Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков
Слушатели сидели с разгоревшимися лицами. Ваня Нарыков, как раскрыл в начале чтения свои красивые, большие, удивленные глаза, так и просидел, не шевелясь, весь акт, боясь проронить хоть одно слово.
Нервный и живой, Алеша Попов конвульсивно шевелил пальцами, часто без нужды приподнимался со скамьи, отчаянно ерошил семинарскую шевелюру.
«И пленники свои покинут тягость уз.
Когда совокупит желанный нас союз
Посол тебе в сей час любезная предстанет.
Увы! когда моя надежда мя обманет…»
Федор сильно закончил первый акт и остался сидеть неподвижно, с закрытыми глазами, как бы делая передышку. И все сидели неподвижно, в застывших случайных позах, ожидая, что последует далее.
Федор справился с охватившим его волнением, открыл глаза, переменил позу и сказал:
— Здесь кончается первая акция.
Потянулся к стоявшему на столе кувшину, стал наливать себе квасу.
Все разом вскочили, зашумели.
— Представить! Представить! Завтра же начать! — кричал Алеша Попов.
— Верно! Утереть нос длиннополым! — поддерживал его юный Гриша Волков.
— За штатом ты, отставной чертяцкий лицедей, здесь тебе делать нечего, — по обыкновению трунил над Шумским рыжий Иконников.
— Отстань, рыжий бес, — сердился Шумский. — Я еще самого Кия буду играть, на борьбу со всеми пойду, — кто лучше! Вот увидишь.
— Неужели же сие российским человеком придумано? — удивлялись Чулков с Куклиным. — Не похоже как бы, не верится.
— Сие надлежит разыгрывать не по-нашему, не по-всегдашнему. Как-то требуется придумать по-новому, — волновался Ваня Нарыков.
— Мысль правильная: по-новому, — убежденно сказал Волков. — А новое должно родиться из слов, зазвеневших по-новому. Хорегия отца Иринарха здесь не пригодна.
— Чертякам она пригодна, а тут сих персон нет, — ругался Иконников. — А? Яша? Конец твоим персонам возлюбленным.
— А може дальше появятся? — со слабой надеждой осведомился Шумский.
— И дальше, дядя Яша, не жди, — смеялся Федор.
— Продолжай, Федор Григорьич! Чеши до крышки без передышки! — кричали российские комедианты.
Федор начал второй акт. Все замерли.
Когда вся трагедия была прочитана без остановки, комедианты точно помешались. Никто никого не слушал, все кричали и хвалили. Требовали немедленной постановки, размечали, кому что играть по силам.
— Да у нас еще и театра нет, — слабо возражал Федор.
— Будет театр! — кричал Григорий Серов. — Положитесь на меня, братцы.
— И не один будет, а сколько хочешь, Летом каждый кустик представлять пустит, — кричало сразу несколько голосов.
— А то нет? — покрывал всех Нарыков. — Так завсегда у эллинов бывало!
— Эллины, я смекаю, от нас далече, — заметил Федор, — а мысль о кустиках наипаче отменная.
Потребовали от Федора немедленного прочтения «Гамлета».
— «Гамлета» зачинай! Сие про запас будет, — просили комедианты.
— Пощадите, друзья, дайте хоть отдышаться, — шутливо протестовал Федор.
— Пустое! — кричал Нарыков. — Древние трагики по три протяженнейших трагедии зараз прокрикивали, да еще на загладку комедией сатирической заедали. И ничего им не делалось. Привыкать потребно!
— Так я не древний, я пока новый человек, — отшучивался Федор, берясь, однако, за подсунутую ему книжечку.
Вероятно и «Гамлет» и другие пьесы были бы прочитаны за один присест, да прибежал встревоженный Ермил Канатчиков.
— Робя, когда же? Аль забыли про «Забаву». Смотрители у меня сарай рушат. «Разбойников» требуют и протчего.
— А много собрамшись смотрителей? — с явной неохотой спросил кто-то.
— Полно! Уже с час времени бушуют. Мы уж от себя немудрящую комедь сломали. Сейчас там песни орут. Айда-те, что ли.
— Пойдем, ин, ребята. Назвался груздем, полезай в кузов.
Чтение «Гамлета» отложили.
— Пошли, ребята! — кричал Алеша Попов. — Вот весело! Теперя всякий день пойдет. Раздувай кадило!
Ваня Нарыков завладел «Гамлетом» и ни за что не хотел с ним расстаться. Выпросил на дом почитать. Всей артелью двинулись на «забаву».
— Гусли, Гриша, не забудь захватить, — предупредил Ермил Гришу Волкова.
