Виталий Познин - Двойник Цезаря
Глава IV. Ede, bibe, lude[7]
По итогам выборов, состоявшихся без участия Катилины, консулами на следующий, 689 год (65 г. до н. э.) стали Публий Автроний Пет и Публий Корнелий Сулла.
Однако спустя неделю римляне узнали, — те, что побогаче, из принесенных рабами восковых табличек, те, что победнее, — из ежедневных новостей, вывешиваемых на Форуме у здания Национального архива, — о том, что состоявшиеся выборы признаны сенатом недействительными. По той причине, что оба претендента занимались подкупом избирателей.
Подкуп избирателей в виде устраиваемых кандидатом гладиаторских боев, бесплатной раздачи от его имени вина, еды и денег давно уже никого не удивлял, и обвинения в нарушениях такого рода практически никогда не выдвигались.
Но накануне нынешних выборов по инициативе Цицерона был принят закон, усиливающий кары за подкуп избирателей, вплоть до десятилетнего изгнания, и злополучные соискатели консульских должностей на 589 год стали первыми жертвами нового закона, который сенату не терпелось испробовать при первом подходящем случае.
Уязвленное самолюбие Автрония Пета и Корнелия Суллы не могло смириться с подобным ударом судьбы. Считая виновниками случившегося сенатских старцев, они тут же соединились с Кальпурнием Пизоном, молодым и энергичным патрицием, вокруг которого уже давно собрался кружок людей, оппозиционно настроенных по отношению к сенату.
У каждого из членов этого кружка были свои собственные цели, свои симпатии и антипатии, но все они сходились в том, что обстановка в столице как никогда благоприятна для радикальных перемен: Гней Помпей завяз с войсками на окраинах Рима и, судя по всему, появится в Рим не раньше, чем через год, и если бы сейчас можно было продвинуть в консулы кого-нибудь из членов кружка, то появился бы реальный шанс привести к власти людей новой формации.
Но едва кружок начал приобретать четкие формы, как случилось нечто непредвиденное: Кальпурний Пизон, отправленный сенатом в Испанию, погиб там при таинственных обстоятельствах.
Кроме Пизона, яркими фигурами оппозиции были Гай Юлий Цезарь, Марк Лициний Красс и Луций Сергий Катилина. Ни Цезарь, ни Красс не захотели выходить на первый план, мотивируя это тем, что они слишком заметны в Риме, и в результате все сошлись на том, что группу оппозиции возглавит Катилина. Решено было также, что на следующий, 691 год (63 г. до н. э.) он вновь выдвинет свою кандидатуру на консульскую должность, а его сторонники начнут уже сейчас проводить агитацию за его избрание.
Опасаясь доносов, да и просто слухов, которые в Риме распространялись со скоростью птичьего полета, единомышленники встречались редко и большей частью в ночное или вечернее время.
Лишь однажды решено было собраться днем, на празднике в честь бога Вакха, сына бессмертного Юпитера. Это было удобно и безопасно по той причине, что вакханалии совершались подальше от людных мест, где-нибудь в тихом предместье Рима. К тому же во время праздника полагалось надевать маски, что давало дополнительную возможность не быть никем узнанными…
Пока праздник набирал силу, сообщники, одетые в простые одежды, лежали расслабленно на войлочных подстилках, брошенных на густую благоухающую траву, пили разведенное родниковой водой вино и вели негромко неторопливую беседу.
— Республика в нынешнем ее виде давно изжила себя, — опершись на локоть, говорил Катилина. — Сегодня она больше походит на восковую маску, чем на живое лицо. Сенат состоит в основном из старцев, которые думают о том лишь, как бы не заснуть и не навонять во время заседания. Им очень удобно, что каждый год одни консулы сменяют других и безропотно выполняют все требования сенаторов. Они никогда не принимают разумных законов, зато готовы одобрить любое дурацкое предложение — достаточно опытному демагогу заворожить их своим красноречием. И это называется у нас демократией.
— От демократии давно уже ничего не осталось, — поддержал его сенатор Гай Цетег. — Поэтому Сулле не стоило особых усилий вконец закрепить власть олигархии… Да и вообще какая демократия может быть там, где такая пропасть между богатством и бедностью?
— Марий пытался свести эту разницу к минимуму, — сказал сенатор Публий Автроний, откинув в кусты обглоданную кость. — Но, к сожалению, ему не удалось довести дело до конца.
— Марий был из низов, поэтому и понимал все сословия, — подхватил Квинт Курий. — Он мог примирять интересы аристократов и популяров…
Зная о том, что возлежащий рядом с ними Юлий Цезарь связан родственными узами с Мариями, Автроний и Курий соревновались в похвалах политическому гению покойного экс-консула.
Катилина слушал их речи молча, не желая вступать в бесплодный спор.
Он хорошо помнил тот день, когда вошел вместе с Суллой в Рим, где до этого зверствовал Марий. Оставшиеся в живых горожане рассказывали, как, напившись допьяна, старик бродил, пошатываясь, по улицам Рима, сопровождаемый толпой мерзавцев, державших наготове уже окровавленные мечи, и смотрел, как реагируют редкие, не сумевшие избежать с ним встречи прохожие. Если Марию казалось, что кто-то недостаточно почтительно кланяется ему, он тут же подавал знак своим головорезам, и те набрасывались с мечами на несчастную жертву. Впрочем, и того, кто слишком усердно приветствовал консула, могла ждать та же участь, ибо за подобострастием Марию чудились присущие ему самому лицемерие и притворство.
Вся эта оголтелая, пьяная от вина и крови ватага шла по Риму подобно путникам, прорубающим себе в лесу просеку мечами и ножами. Обезглавленные трупы валялись повсюду на улицах, и никто не осмеливался убрать их, опасаясь гнева обезумевшего старика. На Форуме ораторские трибуны с рострами были завалены до самого верха отрубленными и отрезанными головами …
— И Марий, и Сулла, как к ним не относись, были великими государственными деятелями, — произнес примирительно Катилина, дождавшись паузы. — И тот, и другой значительно изменили Рим. И надо продолжить те разумные реформы, которые они начали. Главное, чего не надо забывать — это то, что после реформы Мария наша армия фактически стала наемной. А это значит, что всякий, кто сегодня завоюет ее симпатии, сможет легко завоевать и власть. И пока армия далеко от Рима, мы должны сделать все возможное, чтобы провести реформы. Надо покончить с сенатской олигархией и установить правление, отстаивающее интересы большинства наших граждан, независимо от их благосостояния. Если Рим сейчас не обновится и не возродит свои великие традиции, мы рискуем потерять все, что было достигнуто и завоевано нашими предками, и превратиться в вырождающуюся нацию. Мне плевать, как будет называться наше внутреннее устройство — демократия, республика или царство. Главное — чтобы большинству людей в Риме жилось хорошо, чтобы они гордились своей страной и всегда были готовы сражаться за нее.
— Браво, браво, — протянул иронично бывший консул Лентул. — Ты, Луций, вполне можешь соперничать с Цицероном. По крайней мере, я бы на твоем месте завел себе скриба, чтобы он записывал твои мысли.
— В твоей шутке есть доля истины, — сказал Цезарь, поправив надетую на лицо маску и пригладив свой аккуратно уложенный пробор. — Ибо нет на свете большей лгуньи, чем история. Тот, кто называет себя историком, — всего лишь собиратель сплетен и слухов, полученных к тому же из третьих рук. Не говоря уж о его собственной буйной фантазии. Поэтому, друзья мои, спешите писать о себе сами, пока это не сделали за вас ваши недруги…
Попивая вино, они продолжили беседу, замолкая на время, если мимо проходил кто-нибудь из участников сатурналий, ожидавших в нетерпении прибытия праздничной процессии. Несмотря на то, что сенаторы вырядились в самые простые одежды и надели соответствующие празднику маски, кое-кто из участников празднества поглядывал на них настороженно, интуитивно чувствуя в них чужаков…
Когда солнце скрылось за горой, окрасив безоблачное небо пурпуром, вдали послышались глухие удары тимпанов. По мере приближения процессии можно было уже отчетливо различать звон цимбал, взвизгивание флейт и нарастающие крики, которые стали подхватывать собравшиеся на месте главного ритуального действа участники празднества:
— Эвоэ! Эво-э! Э-во-э-э!
Согласно древнему преданию, именно таким призывом всемогущий Юпитер воспламенял отвагу в душе своего внебрачного любимца, когда тот преодолевал бесчисленные препятствия, которые то и дело изобретала для него мстительная и ревнивая Юнона.
Впереди появившейся из-за кустов процессии шел огромного роста человек в белоснежной тоге, изображавший Юпитера. Лицо актера было закрыто большой маской из коры и листьев с приделанной к этой маске длинной черной бородой.
Следом за «Юпитером» шествовало четверо статистов в оранжевых масках. Они несли на плечах носилки со скульптурным изваянием Вакха. Раскрашенную фигуру бога окружала группа лампадофоров с горящими факелами. От света факелов покрытое киноварью дерево, казалось, ярко светится изнутри.
