Михаил Попов - Цитадель тамплиеров
Двери сарая распахнулись. В проеме появился верзила в серой хламиде, подпоясанной простым вервием. Назорейский монах. Он что-то крикнул. С ним вошел и надсмотрщик, щелкнув бичом. Пленники потянулись наружу, поскуливая. Вышел и Анаэль, держась в середине.
Во дворе люди медленно разделились на несколько групп. Самая крупная группа — видимо, мусульмане, упав на колени и обратившись к юго-востоку, тотчас же приступила к молитве. Объявивший себя христианским пилигримом, Анаэль едва удержался на ногах. Его как будто качнуло.
Монах направился через площадь к каменному строению с четырехугольной колоколенкой. За ним затрусили пятеро. Анаэль присоединился, соображая, как бы не опростоволоситься.
Жилище христианского бога внутри его было бедно и мрачно. Даже мечети горных дикарей — дейлемитов — выглядели наряднее. Позже Анаэль разобрался. Возвышение, огороженное перилами у алтаря, предназначалось для полноправных тамплиеров. К утренней службе вышли пятнадцать рыцарей.
Вокруг деревянных перил теснились рыцари-кандидаты и оруженосцы, одетые не единообразно, как члены ордена, но тоже внушительно.
Третья группа, допущенных к молитве внутри храма, состояла из донатов и облатов — светских приверженцев ордена. То были в основном состоятельные жители городка Агаддин, возле которого располагалась капелла тамплиеров. Их было мало, заутреню они выстаивали в городских церквях.
Христианских пленников в помещение не пустили. Пали они на колени в темном притворчике и лишь прислушивались к молитвословию. В капелле грянули голоса хора. Мусульманскому уху пение казалось невыносимо варварским. Анаэль терпел и крестился, поглядывая на других.
Могло статься, что и за ним наблюдали. Так, во всяком случае, было устроено в замке Синана. Здесь все казались опасными: и служки, и бородачи-монахи с красными крестами, и даже разнокалиберные пленники…
После заутрени колонну пленников вывели из ворот на работу.
Капелла Агаддин располагалась в замке, воздвигнутом во времена Первого крестового похода. Он был одним из самых восточных форпостов Иерусалимского королевства. Вид этого грубого, каменного, вознесшегося над плодородной равниной строения был непримиримо воинственный. Но именно так строили во времена Годфруа Буйонского и первых Бодуэнов, давая понять, что претензии латинян на Святую землю серьезны и основательны.
Анаэлю досталась легкая работа. Так, по крайней мере, казалось вначале. Вместе с чернокожим иудеем по имени Шама и двумя краснобородыми персами — Сахиром и Раздаем, он таскал огромные ивовые корзины с ягодами. Услышав имя нового напарника, Шама оживился, но бывший исмаилит оставил его расспросы без внимания, решив, что и так сказал о себе слишком много.
Персы работали молча и обреченно. Через несколько дней Анаэль, нарушив зарок, данный самому себе, спросил у Шамы, с которым тащил корзину, чего эти персы такие замкнутые.
— Ты тоже не разговорчив, — ответил негр и показал, давай, мол, передохнем. Поставили корзину на землю. Шама вытер пот.
— Они давно здесь, их было трое…
— Почему встали?! — заревел невесть откуда взявшийся бербер с плетью. Сервы подхватили корзину и заспешили. Но зря. Анаэль тут же споткнулся и полетел на землю, страшно ударившись коленом о выступившее корневище. Корзина качнулась, выплеснув в пыль несколько мер черных ягод. Анаэль обхватил руками колено, а Шама ползал вокруг, собирая рассыпанное.
— Скорее, Шама, скорее, — подгонял он себя.
Но надсмотрщик уже появился из-за деревьев.
Он не стал спрашивать, кто виноват — разумеется, тот, кто держался за ногу. И наказание было назначено без раздумий.
— Ешь! — сказал бербер, глядя в глаза Анаэля, затянутые дымкой боли.
Тот понял, что спорить не надо. Он протянул руку к рассыпанным ягодам. Шама отполз, схоронился за деревом. Песок заскрипел на зубах, слюна поползла на бороду Анаэля. Вкус оливок был омерзителен. Тошнота подступала к горлу. Надсмотрщик дождался, когда все рассыпанное будет съедено. Бич, как живой, шевелился в его руке. Закончив «трапезу», Анаэль откинулся к стволу.
— Остальное несите… — сказал бербер.
Шама выполз, сочувственно повздыхал и сообщил, между прочим, что Анаэлю, в общем-то, повезло.
— Повезло?
— Перса, за то же самое били так, что его кожа налипла на бич. И запороли. Назореи не зря тут держат берберов.
Анаэля внезапно вырвало.
Почти всю ночь, несмотря на страшное утомление, он не спал. Будущее пугало. К концу сезона на этой плантации он может превратиться в раба. Ушибленное колено раздула опухоль. Увидевший его ногу, Шама озабоченно зацокал языком, а оглянувшись, шепнул Анаэлю:
— Когда все поднимутся к выходу, задержись.