Федор подумал и добавил:
— Захвати уж и мои, Гришутка… Авось…
«Забава»
«Забавой» именовалась исконная стародавняя веселая потеха ярославцев, «зачала» которой никто не помнил. К зиме она несколько замирала и сокращалась, с наступлением лета вновь разгоралась и развертывалась вовсю.
Известно было, что подобные ж «забавы» справлялись и во многих иных городах.
Летом выбирали какой-нибудь поместительный сарай, ставили наскоро разборные подмостки. Для смотрителей натаскивали скамей, пустых ящиков и бочонков, пеньков и досок — и «тиятер» был готов. Зимой орудовали без всяких подмостков, в комнатах, в избах; на рождественских праздниках — где-нибудь на дворе, на расчищенном снегу.
Приготовления были крайне несложны, смотрители всему верили на слово.
В прядильном сарае Канатчиковых такой самодельный театр существовал уже лет пять подряд. Сарай был очень удобен — длинный, широкий, с воротами в одном узком конце прямо на улицу. В противоположном конце — большое прядильное колесо; перед ним и ставились подмостки. Что бы ни разыгрывалось на подмостках, колесо неизменно служило основной декорацией.
Одним боком сарай выходил на широкий двор. С этой стороны имелось несколько дверей. Во время кручения веревок двери открывались «для света».
«Смотрельная палата» имела несколько необычный вид. Всюду — из-под крыши, со стропил и со стен — свешивались гирлянды паутины, конопли и кудели, густо усеянные костричиной. Местами эта поросль была настолько густа, что казалось, будто сарай за древностию лет обрастает длинными седыми космами.
На стенах красовались подвешенные круги новых веревок. Они были похожи на корабельные спасательные круги. Да и весь «театр» чем-то напоминал обомшелый изнутри старый корабль. Вдоль стен на земле высились бочкообразные свертки толстых канатов. Они также служили сиденьем для смотрителей. Углы и проходы были завалены грудами кострики. В ней всегда с наслаждением копошилась детвора, поднимая изрядную пыль.
Земляной пол, обычно скрывавшийся под густым слоем клочков кудели и кострики, сейчас, по случаю открытия, чисто выметен. В глухом углу сарая, у прядильного колеса, на низеньких козелках и бочатах настланы в два слоя новые тесины. Вокруг все густо обсажено свежими пахучими березками.
Сарай очень низок. Комедианты на подмостках едва не касаются головами стропил. Но на это никто не обращает внимания. Театр всем кажется очень удобным и нарядным.
Все двери в сарае настежь. Смотрители не скучают в ожидании комедиантщиков. Уж за несколько улиц слышна протяжная многоголосая песня:
«То не горькая кукушечка в роще куковала,
Тосковала, разливалась душа-девица
По милом дружке, по неверныим…»
Увидав подошедшую ватагу комедиантщиков, смотрители оборвали песню. Послышались недовольные, задиристые выкрики:
— Зачинать пора! Али не выспамшись? Зазнались робята, с барами якшаются…
Шумский с разбега вскочил на помост, залихватски свистнул:
«Эй, купцы богатые,
Молодцы тароватые,
Девицы красные,
Глазки подведенные да ясные,
Тальи поясочками схвачены.
Щечки кирпичом насандарачены».
Девицы завизжали, захихикали, начали кидать в «обидчика» щепочками. Парни загоготали… Шумский быстро и ловко подбирал давно знакомые присловья, вспоминая раньше заученное, фантазировал сразу «из головы», не умолкал ни на секунду, чтобы дать возможность комедиантам подготовиться:
«Коль собрались — ждите череду,
Не молотите языками лебеду,
Не верещите, что сорока,
Из оного не выйдет прока.
Всему свой черед.
И солнышко ино работает, а ино и отдых берет».
Смотрители запальчиво закричали:
— Солнышко-то работает эва с какой рани! А вы, баре, до полуден в пуховиках нежитесь. Царство небесное проспите! Али к попам в пономари подрядились свечные огарки жевать?
Шумский решил разделаться с неугомонной публикой по-свойски:
«Вы вот что, ребята,
Комедианты люди вежливые,
Сговорчивые и очестливые,
Коли с ними по добру да по хорошу.
Не ндравится — пожалте за дверь, на порошу.
Известно, вы привычны так:
Обронил пятак, собрал четвертак
И ну кричать: расхватали!
Как вы к нам, так и мы к вам.
Брат за брата, голова уплата.
Не ндравятся наши порядки —
С нас взятки гладки:
Взял боженьку за ноженьку
Да и об колоду,
Али бо за хвост да в воду».
Смотрители захохотали, захлопали в ладоши, закричали в восторге:
