Борис Тумасов - Усобники
Сказал и удалился, а Андрей Александрович шубу скинул и всю ночь у жаровни просидел, одолеваемый мыслями. Гнетет его все, и потолок каморы словно еще ниже опустился, давит, ровно крышка гроба. Даже войлочный шатер, в котором великий князь будет отдыхать, возвращаясь из Орды, покажется ему хоромами по сравнению с этой затхлой берлогой.
В столице Золотой Орды русским князьям было не велено ставить шатры, им определялось жить в караван-сарае. Одному отцу, Александру Невскому, хан Берке в знак своего расположения к храброму князю дозволил разбить шатер поблизости от дворца.
Тускло мерцал каганец, чадил, за стеной похрапывали гридни. Сон не морил князя. Он вышел во двор. Высоко холодным светом горели крупные звезды. В темноте не видно Сарая, ни огонька. Где-то там, у самой Волги, — ханский дворец… О чем спросит Тохта князя Андрея, в чем винить станет?
Почувствовав, как мороз лезет под суконный кафтан, князь возвратился в камору…
Долгая и утомительная ночь. Но вот рассвело, сквозь дверную щель пробился свет. Гридин внес в камору кувшин с водой, деревянную бадейку. Слил, подал льняной рушник.
Ел великий князь нехотя. Медленно жевал хлеб с куском вареного мяса, запил хлебным квасом и принялся ждать, когда за ним придут.
* * *Во внутреннем дворике ханского дворца его подвергли унизительному досмотру. Заломив руки, проверили, не несет ли русский князь оружия. После он оказался в полутемных сенях, где теснилась верная ханская стража. Здесь великому князю велено было снять шубу и шапку. Начальник караула провел его через первый зал, где толпились те, кто не удостоился чести стоять у ханского трона.
Сколько раз бывал во дворце князь Андрей Александрович и всегда испытывал дрожь в коленях.
Два суровых богатура, положив руки на рукоять сабель и скрестив копья, замерли у двери. Там за ней, на высоком помосте, восседал тот, кого на земле сравнивали со Всевышним.
Прежде чем Андрею Александровичу предстать перед светлыми ханскими очами, в зал внесли дары великого князя. Как воспримет их Тохта?
Наконец стража отбросила копья, кто-то невидимый распахнул перед русским князем двери, и он вступил в зал. Теперь ему предстояло сделать несколько шагов к трону и, рухнув на колени, поцеловать пол, по которому ступали ноги Тохты.
Никого не видели глаза князя Андрея: ни нойонов, теснившихся по правую и левую руку от трона, ни стоявших у стены царевичей и мурз, весь он был во власти маленького и тщедушного человека, который восседал так высоко, что казался вознесенным к самому небу.
Стоя на коленях, князь Андрей Александрович услышал тихий, скрипучий голос:
— Отвечай, конязь, отчего скудеет земля русичей?
— Великий и могучий хан, твоя власть над всей поднебесной. Земля, какую доверил ты мне, не скудеет, и ты в том убедишься, когда пришлешь своих баскаков собирать выход.
— Но отчего не повинуются тебе удельные конязи? Может, постарел ты, конязь, и надо отобрать у тебя ярлык?
— Великий хан, я слуга твой верный и дышу, пока ты мне это позволяешь.
Тохта откинулся на спинку трона, рассмеялся мелко, и в угоду хану в зале захихикали. Но вот Тохта подался вперед, и все замерли. Глаза у Тохты злые и голос резкий.
— Ха! — выдохнул он. — Ты, конязь, тявкаешь, как щенок.
В словах хана князь Андрей учуял скрытую угрозу, и дрожь снова охватила его.
— Великий и могучий хан…
— Ты, конязь, мыслил, я дам тебе тумены и мои воины накажут тех урусских конязей, какие не слушают, что плетет твой язык? Но я не дам тебе богатуров: зачем мне разорять свой урусский улус? Убирайся, я подумаю, держать ли тебя великим конязем…
Боярин Ерема поджидал князя у дворцовых ворот и по тому, как, потупив голову, Андрей Александрович вышел, понял: хан принял великого князя сурово.
Ничего не спросил боярин, молчал и князь. Только войдя в камору караван-сарая, промолвил:
— Миновало бы лихо… Коли казнят меня в Орде, тело мое домой везите. Не во Владимир — в Городец, где был отцом на княжение посажен.
— Эк заговорил, великий князь. Бог даст, все добром кончится.
— Суров был хан, суровым и приговору быть. И чем не угодил я хану? Ответь, боярин.
— То одному Богу ведомо. Но, мыслю, ежели бы Тохта намерился казнить тебя, он бы приговор там и объявил. Ты на Русь великим князем явишься, не лишит тебя хан ярлыка.
— Красно говоришь, боярин Ерема. Коли ворочусь, ярлык сохранив, поплачутся у меня Даниил и Михайло.