Подчиняясь командам, сервы, хрипя и кашляя, поодиночке двинулись из сарая. Шама достал из складок своей невообразимо грязной набедренной повязки крохотную серебряную коробочку, открыл ее сломанным ногтем, запахло смолой. Он выгреб пальцем мазок желтоватой мази, нанес Анаэлю на колено и втер.
— Этот бальзам еще моему деду… — сказал он тихо, но не закончил фразу.
Снаружи рявкнул бербер. Закусив губу и опершись на руку Шамы, Анаэль заковылял из сарая.
Бальзам оказал свое действие и, несмотря на боль, Анаэль работал до вечера. Больных, сказал иудей, уволакивали, убивали и отправляли трупы на корм собакам.
Ночью во тьме Шама повторил процедуру и опухоль стала спадать.
За несколько следующих дней Анаэль уяснил себе, что к чему в этой крепости и что, довелись ему выбраться из сарая, он сумеет вести себя правильно, по-назарейски.
На плантации он обратил внимание на непонятного человека, работавшего наравне с другими, но не раба. У него были русые волосы до плеч, кожаные сапоги, а за поясом — невероятно! — богатый кинжал. Он таскал корзины, ел на земле, но не обращал внимания на берберов, будто их не было.
— Кто это?
— Рыцарь, — объяснил Шама. — Он — тамплиер и вроде барон.
— Кто же его заставил…
— Он утратил свой плащ и каждое утро смиренно просит прощение у всей братии. Пока не простят, должен работать с рабами.
И вот в обеденный час на плантации Анаэль незаметно вылил похлебку на землю и поспешил к ручью за старшим надсмотрщиком, якобы чтобы ополоснуть свою чашку. Бербер пил воду. Анаэль зачерпнул из ручья себе и тихо сказал:
— Да продлит твой Бог дни твои, господин.
Звероподобный мусульманин был явно неглуп и, хотя раб с пятнистым лицом нарушил порядок, к нему обратившись, позволил ему сказать.
— Твоя похлебка сытнее моей, — вымолвил Анаэль, и это была чистейшая правда, — но жизнь твоя сходна с нашей, что совершенно несправедливо. — И против этого спорить не стоило. Ведь и берберы здесь были рабами.
— Говори, — нетерпеливо произнес надсмотрщик.
Анаэль оглянулся.
— Что бы ты сказал о серебряной вещице, которая стоит не меньше двух византийских бизантов?
Теперь оглянулся бербер.
— Что ты хочешь за это?
— У рыцаря, который ест с нами, заболел напарник. Сделай так, чтобы я его заменил.
— Где твое серебро?
— Сейчас не у меня.
— У кого?
— Обещай, господин, что сделаешь то, о чем я прошу.
Бербер посмотрел на урода с молодым голосом.
— Я возьму бич, и ты все расскажешь.
— Ты — великий надсмотрщик, но, если ты станешь меня бить, я стану громко кричать, и все узнают, у кого серебро.
— Хорошо, обещаю.
— Нет, господин, сначала переведи меня, а потом я скажу тебе, у кого серебро. Если будет иначе, те, что в сарае, поймут в чем дело и ночью меня задушат.
Помолчав, бербер встал и, молча, вернулся к работникам, заканчивавшим свою жалкую трапезу. Бич полоснул по воздуху, что означало — пора работать. Все бросились к ручью, спеша напиться.
Глава VII. Слуга
Барон де Кренье не обратил внимания на существо с изувеченной физиономией, обосновавшееся рядом с ним. Предыдущего напарника он изувечил, когда тот заспорил с ним о пустяке. Если что, то и этот схлопочет. Барон де Кренье был весьма родовит. Он любил при случае, да и без оного, упомянуть, что доводится потомком Карлу Мартеллу. При этом был на удивление беден. Прибыл он в Святую землю отчасти по велению христианского сердца, но в основном желая поправить свои материальные обстоятельства. Был, как многие, наслышан о сокровищах тамплиерских замков и не без приключений вступил во влиятельный и загадочный орден. На новом поприще он не отказался от старых своих лангедокских привычек. Пил он по поговорке, «как тамплиер», сочинял неудобоваримые канцоны и сирвенты, подражая английскому королю Ричарду I, и сожалел, что близ Агаддина нет, в отличие от Лангедока, безотказных ласковых поселянок.
Ликом был барон красен, нес на челе отметки нескольких турнирных столкновений, воспоминания о коих не радовали, В левой голени он имел след сарацинской стрелы. Свой белый плащ с красным крестом, символ достоинства тамплиера, барон утратил в сомнительном предприятия. Комтур Агаддина в послании к прецептору Иерусалимской области эту историю трактовал как столкновение с кровожадными мерхасами Саладина. Но можно было ее, при желании, оценить и не так.
