Луис Пинедо - Испанская новелла Золотого века
В Монсон-де-Кампосе некий идальго, вернувшийся из Индий, рассказывал о заморских краях и между прочим сказал:
— Видел я там капусту, такую преогромную, что в ее тени могли бы преспокойно укрыться триста всадников.
На что случившийся тут же слуга маркиза де Посы сказал:
— Ничего удивительного; вот я в Бискайе видел, как двести человек клепали котел, да такой огромный, что даже стук не долетал от одного до другого.
Изумленный путешественник спросил:
— Сеньор, но зачем же нужен был такой котел?
— Затем, сеньор, — отвечал слуга, — чтобы сварить вашу капусту.
Известно, что вдовы имеют обыкновение подписывать свои письма: «Безутешная вдова такая-то».
Как-то донья Мария Энрикес, жена Хуана де Рохаса, сеньора де Монсон, отправила своему капеллану Гарей Эскудеро, письмо, по рассеянности подписавшись: «Безутешная донья Мария».
Капеллан, памятуя, что в свете принято отвечать учтивостью на учтивость, подписал ответное письмо: «Безутешный Гарей Эскудеро».
Эрнан Кортес рассказывал, как однажды по распоряжению сестры его деда монахини, стали копать землю возле одного скита под Медельином и наткнулись на каменную статую, на которой сбоку было написано: «Переверни и увидишь».
Когда же статую перевернули, прочли следующее: «Благодарствую, а то весь бок отлежала».
Как-то в бытность свою в Саламанке в тридцатом году маэстро Кастилья, францисканский монах в один из дней великого поста проповедовал в монастыре Святого Духа, порицая легкомыслие и распущенность молодых дворян, среди которых был тут же и дон Дьего де Асеведо; и так как, произнося свои осуждающие речи, маэстро чуть ли не пальцем указывал на дона Дьего, тот не выдержал, вскочил с места и, намотав плащ на левую руку, правой выхватил шпагу и стал лихо размахивать ею, словно отражая словесные выпады проповедника. А поскольку происходило это при великом стечении народа, то и смеху было много, особенно же потому, что маэстро, ни на миг не потеряв нити своих рассуждений, продолжал проповедовать, словно ничего не замечая. Я же, клянусь, видел все это propiis oculis[4].
Попечитель королевского приюта под Бургосом тягался в суде с алькальдом Эррерой. Один из свидетелей, поклявшись под присягой говорить только правду, дал показания; когда же его спросили, не хотел бы он что добавить, ответил:
— Хотел бы, да попечитель не велел.
Во Флоренции восстала чернь и, изгнав из города знатных людей, стала править. Главным выбрали некоего скорняка. Один дворянин спросил его:
— Как же ты будешь править?
— Да так же, как вы, — только навыворот. — отвечал скорняк.
Дону Алонсо де Кастилья, епископу Калаорры, пришло однажды письмо, на котором значилось: «Препохабному сеньору епископу Калаорры, владыке Содома и Гоморры, а также святому отцу детей Родриго из Баэсы».
Некто, желая пить, сказал слуге:
— Слуга, вина.
Слуга, о котором поговаривали, что он крещеный мавр, ответил:
— Никак не пойму, в чем вы меня вините.
Герцог дель Инфантадо, расхваливая преимущества старости, сказал как-то доктору Фабрисьо:
— Теперь я больше вижу, обо мне больше пекутся и к моим словам больше прислушиваются.
И действительно: в глазах у него двоилось, близкие постоянно его допекали его немощами, и говорил он так, что еле можно было расслышать.
Когда после восстания император[5] второй раз приехал в Кастилию, все считали его человеком не очень далеким; и однажды Антон дель Рио, житель Сории, предстал перед его величеством, умоляя вспомнить его заслуги, так как в свое время он ссудил императорской казне немало денег; на что император отвечал:
— Вы поступили весьма хорошо, ибо, поступи вы иначе, вы дорого бы мне заплатили.
В ту же пору на аудиенцию к императору явилась жена Кинтанильи и стала умолять, чтобы его величество соизволил простить ее мужа (каковой скрывался, так как был замешан в восстании), говоря, что она служила придворной дамой при королеве донье Исабели и что муж ее тоже состоял в свите; так что, поскольку они оба состояли на службе его величества, то она тем более умоляет, чтобы его величество соизволил простить ее мужа. Выслушав ее, император ответил:
— Поскольку все это так, мне стоит вдвойне наказать его, ему же вдвойне не стоило сердить меня.
Услышав, как один человек маленького роста жаловался, что плохо видит, император заметил:
— Посмотритесь в зеркало, и вы увидите еще меньше.
За участие в восстании фра Бернардино Паломо был заключен в крепость Монсон. Когда однажды он в сильной задумчивости стоял у окна, стражник сказал ему:
— Опять, верно, какие-нибудь козни строите.
— Займитесь своим делом, — отвечал ему фра Бернардино, — ибо вас поставили стеречь мое тело, а не мысли.
Губернатор некоего города обратился к Тристану де Акунье за советом — стоит ли ему просить у короля дона Мануэля должность посла в Риме.
— Просите, — ответил тот, — и, думается мне, получите, ведь вы совершенно для этого не годитесь.
Дон Родриго Пиментель, граф де Бенавенте, внушал своим слугам великий страх. Как-то, будучи у себя в Бенавенте, он сидел и писал важные письма, а несколько его пажей, стоя тут же, говорили между собой о том, какой у них строгий хозяин.
— Бьюсь об заклад, — сказал один, — что прямо сейчас подойду и влеплю ему хорошую затрещину.
Поспорили; и вот славный паж, будто чтобы узнать, не желает ли чего господин, подошел и влепил ему здоровенную затрещину со словами:
— Пресвятой Георгий!
— Что такое?! — воскликнул граф.
— Сеньор, — ответил слуга, — на затылке у вашей милости сидел огромный паук.
— Что ж ты, убил его? — спросил, вскакивая, испуганный граф.
— Убежал, ваша милость, — отвечал слуга.
Гарси Санчес из Бадахоса вышел как-то на улицу нагишом; брат его бежал следом, вопя, чтобы он образумился.
— Вот как, — ответил Гарей Санчес. — Я всю жизнь жду, пока ты поумнеешь, а ты и двух минут подождать не можешь.
Идя как-то по улице, Педро из Картахены заметил на галерее под самой крышей человека, который перегнулся через перила, собираясь броситься вниз; увидев это, Педро из Картахены спросил безумца, что он намеревается делать, на что тот ответил, что хочет полетать.
— Погоди, — сказал Педро из Картахены, — я тебе поправлю капюшон, а то ведь ты не видишь, в какую сторону лететь.
И, задержав его таким образом, поднялся наверх и увел безумца домой.
В Куэльяре жил как-то дурачок по прозвищу Чинато. Однажды зашел он в церковь, где служил некий клирик, по слухам — новообращенный. И вот, стоило тому подойти к распятию, как Чинато завопил во весь голос:
— Господи, берегись, опять твои враги к тебе подбираются!
В Толедо осматривали как-то дом умалишенных; и вот, завидя входящих, один из сумасшедших возопил;
— Я — архангел Гавриил, ниспосланный Богородице и возгласивший: «Ave Maria…»
— Врет, — прервал его другой. — Я — Бог-отец и никогда его ни за чем подобным не посылал.
Однажды, жарким летним днем, ростовщик Сото появился в пышно расшитом камзоле с высоким воротником. Удивившись этому, донья Мария Сармьенто, жена маркиза де Посы, спросила:
— Господи Боже, сеньюр Сото, неужели вам не жарко?
— Очень жарко, сеньора, — отвечал Сото, — зато каково шитье!
На некоего идальго из здешних мест донесли в инквизицию, что он ел мясо в постные дни. Представ перед судьями, он изложил им свое безупречное происхождение (при этом постоянно заикаясь и шепелявя), а под конец сказал:
— Что ж, теперь вы сами убедились, сеньоры, что я не только не иудей, не выкрест и не мавр, но также и не язычник, потому что язык у меня подвешен не лучшим образом.
Судьи посмеялись такому находчивому ответу, и на том дело и кончилось.
Узнав о том, каким разрушениям подверглась Гранада, король фесский сказал:
— Три вещи, по крайней мере, у нее нельзя отнять: зеленый убор ее садов, серебряный пояс реки и белый плат снегов на горных вершинах.
Некий римский еврей угощал одного новообращенного холодной свининой, на что тот ответил:
— Э нет, меня не проведешь: горяч он или холоден — один черт!
В некоем городе представляли страсти Господни: по улице шел человек, неся крест Спасителя, а толпа со всех сторон награждала его тычками, плевками и поношениями. Случилось проезжать мимо одному португальцу, который, увидя это, соскочил с коня и, выхватив шпагу, бросился на истязателей; те, видя, что дело не шуточное, разбежались, португалец же сказал:
