном по тропе вдоль канавы для нечистот за городом. Я рассказал ему многое из того, что случилось в Думноке, но он хотел знать больше. Я же первым делом расспросил его об Этельстане и получил заверения, что молодой принц в безопасности в доме Сигтрюгра.
— Он хотел отправиться с нами, — сказал Финан.
— Не сомневаюсь.
— Но я сказал, что это невозможно. Боже, представляешь, какой начнется переполох, если он погибнет или его возьмут в заложники? Боже упаси!
— Он знает, что не может поехать, — ответил я.
— Но всё равно хотел.
— Чтобы его убили? А обвинили бы в этом меня, перемирие тут же бы закончилось, и мы бы оказались по шею в дерьме.
— А сейчас разве нет?
— Только до подмышек.
— Тоже не сахар, да?
Несколько шагов мы прошли молча.
— Ну и? — спросил он. — Так лорд Этельхельм оказался в Думноке?
— Раздавал серебро, — ответил я и поведал Финану всё остальное, а закончил своим планом по захвату Беббанбурга.
Он молча слушал, пока я не закончил, а потом поинтересовался:
— Король Эдуард сказал тебе, что около Беббанбурга четыре сотни скоттов?
— И командует ими человек по имени Домналл.
— Говорят, он дерется как зверь.
— Прямо как ты.
Финан улыбнулся.
— Так значит, четыре сотни скоттов?
— Так сказал Эдуард. Но это, возможно, с учетом гарнизонов, что Константин оставил на стенах фортов, а значит, в Беббанбурге у него по меньшей мере двести пятьдесят воинов.
— А сколько человек у твоего кузена?
— Точно не знаю, но он может собрать не меньше трехсот. Эдуард считает, что в крепости у него две сотни.
— А Эйнар?
— Он потерял один корабль и людей в Думноке, но у него еще осталось четыре корабля с командами.
— Скажем, еще сто двадцать?
— Не меньше, — согласился я.
— А сколько у Этельхельма?
— Если он все-таки отплывет, то возьмет с собой как можно больше людей. Три сотни, может больше, — предположил я.
— А у Иеремии?
— Пятьдесят или шестьдесят. Но его в Беббанбурге не будет.
— Не будет? — засомневался Финан. Он нахмурился, подобрал камешек и запустил его по глади заросшего тиной пруда. — Откуда тебе знать, что Иеремия сейчас не на пути к Беббанбургу вместе с Эйнаром?
— Ниоткуда.
— Так ты просто предполагаешь.
— Иеремия предает всех подряд, — объяснил я, — и не захочет принимать чью-либо сторону. Если он отплывет в Беббанбург, то придется ему либо причаливать с Эйнаром, и тогда мой кузен узнает, что его предали, либо он встанет в бухте Беббанбурга, и тогда о предательстве узнает Константин. Иеремия хочет оказаться на стороне победителя, и потому может присоединиться к любому. Пусть он безумен, но не глуп. Помяни мое слово, он ушел в Джируум и там пережидает, когда всё прояснится.
Финан кивнул, согласившись с моими доводами.
— Но все-таки, — сказал он, — если мы сумеем проникнуть внутрь, то нам придется драться с тремя сотнями воинов?
— Ближе к двум сотням.
— Да еще пробиваться вверх по холму?
— Часть пути.
— А еще четыре или пять сотен могут напасть на нас с тыла и искромсать?
— Да.
— Не говоря уже о сволочных скоттах, они тоже не обрадуются.
— Они ничему не радуются.
— Это точно.
Он запустил еще один камешек и смотрел, как тот тонет в темной тине.
— А Сигтрюгр тебе не поможет?
— Поможет, но он не может присоединиться к атаке на стены. Когда закончится перемирие, ему самому понадобятся люди.
Финан сделал несколько шагов к тому месту, где на краю пруда темнел мрачный силуэт высохшего дерева. Других деревьев поблизости не было, а это погибло так давно, что ствол раскололся надвое и в щели густо росли грибы, а единственная уцелевшая ветка представляла собой толстый покосившийся обрубок. К этой одинокой ветке были приколочены или привязаны с дюжину клочков ткани.
