Борис Тумасов - Усобники
Пили мужики, а Ерема им на свои заботы жаловался: не желает посадник вече скликать, где бы люд послание великого князя выслушал.
Похлопал один из мужиков боярина по плечу:
— То ли беда, а мы на что?
— Так ли? — со смешком спросил Ерема.
— Аль не веришь? Ставь жбан пива…
Выпили, разошлись. На другое утро Ерема еще ото сна не отошел, как на весь Новгород зазвонил вечевой колокол. Ему вторили кожаные била на городских концах, и вскоре площадь напротив храма Параскевы Пятницы запрудил народ. Шли, спрашивали:
— Почто скликают?
— По чьей воле?
— По воле людства новгородского!
— Надо послушать, о чем послы великого князя Владимирского речи поведут.
На высокий помост взошли архиепископ, посадник и тысяцкий, а за ними боярин Ерема и епископ Лука. Поклонились на все четыре стороны, после чего посадник возвестил:
— Челом вам бьет великий князь Владимирский Андрей. Прислал он посольство, и просит князь защиты у Великого Новгорода от брата своего Даниила Александровича. Обиды чинит князь Московский другим князьям.
Из толпы выкрикнули:
— Аль запамятовал, люд новгородский, как князь Переяславский Дмитрий у нас от Андрея, князя Городецкого, защиты просил?
— Брат брата унять не может, ко всему, великим князем зовется!
— И то Невского дети!
Вече взорвалось криками:
— Послать ратников!
— К чему Новгороду в братние распри встревать! Сами разберутся!
Ерема хотел слово вставить, но его перебили:
— Для того ли мы с датским королем мир подписали, чтобы ноне в княжеские распри влезать?
— Твое слово, посадник! — подвинулся к самому помосту какой-то мастеровой.
Посадник руки разбросал:
— Как вы приговорите!
Кто-то крикнул:
— Молви, владыка!
Архиепископ вперед подался, сказал негромко, но внятно:
— Мало ли пролили мы крови в междоусобице?
— Послать! — напирали из толпы.
— Николи!
— Какой ваш приговор, люд новгородский? — спросили посадник и тысяцкий.
— Не посылать!
— Пусть братья замирятся!
— И то так!
Перекрывая все крики, тысяцкий пробасил:
— Передай, боярин, и ты, епископ: не станем люд наш губить и гнева ханского на себя навлекать…
Расходился народ, покидал площадь. Спустились с помоста епископ и боярин. Ерема легкую шапку из меха куницы поправил, промолвил с сожалением:
— Эвон, как повернули…
* * *Из Москвы в Переяславль приехал боярин Стодол. Собрались в хоромах посадника Игната. Позвали и старого Стодолова знакомца — боярина Силу. Тот под стать своему имени: ростом хоть и не выдался, да здоров, несмотря на годы, кровь с молоком…
О чем ни говорили бояре, а все к одному сводилось: о жизни. Высказывался боярин Сила:
— Руси покой нужен.
— А откуда ему бывать? — сетовал Стодол.
Игнат поддакнул:
— Смутно, Орда непредвиденная. Татары нам словно кара Господня.
А Сила повторял:
— Покоя, покоя земля наша просит. Без него пахарь не пахарь, ремесленник не ремесленник, торговец не торговец. Без покоя не богатеть земле Русской…
От обедни вернулась жена посадника — высокая крутобедрая боярыня Фекла. Поклонилась Стодолу низко, а Силу поцеловала, прижав к груди. Боярин едва дух перевел:
— Ох, сладка ты, Феклуша, и в теле, не то что моя Арина.
— Чай, заморил ты ее, боярин Сила, — рассмеялась боярыня.
— Счастлив ты, Игнат, с такой женой ровно на печи жаркой спать, — притворно вздохнул Сила.
Боярыня хохотнула:
— Плоха та печь, коли на ней только спать. На ней и варить надобно.
Посмеявшись, ушла на свою половину, а бояре прежний разговор продолжили.
— Ты, Сила, о покое твердил — о каком? — спросил Игнат. — Эвон, великий князь из Орды воротился без татар, так, по слухам, в Новгород послов отправил, новгородцев звать, да у тех, слава богу, разума хватило в раздоры не встревать.
— О владимирском посольстве откуда прознал? — поднял брови Стодол.
— Из Ростова ветер принес. Послы князя Андрея в Ростове привал делали.
— Что же ты, Игнат, немедля князя не уведомил?
— Так о том вчерашний день лишь и прознал.
— Вчерашний день и гонца в Москву гнал бы. Ты посадник, должен догадываться, что не оставляют великого князя коварные мысли.
— Подл князь Андрей, ох как подл, — согласился Сила. — И когда уймется?
— Он себя обиженным мнит: Переяславль, вишь, ему не достался, — почесал затылок посадник. — Как тот медведь: зверя дерет — на весь лес рык слышится.
Дальше разговор не складывался, и Сила засобирался домой. Посадник провел гостя в верхнюю горницу, куда меньше доносился гомон.
* * *Редким гостем Олекса был дома, все больше в дружине. То с поручением ушлют, то в карауле стоит, то в дозор ускачет. Да мало ли еще какие заботы у княжьего воина!
Дарья попрекала:
— Что за муж, коли не токмо тело, образ забыла. Прежде хоть на ночевку являлся, а ноне и спит чаще в дороге…
Марьюшка росла, уже первые шаги пробовала делать. Олекса посмеивался:
— Наша Марья скоро заневестится.
Но еще много воды унесет Москва-река, и немало лет тому минет…
А в то самое время, когда в домике Дарьи и Олексы качалась в зыбке Марьюшка, в степной юрте мурзы Четы рос внук, и тоже Чета. Седьмую зиму встречал он. От лютых морозов с ветром укрывался теплыми овчинами, а весной с утра и до первых звезд проводил с табунщиками.
С высоты седла любовался Чета степью, пил ее чистый, настоянный на первых травах воздух и оттого рос здоровым и не знающим страха. Он мог с камчой в руке преследовать волчью стаю или нестись наперерез напуганному косяку.
Знал Чета, пройдет день, следующий будет подобен первому. И так до той поры, пока он не станет воином…
Все представлял себе маленький Чета: и как, занеся саблю, скачет на врага, и как горят покоренные города и молят о пощаде люди. Одного не ведал: что настанет час, когда судьба сведет его с урусской девицей Марьей…
* * *И сказал князю Андрею боярин Ерема:
— Смирись, княже, не то ныне время, чтоб против себя князей восстанавливать.
— К чему взываешь? — удивился великий князь. — Ужели слышу голос любимого боярина, советника?
— Затаись, княже, до поры, и твое время придет. Даст Тохта воинов, и ты с ними подомнешь удельников.
— Теперь не дал, отчего же вдругорядь пошлет?
— Как не даст, когда Даниил силу набирает. Хан такому князю завсегда на горло наступит. Только ты, княже, намекни: Москва-де ныне Коломну подмяла, Переяславль на себя приняла, а теперь князь Московский вокруг Можайска петли вьет. Ужели откажется Тохта осадить Даниилкину прыть?
Этот разговор князь и боярин вели сразу, как Ерема возвратился из Новгорода.
Услышав приговор веча, князь взбеленился:
— У Новгорода память короткая, забыли, как я прошлым летом землицу карельскую им отвоевал? Ужо погодим, а когда начнут свеи сызнова их щипать, поклонятся мне. А в Орду отправимся зимой, по санному пути, враз после полюдья.
— Еще и снегом не запахло, а баскаки уже наизготове, прежде времени заявились.
— Хватка у них волчья. Особливо теперь, когда хан сбор дани на откуп отдал.
Ерема поддакнул:
— За баскаками не поспеешь. Князь со смерда десятину берет, а баскак — сколь загребет.
Князь Андрей Александрович прошелся по палате, постоял у оконца, послушал, как шумит дождь по тесовой крыше. Заметил, сокрушаясь:
— Зарядили, льют месяц целый.
— И похолодало.
— Пора печи топить.
— В лесу развезло, бабы и грибов не набрали.
— Ударят морозы — послать за ягодой.
— С мороза морошка сладка. Пироги знатные. А уж до чего наливка духмяна!
— Ты, боярин, скажи Акулине, в трапезную не пойду, пусть принесет молока.
Ерема ушел, а великий князь снова из угла в угол прошелся. Вспомнил княгиню Анастасию — и так на душе заболело! Отчего в монастырь подалась? Ужели в княжьих хоромах хуже, нежели в келье?
В палату вплыла сенная девка, поставила на стол ковш с топленым молоком. У князя Андрея на губах усмешка. Крутобедрая девка, словно налитая. Великий князь ущипнул ее за грудь:
— Сочна, сочна… От тебя, ровно от печи, пышет, опаляешь.
Девка зарделась, хихикнула.
— Поди в опочивальню, постель изготовь.
Покачивая бедрами, девка удалилась, а князь, проводив ее взглядом, и сам вскоре отправился следом.
* * *Как было — человек знает, но ведомо ли ему, что ждет его? В молодости мыслит, что жизнь долгая, все успеется, ан оглянулся — старость на пороге.
И гадает человек, чем встретит его день грядущий…
Испокон веков человек, в ком вера сильна, убежден: как Бог пошлет, так тому и быть.
Не в этом ли его терпение?
Многострадален русский человек, многострадальна его земля. Неужели во гневе на нее Господь? За какие прегрешения испытывает? И молятся люди истово: «Прости нам вины наши…»