Ерема поддакнул:
— По всему, так. Нет у меня веры ни Москве, ни Твери, но и Федор Ярославский чем лучше? Чай, не забыл, как он повел себя, когда ты его на Переяславль позвал?
— Настанет и его час. В том разе Федор на Данииловы посулы купился.
— Прежде за московским князем хитрости не водилось.
— То прежде…
— От боярина Селюты слыхивал, княжич Иван и разумен, и храбростью наделен.
— Племянник Иван еще молод.
— Аль у волчонка нет зубов? Брать надобно, пока у него оскал, а как заматереет, горло перережет.
— Ранее Юрия должно к рукам прибрать. О-хо-хо, послал Бог племянников.
Ерема спрятал ухмылку в бороде лопатой:
— Яблоко от яблони далеко ль катится?
— И то так.
В камору заглянул гридин:
— Великий князь, к тебе царевич.
Отстранив гридина, Дюденя ворвался в камору:
— Радуйся, князь Андрей, хан тебе жизнь даровал и ярлык за тобой оставил.
Великий князь перекрестился:
— Услышал Господь мою молитву. — Повернулся к боярину: — Принеси, Ерема, царевичу два десятка рухляди за добрую весть. Я ведаю, и его слово ханом услышано…
Проводив царевича, князь Андрей бросил Ереме:
— Вели, боярин, еды подать, оголодал я…
* * *Съехались в Москве. Позвали и князя Федора, да тот отмолчался. Даниила и Михаила тревожило, с чем Андрей из Сарая воротился. Ужели татар наведет, как не раз бывало? Попытаться отпор дать, встать на их пути дружинами и ополчением, отразить недругов? Но тогда Тохта пошлет столько воинов, что они перебьют всех ратников, сожгут Москву, Тверь и иные города, разорят смердов, а ремесленный люд в неволю угонят.
— Как поступим, Михайло Ярославич?
— Мыслю, надобно дозоры в степь слать и, коли Андрея с ордынцами обнаружат, закрыть татарам дорогу на Москве-реке, рубить, не ведая пощады, как дядька наш, великий князь Андрей Ярославич, на Клязьме бился, реку ордынцами запрудил. Покажем татарам, что русские гридни славу сохранили, а князья честь не растеряли. Сразимся, а там будь что будет.
Долго молчал Даниил Александрович, бороду теребил, виски тер, наконец промолвил:
— Речь твоя хорошая, князь Михайло Ярославич, и я с тобой на том стоять буду. Бог не выдаст — свинья не сожрет, брат Михайло.
* * *В глухую полночь ожили московские палаты князя Даниила. Зажглись свечи, и по скрипучим половицам в опочивальню Даниила Александровича прошагал боярин Стодол. Разбуженный шумом, князь одевался поспешно. Отрок подал теплые сапоги на меху, и Даниил, натягивая их, спрашивал гридина:
— Отчего тревога, Герасим?
— Не ведаю, князь.
В опочивальню вступил Стодол, и Даниил повернулся к двери:
— Орда?
— Нет, княже, весть добрая.
— Сказывай, — облегченно вздохнул князь.
— Дозор из степи: великий князь из Орды едет без татар. Бог смиловался над нами.
— Радость-то, радость, боярин. Шли гонца в Тверь.
— Да уж велел поднять гридина Олексу, одвуконь поскачет.
— Значит, не дал Тохта воинов! То-то огорчился брат Андрей! Поди, мыслил, как карать нас станет.
Расчесался костяным гребнем Даниил, бороду пригладил, потом вдруг спросил:
— А не прежде ли времени возрадовались? Ну как вслед за Андреем ордынцы нахлынут?
Посмотрел вопросительно на Стодола.
Тот ответил неуверенно:
— Допрежь такого не бывало. Вспомни, княже, брат твой, князь Андрей, самолично водил татар. Вон как нагрянул с царевичем Дюденей на Дмитрия Александровича — поди, не запамятовал?
Даниил нахмурился. Он не любил напоминаний о прошлом, тем паче когда с Андреем заодно против Дмитрия стоял.
— Дай-то Бог, чтоб так оно было. Однако поберечься надобно. Ты, Стодол, дозоры со степи не снимай и дружину наготове держи.
Вошли Юрий с Иваном. Старший сказал:
— Кажись, пронесло грозу.
— Погоди ликовать, — осадил Даниил сына, — ордынцы коварны.
— Ужели коварней дядьки нашего?
— Господь воздаст ему, — ответил Даниил. — Всяк за свои действия ответ понесет.
— Его люд сурово судит и по справедливости. А слово народа живуче, оно из поколения в поколение передается, — заметил Стодол.
— В крови тонет великий князь, — поддакнул Даниил.
Юрий хихикнул:
— Его грехи княгиня Анастасия отмаливает.
Иван посмотрел на брата осуждающе:
