Константин Сибирский - Черная тень над моим солнечным завтра
— Джентльмены! Вчера вам Паша Молотова грубо и нехорошо солгала… Эти люди в очереди не несли денег государству. Они стояли за текстилем и хлебом. У нас в стране потрясающий товарный голод. В целом ряде областей, в особенности на Украине, в 1933 году миллионы крестьян умерли от голода.
— Успокойтесь, милая. Это вам кажется, — успокаивает Мак Рэд, разволновавшуюся Ирину, — если это так, то почему же они умирают молча, почему они не протестуют, почему об этом не пишут газеты, почему красные сенаторы не подают запрос правительству и, наконец, почему правительство не подает в отставку?
— Я очень прошу не продолжать нашего разговора при товарище Молотовой. Но, если вы хотите познать советскую Россию и вникнуть в суть «социального эксперимента», о котором вы говорили вчера, мой вам искренний совет — ни о чем не спрашивайте, а только смотрите сами. А чтобы спрашивать, изучите русский язык. Я вам помогу. Тогда вы сможете спрашивать у самого народа, а не слушать лживые реляции и вы узнаете, почему правительство не подает в отставку…
На печальных глазах Ирины появляются слезы.
— О, я охотно воспользуюсь вашим любезным предложением, — отвечает Де-Форрест.
Ирина взволнованно и торопливо заканчивает, обращаясь к Де-Форресту.
— Все, что вы видите — это только старательно раскрашенная декорация, за которой — нищета, убожество, голод, террор. Поймите, что русский народ ждет избавления от большевизма!
8. Потомки Чингизхана
Густой дремучей тайгою, бесшумно пробираются два горных шорца[1]. В полумраке меж стволов кедров, мелькают их низкорослые фигурки охотников. Прорвавшийся сверху солнечный луч, будто клинок остроотточенного кинжала, нащупывает скуластое монгольское лицо и скользит но изгибу старинного лука…
Полудикие потомки Чингизхана мягкими ичигами[2] топчут блеклые, сибирские цветы. Косыми глазами они разыскивают добычу.
— Ушла белка, — произносит старший охотник с луком.
— Скрылся бурундук[3] — подтверждает второй, несущий ружье.
— Что теперь делать охотнику?
— Плохо. Беда…
Они подходят к деревянной хижине шамана. На кольях изгороди страшным пугалом торчат рогатые черепа быков, украшенные пестрыми тряпками.
Низко кланяющихся шорцев, встречает старый шаман. Желтое, как высохший пергамент, монгольского типа лицо без страстно и спокойно.
— Какие вести принесли, мои друзья? — спрашивает шаман.
— С тех пор, как охотники на людей пригнали в наши горы целые стада рабов, и провели движущиеся дома на железных колесах,- а скотоводов загнали в табуны, будто животных — наступило очень плохое житье, — говорит старший.
— И моя сестра Айше голодает, — добавляет молодой охотник.
— И ушла белка, скрылся бурундук и наступит голод. Мы пришли к тебе за советом. Ты мудр! Скажи, что делать бедному и обиженному племени горных шорцев?
— Спрошу у великого духа, что живет на вершине Испира. Может быть, он смилуется и даст мудрый ответ на ваши вопросы. Много шорцев со всего Алтая приходят ко мне тайными, таежными тропами…
Танцует, беснуется шаман. Оглушительно бьет бубен. Развеваются пестрые ленты на его отороченной куньим мехом шапке. На старческом лице выступает пот.
Охотники с благоговением ожидают конца заклинания.
Лицо шамана искажено судорогой. У рта появляется пена. Он говорит охотникам:
— Те, что владеют теперь рабами и сгоняют вольных скотоводов в стада, будут царствовать еще пятнадцать зим и пятнадцать лет… Потом смерть на огромных крыльях прилетит из земли, что за далеким морем и страшным, небывалом огнем сожжет их до тла и развеет их прах. Те, что владеют рабами понесут кару… и страшна будет та кара… Терпите, друзья, мои… Ждите радостного дня, когда из страны заходящего солнца прилетят добрые духи…
Охотники вновь низко кланяются:
— Спасибо за совет!… — благодарит старший охотник, протягивая шкурку- горностая. — Возьми, мудрый шаман, за радостную весть.
— Нет, нет! Не нужна мне плата. Великий дух одинаково и для меня и для вас сообщил эту радостную весть…
Охотники снова бредут дремучей тайгой.
9. Строители социализма
В переполненном вагоне едут типичные прусские люди из простонародья, старики и молодые, бабы и дети. Полки забиты их нехитрыми пожитками — некрашеными, деревянными сундучками, мешками. Заунывно позвякивают жестяные чайники. Уставшие от дальней дороги, небритые, раздраженные пассажиры в каком-то отчаянии и унынии.
