Луис Пинедо - Испанская новелла Золотого века
Глупец поверил словам приятеля и тут же с доброй вестью поспешил к матери, которая, вся в слезах и печали, выслушав сына, сердито сказала ему:
— Ах ты, чадо мое неразумное, где Альдебаран, и то не знаешь! Стала бы я так убиваться да плакать, не появись он нынче ночью на небе; а ведь попади туда наш кормилец, он бы его точно забил.
У одного священника-португальца была собака португальской породы. Однажды священник забыл дома молитвенник, и собака его весь изгрызла. Вернувшись домой, взбешенный португалец прибил собаку, но потом, разжалобясь, подозвал ее и, лаская, сказал:
— Послушай, Барбитас, не может того быть, чтобы португальский пес сотворил подобное, но, клянусь телом Господним, будь ты испанская шавка, я б тебя наизнанку вывернул.
Однажды в залу королевского дворца в Мадриде, где были герцог де Альба, граф де Чинчон и другие придворные, вошел коннетабль дон Педро де Веласко, закутанный в накидку из куньего меха с таким длинным волосом, что все, кто был в зале, принялись его вышучивать, причем особенно усердствовал граф де Чинчон, говоря, что коннетабль — вылитый дикобраз. Когда дон Педро подошел к ним, герцог сказал:
— Сеньор, граф говорит, что ваша милость очень похожи на дикобраза.
— Сеньор, — со смехом отвечал коннетабль, — если бы я был так колюч, вряд ли ваша милость так желали бы меня видеть, а граф — шутить надо мной.
Один мой знакомый кабальеро из Саламанки надумал постричься в монахи ордена Святого Франциска и, видя, что его слуги плачут, узнав о его намерении, сказал им:
— Что меня жалеть — над собой плачьте, ведь из-за вас, негодяев, в монахи иду.
Однажды, когда кардинал Лоайса рассуждал со своими друзьями о том, почему император не хочет жаловать своим духовникам, и в том числе фра Н. де Сан-Педро, который в то время исполнял эту должность, епископского сана, ему сообщили, что его величество окончательно решил не жаловать своему духовнику епископства, если тот не будет приносить в казну четыреста дукатов ежегодно.
На что кардинал заметил:
— Да, не позавидуешь бедняге; уж лучше получить сан великомученика, чем отпускать такие грехи.
Как-то в одном городе все восхищались пышным приемом, который был оказан некоей важной персоне. Услыхав это, один насмешник сказал:
— Ну, это что, я видел приемы много пышнее.
И когда его спросили, как это было, ответил:
— Да вот взять хотя бы мою собаку: когда мы только сюда приехали, все кобели отдавали ей честь и все сучки с ней перенюхались.
Однажды, когда королевский двор размещался в Толедо, доктор Вильялобос зашел во время службы в церковь и стал на молитву у алтаря Страстей Господних; случилось, что как раз в это время мимо проходила одна толедская дама по имени донья Ана де Кастилья, которая, увидя доктора, сказала:
— Убери, Господи, отсюда этого нехристя, это он убил моего мужа.
А дело было в том, что доктор перед тем лечил мужа этой дамы, который скончался.
Тут же к доктору подбежал запыхавшийся юноша со словами:
— Сеньор, ради Бога, пойдемте скорее, моему отцу очень плохо.
— Дружище, — отвечал доктор Вильялобос, — взгляните на ту даму, что клянет меня и называет нехристем, потому что я убил ее мужа. А теперь взгляните сюда, — продолжал он, указывая на образ Богородицы. — Как скорбит и рыдает эта женщина, уверяя, что я убил ее сына. И вы хотите, чтобы я стал еще и убийцей вашего отца?
Некий кабальеро, решив подшутить над одной старухой, велел слуге опрокинуть корзину, в которой та несла яйца. Яйца разбились; старуха причитала, требуя, чтобы ей возместили убыток.
— Не горюйте, матушка, — сказал кабальеро, — я вам заплачу. Сколько было яиц?
— Не знаю, сеньор, — отвечала старуха, — только ежели поделить на два, одно будет в остатке; ежели на три, тоже одно; ежели на четыре — одно; на пять — одно и на шесть — тоже; а вот ежели поделить на семь, выйдет ровно.
Подсчитайте, и увидите сами, что всего было триста одно яйцо.
На балу в Валенсии император, будучи в маске, сказал некоей даме:
— Как вам пришелся герцог, сеньора?
— Так же, как вам герцогиня, — отвечала та.
Некто Сория, будучи при смерти, послал за священником для свершения всех обрядов, подобающих христианину. Уходя, священник вспомнил, что забыл спросить умирающего, где тот хочет, чтобы его похоронили.
