Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев
Поклонился старику в ноги. Совершил перед Спасом тысячу метаний и, утомя тело, спал сном детским, лёгким, счастливым.
6
К Артамону Сергеевичу в тот самый день, когда царь смотрел домну Стефаниду, приехали двое украинцев, монах и казак, привезли письмо от черниговского архиепископа Лазаря Барановича. Владыка Лазарь мечтал сесть на престол Киевской митрополии, потому и радел Москве и государю. Но судья Малороссийского и Посольского приказов Ордин-Нащокин интриг не терпел и дела вёл с действующим митрополитом, с Иосифом Тукальским, тайным противником России.
Владыка Лазарь доносил: Иосиф заодно с гетманом Дорошенко. Это они упросили Юрко Хмельницкого снять монашескую рясу, взять гетманскую булаву. Смута на Украине как половодье, которому ни конца ни края. Лазарь слёзно просил оказать военную помощь гетману Демьяну Многогрешному. «Государь указал князю Григорью Григорьевичу Ромодановскому стоять в Севске, — писал владыка, — но от этого гетману и Украине какая помощь?» И рисовал картину самую печальную: Крымская орда, запорожцы Суховея, казаки Ханенко, верные польскому королю, Юрко Хмельницкий — пустошат Украину. «Если бы сначала, вскоре после статей Глуховских, как я твоему благородию советовал и к царскому величеству писал, силы государевы наступили, то давно бы уже Украина успокоилась. И теперь ещё не так трудно это сделать, если скорая помощь к гетману придёт, потому что гетман — человек рыцарский, знает, как дело сделать, только было бы с чем».
К письму прилагалась книга Лазаря «Трубы», владыка желал, чтобы её напечатали в Москве, дабы вострубили истину.
Артамон Сергеевич задал в честь дорогих гостей обед, поселил у себя в доме. И устроил так, что говорил с глазу на глаз сначала с монахом, потом с казаком. Монах уверял: владыка Лазарь служит православию и великому государю сердцем, несчастья Украины его собственное несчастье. Боится, как бы государь не отдал полякам Киева. Того же опасался и казак. Клял Дорошенко: султану служит, ради спасения собственной головы уведёт православную матерь Украину под басурманов. От Юрко Хмельницкого казаки добра не ждут — полякам в рот глядит, от великого отца своего отпал безнадёжно.
С письмом, с книгою «Трубы» Артамон Сергеевич поехал в Кремль, а государя нет — в Измайлове. Стал искать Симеона Полоцкого, передать ему «Трубы» для прочтения, для свидетельства. Сказали — у царевича Фёдора.
Царевича Артамон Сергеевич застал в разгаре потехи. Фёдор, неистово раскачивая деревянного коня, пускал стрелы из лука. На дюжине саженных столбов — чучела птиц.
— Попал! — закричал Фёдор, доставая из колчана очередную стрелу. — В сороку попал! Теперь — в воробья.
Мотнулся, мотнулся, тетива тренькнула — стрела вонзилась в столб. Вторая — мимо, выше, третья — опять в столб.
Царевичу было девять лет — отрок, но скакать на деревянном коне — затянувшееся младенчество.
И только это подумалось, Фёдор вспыхнул, соскочил с коня и, протягивая лук Артамону Сергеевичу, потребовал:
— Попади! Стоя, не качаясь...
Артамон Сергеевич поклонился, но лук не брал.
— Нет! Ты стреляй! — Глаза, как пули, тяжёлые.
Лук был детский, но тугой. Артамон Сергеевич пустил стрелу и попал... в потолок.
Фёдор закатился довольным смехом.
— Ладно! Первая — с непривычки! Вот ещё стрела.
Пришлось выцеливать старательнее, но, отпуская тетиву, Артамон Сергеевич дёрнул левой рукой, и стрела ушла от воробышка на сажень в сторону, попала в дверь. Царевич опять рассмеялся. Подал ещё одну стрелу. И эта мимо, не задев столба.
— Ты очень плохой воин, — сказал Фёдор, глаза-пули стали ещё тяжелее.
— Ваше высочество, я на войне другими делами занимался.
— Какими?
— Призывал в подданство украинского гетмана Хмельницкого, разменивал пленных. Спас для великого государя пятьдесят девять пушек. Воевода Бутурлин бросил, а я с немногими людьми, с немногими лошадьми тащил их по грязям не одну сотню вёрст.
— А какой был конь у гетмана Богдана? — вдруг спросил царевич, и лицо у него стало совсем детское.
— Валашских кровей. Золотой масти.
— Валашские кони хорошие, но мне бы туркменского, серебристого.
В палату вошёл Симеон Полоцкий.
— Учитель! — обрадовался Артамон Сергеевич. — Владыка Черниговский Лазарь прислал свою книгу. Прочитайте. Я еду к великому государю в Измайлово доложить о «Трубах».
— В Измайлове у батюшки десять английских жеребцов. Вот красота! — Фёдор решительно протянул руку и взял фолиант.
— Это по-польски, — сказал Артамон Сергеевич.
— По-польски так по-польски. — Фёдор положил книгу на лавку, открыл и принялся читать вслух, почти скороговоркой, но ударяя на важные по смыслу слова.
Артамон Сергеевич откланялся, но царевич даже головы не поднял, увлёкся.
«Этот царственный отрок обиду за версту учует», — думал Артамон Сергеевич, усаживаясь в возок.
Тревога шевельнулась в сердце, но тотчас и отошла: нужно было приготовиться к встрече с государем, а главное — придумать, как заманить царственного жениха в свой дом.
Государь приезду Артамона обрадовался:
— Вот уж удивлю тебя! Глаза вытаращишь.
— Моисей Терентьев новую машину устроил?
— Моисей молодец, да только Ивашка Вязьма переплюнул немца. А чудо — иное.
И повёл друга детства в стекольный амбар.
— Ну, ребята, выставляйте! — приказал Алексей Михайлович стекольщикам.
Сел на лавку перед столом, указал Артамону Сергеевичу место подле себя.
На стеклянном подносе величиной с копеечку управляющий завода венециец Ловис Моет подал гостям шесть рюмок-мурашей.
— На бисерную росинку! — сказал Алексей Михайлович, радуясь удивлению Артамона Сергеевича. — А погляди-ка на эти, с гранями. Как алмаз блещут.
Мастер Христофор Хункель подал кубки.
— На детскую слезу! — определил царь.
Индрика Лерин — братины.
— На дождинку! — включился в игру Артамон Сергеевич.
— Право слово! Ну не чудо?
— Чудо!
— Чудо впереди! — сиял Алексей Михайлович.
Мастера выставляли рюмки, кубки, стаканы, сулейки, скляницы, и каждое изделие было выше, объёмистее. Стекло тоже разное: белое, жемчужное, зелёное с нежностью и ярое, как изумруд. Стаканы и кубки чешуйчатые, витые, с обручиками, полосатые, кубки с кровлями и без кровель, рюмки гранёные, пускающие радуги. Появились кружки в четверть ведра, стакан в ведро, кубок трёхвёдерный, и наконец русские мастера Бориска Иванов да Гришка Васильев внесли и поставили рюмку. Высотой — косая сажень. Вся в узорах.
— Будто мороз на окне! — воскликнул Алексей Михайлович. — Ну, Артамон, говори — мастера?
— Мастера, великий государь... Рюмкой полк допьяна напоишь.
— Ты на узоры-то, на узоры погляди. Ведь — снежинки! Живые снежинки. Так и сыплют искрами. Мороз, а сотворено в огне.
— Чудо, Алексей Михайлович.
— А работа, друг ты мой, русская. Учителям спасибо. Тебе в первую очередь, Иван Мартынович.
Мастер-немец поклонился царю:
— Науку мою Борис да Григорий ещё на духанинском заводе переняли. Стекло варят доброе. А узорам мне у них надобно учиться.
— Вот и выпьем вишнёвочки! — весело сказал государь.
Слуги принялись наполнять стаканы и кубки. Алексей Михайлович сам поднёс вино мастерам.
Из стеклянного амбара пошли к часовнику Моисею Терентьеву. Моисей сделал малую молотилку, с аршин. Молотила пучки ржи билами, била приводились в движение колёсами и гирями.
Стрелец Ивашка Вязьма, поглядев на немецкие хитрости, устроил большой станок, молотил сразу по три снопа. Тут надо было ручку крутить. Одному тяжко, а вдвоём — так и ничего.
— В этом году виноградный сад будем машиной поливать, — сказал Алексей Михайлович. — Мастер Моисей придумал, как при весть воду из пруда.
— У меня всё готово, великий государь! — подтвердил мастер. — Снег сойдёт, сразу буду устраивать.
— Новое дело затеваю, — признался Алексей Михайлович. — Приказал с утра снег сгрести, кострами землю отогреть, а как отволгнет, копать ямы и сруб ставить.
— А что затеял? — удивился Артамон Сергеевич.
— Скотный двор для быков. Навоз нужен. Земля в Измайлове — нищенка. Её кормить и кормить... Просо придётся переводить из подмосковных сел... В прошлом году в Скопине сеяли, в Романове. Лучше идёт. Нынче думаю в Лыскове, в Мурашкине завести просо да в Гридине.
Пошли смотреть место строительных работ. Костры ещё полыхали, а возчики уже подвозили брёвна разобранного сруба, звонкие, просушенные.
— Три дня — и будет готово. За быками я уже послал: в Сасово и к тюрешевской мордве. У них быки как дубы.