Несколько мужиков пьют чай, остальные курят махорочные самокрутки рассматривая мелькающую за окном тайгу. Они обмениваются репликами:
— Вот и Сибирь!
— Она, матушка. На каторгу едем…
— Жизнь ты, жизнь, невеселая!
— Загнали нас, куда Макар телят не гонял…
— Эх, граждане! Объездил я уже всю страну, в поисках хлеба и счастья. Строил пристань на Мурмане, ловил рыбу в Каспийском море, пилил лес на Медвежьей Горе — все узнавал, где жизнь-то получше… — рассказывает молодой, кудрявый парень с гармоникой.
Пассажиры поворачивают к нему испитые лица, прислушиваясь.
— Ну и где же счастье-то? — спрашивает пожилой усатый рабочий Макар Ильич.
Но вместо ответа, бывалый парень, широко растянув мех своей двухрядки, поет минорную песню:
«Всю Россию я объездил.
Нигде я счастья не нашел.»
Долго звучит в вагоне его заунывная песня под аккомпанемент гармонии.
Захар Кузьмич, шевеля фельдфебельскими усами, приподымает блинообразное кепи и многозначительно почесывая затылок, речитативом произносит частушку-пародию:
«Жить стало лучше, жить стало веселей.
Что стоило три рубля, теперь стоит сто рублей!»
Захару Кузьмичу аккомпанирует гармонист.
* * *В комфортабельном салон-вагоне едут командиры социалистического строительства: секретарь комитета коммунистической партии Василий Коробов, несколько советских инженеров, Мак Рэд, Де-Форрест, баварец Краус, переводчицы и одетый в штатский костюм Петр Арбузов. Они сидят за столиками, уставленными едой и многочисленными бутылками.
Происходит обычная дискуссия о советских достижениях. Коробов в расстегнутом френче, рисуясь и дымя трубкой, жестикулируя ораторствует:
— Наша промышленная продукция возросла по сравнению С девятьсот тринадцатым годом в три раза. Заработная плата тоже увеличилась в несколько раз. Мы ликвидировали безработицу. Мы строим…
— Однако, в вашей стране отсутствует полнокровный жизненный импульс. Ликвидировав мелкую частную собственность, тем самым вы уничтожили инициативу человека, то есть, ту движущую силу, которая является главным условием процветания и прогресса любой страны, — говорит Краус.
— У нас свободный и радостный социалистический труд! — с пафосом отвечает Коробов, — движущая сила у нас — воля партии и ее вождя!
— Не это ли воля партии?… — иронически спрашивает Краус, показывая на партию заключенных, работающих по прокладке вторых железнодорожных путей. Мак Рэд и Де-Форрест, взглянув в окно медленно проходящего поезда, рассматривают бородатых людей в однообразной грязной оборванной, одежде. Несколько человек сгорбившись несут тяжелую рельсу.
— Я, знаете, — продолжает Краус, — прожил в вашей стране четыре года и видел и слышал не мало.
Коробов бросает полный ненависти взгляд на Крауса. Арбузов подергивается на своем кресле.
* * *Два охотника шорца бредут тайгой, возвращаясь от шамана. Они останавливаются на горном перевале, прислушиваясь к еле слышному гудку паровоза. Шорцы прячутся за ствол роскошного сибирского кедра и с ужасом глядят на медленно появляющийся поезд. На лице, поросшем жидкой бородкой мелькает полный ненависти взгляд.
Медленно приближается поезд. Старый шорец достает из колчана стрелу. Пробует хорошо ли натянута тетива лука. Зеленые вагоны мелькают сквозь ветви. Шорец вкладывает стрелу и туго натягивает Тетиву… Второй, прикладывает к плечу кремневое ружье…
* * *
В салоне продолжается дискуссия. Коробов по-прежнему разглагольствует, а Краус ему оппонирует:
— Дикая техническая отсталость! Труд рабов! А вы говорите догнать и перегнать передовые индустриальные страны? С кем? С этими людьми, которых мы видели? Они едва держатся на ногах и превращены в жалкий и малопродуктивный рабочий скот?…
— Объективные причины… — начинает Коробов, но Краус перебивает его:
— Я удивляюсь, как вы не боитесь гнева народа; ведь не вечно же он будет бессловесен и покорен. Я тоже коммунист и на мой взгляд…
Арбузов, развалившись в кресле и нагло улыбаясь, произносит:
— Во-первых, уважаемый господин Краус, большевикам вообще незнакомо чувство страха, а во-вторых…