— Об этом не беспокойтесь, святой отец, — ответил тот. — Как только умру, хозяйка меня сама на улицу вышвырнет.
На базаре в Вальядолиде три торговки торговали яйцами; у одной их было пятьдесят, у второй — тридцать, у третьей — десять. Придя на базар, некий эконом купил яйца у первой, у второй и у третьей и увидел, что хотя все они были в одну цену, пятьдесят яиц обошлись ему во столько же, сколько тридцать. Спрашивается, как это может быть.
А вот как. Торговка, у которой было пятьдесят яиц, сказала эконому, что он должен ей по монете за каждые семь яиц и по три монеты за каждое яйцо из остатка; тот согласился и заплатил ей десять монет: семь раз по одной монете за сорок девять яиц, то есть семь монет, и три монеты за одно оставшееся, уплатив, таким образом, за пятьдесят яиц десять монет. Торговка, у которой было тридцать яиц, сказала, что согласна продать яйца на тех же условиях. Эконом согласился и заплатил ей четыре монеты за двадцать восемь яиц и шесть — за два оставшихся. Торговке же, у которой было десять яиц, он заплатил одну монету за семь яиц и девять — за три оставшихся. Вот как получается, что и пятьдесят, и тридцать, и десять яиц можно купить за одни деньги.
Дон Дьего де Асеведо взял в лакеи одного бывшего носильщика, человека грубоватого, но добродушного; и вот, когда они шли как-то по улице, им навстречу попался носильщик, тащивший на спине огромный тюк. Видя, что бедняга вот-вот уронит свою ношу, слуга дона Дьего со всех ног бросился ему помогать; дон Дьего проследовал дальше, а затем, вернувшись, стал выговаривать слуге за то, что тот из-за такого пустяка бросил своего хозяина, на что слуга ответил:
— Ах, ваша милость, поработай вы чуток носильщиком, сами бы не устояли: так ведь руки и чешутся помочь своему брату!
Некто Реса, скопец, состоявший на службе у принца, вышел как-то на прогулку в шляпе, к тулье которой были пришиты две большие, увесистые пуговицы. Увидев это, некий кабальеро сказал:
— Какие прекрасные пуговицы, сеньор Реса; может быть, если постараться, все еще станет на свои места.
Услышав это, некая сеньора, у которой Реса домогался места капеллана, сказала:
— Не станет, сеньор.
— Но почему, сеньора? — спросил Реса.
— Что с возу упало, то пропало, — отвечала дама.
Некто, расхваливая приятелю свое вино, сказал, чтобы тот как-нибудь прислал взять немного к обеду. На другой день к нему явилось несколько слуг с большими кувшинами. Отправив слуг обратно, хозяин сказал:
— Друзья мои, вы явно ошиблись. Думается мне, вас послали за водой на реку, а не за вином к имяреку.
Рассказывают, что неподалеку от Пласенсии есть монастырь по названию Пералес, то есть Грушевая роща, монахини которого пользовались дурной славой. Проезжая как-то мимо, декан церковного капитула написал на монастырской стене: «Здешние груши всякий прохожий кушал». Монахини приписали внизу: «Что ж ты, ученый муж, не отведал наших груш?» Декан отвечал: «Перезрелок из вашего сада мне и даром не надо». На это монахини ответили: «Старые болтуны лишь языком сильны».
Один нищенствующий монах бродил по деревням, прося подаяния. В одной деревне стали так упрашивать его сказать проповедь, что он волей-неволей согласился; и вот, взойдя на амвон в четвертую седмицу великого поста, рассказал, как Спаситель, разделив пять тысяч хлебов и две тысячи фунтов рыбы, накормил ими пять тысяч человек. Узнав об этом, приор его монастыря спросил, правда ли, что он так вольно трактует Писание. Монах отвечал утвердительно. Когда же приор стал укорять его, говоря, что не следует уклоняться от Святого писания, монах ответил:
— Глядя на мою дырявую рясу, они и в щедрость-то Господню не хотели верить, а вы хотите, чтобы поверили в чудо.
В Монсон-де-Кампосе некий идальго, вернувшийся из Индий, рассказывал о заморских краях и между прочим сказал:
— Видел я там капусту, такую преогромную, что в ее тени могли бы преспокойно укрыться триста всадников.
На что случившийся тут же слуга маркиза де Посы сказал:
— Ничего удивительного; вот я в Бискайе видел, как двести человек клепали котел, да такой огромный, что даже стук не долетал от одного до другого.
Изумленный путешественник спросил:
— Сеньор, но зачем же нужен был такой котел?
