Бернард Корнуэлл - Саксонские Хроники
— Это же скотты! — сказал он мне. — Отбросы! А тебе известно, что делать с отбросами!
— Они христиане, — возразил я. Тогда, лет в семь или восемь, я ещё пытался стать маленьким добрым христианином и таким образом избежать пусть и не сильных побоев отца Беокки.
— Они скотты, глупец, — ответил брат. — Избавляйся от этих ублюдков! Хочешь убить одного?
— Нет!
— Ты жалкий слабак, — презрительно сказал он и поднял меч, избавляя мир от отбросов.
В конце концов, на том выброшенном на берег судне не оказалось ничего ценного, только груз овечьих шкур, одна из которых на следующие два года стала покрывалом для моей кровати.
Пока я вспоминал эту историю, Ренвальд отдал рулевое весло одному из своих гребцов и вытащил меч молодого норвежца из-под рулевой площадки. Он стал рассматривать рукоять, восхищаясь серебряной резьбой, украшающей крестовину.
— Дорогое оружие, господин, — сказал он.
— Скорее всего франкское, — ответил я, — и от него тебе будет больше пользы, чем от той ржавой железяки, что ты называешь мечом.
Он улыбнулся:
— Я могу оставить его себе?
— Оставь, продай, как хочешь. Но смазывай клинок. Негоже, если хороший меч заржавеет.
Он затолкал меч обратно в щель.
— Так ты направляешься в Беббанбург, господин?
Я покачал головой:
— Нет, во Фризию.
— И поэтому сначала ты заехал в Думнок? — проницательно спросил он.
— У меня были дела в Думноке, — резко ответил я, — а теперь мы отправляемся во Фризию.
— Да, господин, — сказал он, явно мне не поверив.
Мы плыли с попутным ветром, а впрочем, Улитка не «плыла». Она тяжело тащилась, обгоняемая кораблями Эйнара. Я видел, как его корабли скользят по сверкающему морю, освещённые солнцем, выглядывавшим из-за рваных облаков, что покрывали небо на севере и востоке.
Задумавшись, я хотел коснуться молота, чтобы поблагодарить Тора за чудо, но под моими пальцами оказался крест, и я решил, что он принёс мне удачу. Один из самых сильных доводов христианства — судьба улыбалась его приверженцам. Христианский король, по словам их колдунов, выигрывал больше битв, получал большую ренту, имел больше сыновей, чем правитель-язычник. Я надеялся, что это неправда, но в тот момент постарался молитвой поблагодарить христианского бога, заставившего судьбу улыбаться мне в последние несколько часов.
— Сегодня Этельхельму не выйти в море, — сказал я.
— Ему понадобится пара дней, чтобы оправиться от этого нежданного нападения, — согласился Ренвальд. — Он потерял несколько хороших кораблей.
— Да, ему придётся невесело, — с радостью отозвался я.
Моё чудо случилось. Эйнар дал мне то, в чём я так отчаянно нуждался — время. Этельхельм собирался привезти припасы и подкрепление в Беббанбург, но теперь большая часть провизии потеряна, а многие его корабли разрушены.
А потом судьба снова мне улыбнулась.
Прямо к северу от Думнока в море впадает река Уэвенге. В её устье в построенных из плавника хижинах живут несколько рыбацких семей. Это омываемое волнами побережье так и манит моряка встать там на якорь, но к нему опасно приближаться. Дальше, вглубь берега, сияет на солнце большой залив, а за ним, как я знал — путаница озёр, болот, речушек, ручьёв и илистых отмелей — обиталище водяных птиц, угрей, рыб, лягушек и прочей болотной живности. Я никогда не плавал в Уэвенге, но слышал о кормчих, что рискнули войти в то мелководье и вернулись оттуда живыми. И вот, когда флот Эйнара поравнялся с устьем реки, из этого ненадёжного убежища показался корабль.
Слыхал я, что Иеремия, безумный епископ — отличный мореход, и похоже, так оно и есть — ведь он покинул Думнок в конце дня, и значит, вошёл в Уэвенге уже в наступающей темноте. Сейчас Богоматерь вышла из устья реки, уверенно обходя мелководье. Её раздувавшийся вдалеке парус был украшен крестом. Корабль двигался быстро, легко скользил в открытое море, рваные снасти трепал ветер. И я уже видел, как развеваются по ветру седые волосы Иеремии — он держал рулевое весло.
Меня удивило, что Иеремия оставил Думнок, не дожидаясь отплытия флота Этельхельма, не пошел вместе с ним, и теперь я получил ответ. Я считал его союзником Этельхельма — естественное предположение после того, как тепло приветствовал Иеремию Этельхельм. А ещё я слышал, как Иеремия хвастался даром Этельхельма — заляпанным пояском, якобы принадлежавшим матери Христа, а скорее всего — полоской грязной ткани, обрывком рубахи кухонного раба.
Союз между Этельхельмом и Иеремией имел смысл. Может, Иеремия и безумец, но всё же у него есть пристань и форт в устье реки Тинан, и в то время как Константин предъявляет права на земли Беббанбурга, Иеремия владеет самым северным фортом Нортумбрии. У него есть корабли и воины, а главное — он лучше всех знает побережье Нортумбрии. Я сомневался, что мореходам западных саксов известно, где скрывались мели и подводные скалы, а вот Иеремия знал, так что, собираясь в крепость, Этельхельм был бы рад взять его проводником. Я не сомневался, предполагая, что он союзник Этельхельма — до тех пор, пока не увидел его тёмный корабль выходящим из Уэвенге, чтобы присоединиться к флоту Эйнара. Я увидел, что он помахал Трианаид, а потом Богоматерь повернула на север и вышла в море вместе с врагами Этельхельма.
— Он шпионил для них в Думноке, — сказал я.
— Я думал, он союзник лорда Этельхельма, — Ренвальд был удивлён не меньше меня.
— Я тоже, — признался я.
Теперь, кажется, Иеремия стал союзником скоттов. Я рассматривал его корабль и думал, что неважно, чей он союзник, главное — он мой враг.
Скотты — мои враги.
И западные саксы — мои враги.
Гарнизон в Беббанбурге принадлежит моему врагу.
Иеремия — мой враг.
И Эйнар Белый — тоже.
Остается надеяться, что другом станет мне судьба.
Мы плыли на север.
В Гримесби, хоть он и меньше Думнока, стояли такие же побитые непогодой и морем дома, там так же пахло солью, гарью и рыбой, и такие же просоленные морем рыбаки тяжко трудились, добывая себе пропитание в холодных высоких волнах. Там имелись пристань и стоянка для кораблей, а за городским рвом тянулось унылое болото. Гримесби считался нортумбрийским, а значит ривом в тот год был датчанин по имени Эрик — человек с суровым лицом и сильными руками, обходившийся со мной с осторожной учтивостью.
— Значит, ты уходишь, господин? — спросил он.
— Во Фризию, — ответил я.
— Я слышал об этом, — сказал он, потом помолчал, выковыривая козявки из толстого носа. Он сбросил их на пол таверны. — Я намерен взять налог за всё, что ты вывозишь из порта, — продолжил он, — лошадей, домашний скарб, товары — за всё, кроме людей и провизии.
— Этот платеж пойдет королю Сигтрюгру?
— Да, — с опаской ответил он. Он знал — мне известно, что заплатит он только часть того, что причитается, возможно даже преступно малую часть. — Я плачу Йорвику налог и причальные сборы.
— Конечно, я так и знал, — ответил я и положил на стол золотую монету. — Думаю, Сигтрюгр простит мне, если я не заплачу, согласен?
Он широко открыл глаза от удивления. Когда в последний раз я платил в Гримесби причальный сбор, он составлял один пенни в день. Монеты, лежащей перед ним на столе, хватило бы, чтобы на год оплатить стоянку для целого флота.
— Я считаю, он простит тебя, господин, — сказал Эрик.
Монета исчезла.
Я положил на её место серебряную монету.
— Я забираю в море три своих корабля, — сказал я ему, — ухожу на две недели, а может, и дольше. Но не беру с собой женщин и детей. Они останутся здесь.
— Женщины в море приносят несчастье, господин, — ответил он, пожирая глазами монету. Ему не терпелось узнать, что ещё я хотел купить.
— Моим женщинам нужна защита, — сказал я. — Я мог бы оставить здесь воинов, но мне понадобятся все мои люди. Мы поплывём, чтобы захватить земли во Фризии. — Он кивал, показывая, что верит. Может, он верил, а может и нет. — Мне ни к чему на борту женщины и дети, — продолжил я, — ведь, возможно, нам придётся сражаться с лордами Фризии, обороняющими этот клочок земли.
— Уж конечно, они не нужны, господин.
— Но мои женщины должны оставаться в безопасности, — напирал я.
— У меня найдётся дюжина хороших воинов, чтобы проследить за порядком, — ответил он.
— Значит, когда я вернусь, — сказал я, — или когда пришлю людей за своей семьёй, все они будут в безопасности, и вреда им никто не причинит?
— Я клянусь тебе, господин.
— Сигтрюгр пришлет людей для их охраны, — сказал я.
Я отправил Сигтрюгру послание и был уверен, что он пришлёт несколько воинов. — Но эти люди прибудут только через день или два.
Он потянулся за монетой, но я накрыл её ладонью.
— Если к моим женщинам станут приставать, — сказал я, — знай, что я ещё вернусь.
