Александр Торопцев - Бросок на Альбион
«Никому еще не довелось увидеть человека, настолько забывшего родину, чтобы не думать о ней в чужой стране».
Лукиан. Древнегреческий писатель. II в. до н. э.Сетуешь, что не во что одеться?
Поделюсь с тобой своим я платьем!
Государь наш собирает рати,
Приготовил я копье и пику.
Хочешь, будем мы с тобой как братья!
Сетуешь, что не во что одеться?
Что на мне могу тебе отдать я!
Государь наш собирает рати,
Пику приготовил я и дротик.
Рядом будем мы с тобою драться!
Сетуешь, что не во что одеться?
Поделюсь с тобой кафтаном новым!
Государь наш собирает рати,
Меч, доспехи – все уже готово,
Вместе нам идти на бой суровый![13]
– Нас благословил Херлуин! – сказал матери Сильвестик, и она обмерла от страха: сам Херлуин, тот самый Херлуин, который отпустил ее когда-то из плена, которого она в тайне ото всех тихонько уважала, боясь даже самой себе сознаться в большем, сам Херлуин благословил ее единственного сына, теперь Сильвестика не остановишь, он пойдет в поход на Альбион вместе со своим другом.
Кто из них рвался на войну, увлекая другого, она не знала, и не слышала она никогда песен других стран и народов, тем более песен Древнего Китая. Да и никто в небольшом селении между приходом Пульдрегатом и приходом Пуларе ничего не знал о дальних странах и тех песнях, которые пели там люди. Может быть, в этом незнании кроются все беды Земли и ее обитателей.
Мать наблюдала, уже бессловесно, молча, за сборами молодых дворян, помогала им, чем могла, и слушала бравую песню сына Сильвестика, которая была очень похожа на ту песню, что пели молодые воины Древнего Китая 2000-2500 лет назад до броска Вильгельма на Альбион. Ах, Сильвестик, не послушал ты матушку родную, воинская слава затуманила твою юную головушку. Почему молодые все делают по-своему! Почему не живется им по советам родителей?
Знающий некто учил, как достичь совершенства,
Некто глупец его речь умудрился забыть.
Мы, вспоминая теперь о деяниях древних,
Не в состоянье концов от начал отличить.
Ищет народ чудеса на извилистых тропах,
Мудрых правителей путь предо мною лежит![14]
Армия Вильгельма ушла в поход. В битве на холме Сенлак при Гастингсе Сильвестику повезло. Он остался жив и быстро богател, хотя еще и не очень разбогател. Его друг погиб на Сенлаке, но к тому времени Сильвестик приобрел много друзей из тех, кто поддержал дюка Нормандии. Матушку он любил, посылал ей с оказией весточки о себе, только редки были такие случаи и не все послания – часто словесные – доходили до местечка между приходом Пульдрегатом и приходом Пуларе.
Мать Сильвестика часто не могла уснуть, думала ночи напролет о сыне. Прошло уже несколько месяцев, полгода, а он все не возвращался. Однажды теплой летней ночью она услышала громкую песню сына. Пели ее дочери Керлаза, соседа. Голоса у девушек были звонкие. Но сам Керлаз был не очень богат…
Мать приподнялась с постели, вздохнула:
– Господи Боже! Сильвестик, где ты теперь?
Никогда раньше песен она не сочиняла, не до этого ей было, сына она ставила на ноги, поставила! Такого красавца во всей Бретани не сыскать. Многие, куда побогаче дочерей Керлаза, мечтали выйти за него замуж. Поставила мать сына на ноги, а он воевать ушел. Странно-то как. Жалко-то как и сына родного, и себя. Никогда она не сочиняла песен, а тут слова сами полились негромким ручейком под грустную мелодию материнской мечты:
Может быть, ты отсюда за триста лье,
Может быть, ты брошен в великое море,
В добычу рыбам.
Если бы ты остался в родном доме,
Ты был бы теперь женихом,
Право женихом.
Ты был бы мужем красивейшей здесь девки,
Манаики из Пульдрегата.
И ты, и твоя красавица Манна
были бы здесь.
Ваши детки шумели бы
На весь дом.
У моих дверей маленькая белая голубка,
Она сидит на гнездышке
В расселине скалы – на холме,
Я привяжу ей к шейке
Письмо на моей свадебной ленте,
И мое дитятко
Воротится домой.
Поднимись, моя маленькая голубка,
Поднимись на своих крылышках,
Полетишь ли ты далеко за великое море,
Посмотреть, жив ли еще сын мой?
Что еще может сочинить мать в ожидании сына, ушедшего на войну? Больше ничего. Ни японка, ни китаянка, ни тюркютка, ни монголка, ни арабка, ни гречанка, ни итальянка, ни норвежка, ни исландка… Никакая другая мать на этой земле. Так у них, матерей, заведено, так устроены их души.
Не рассчитывала она ни на кого, даже на Бога не рассчитывала, просить не смела, чтобы Он помог песнь ее короткую доставить сыну. Никто не слышал песни ее, лишь дочери Керлаза, проходившие мимо. Они умолкли, заслушались, застыдились громких своих голосов. Тоже ведь – женщины, хоть и незамужние, хоть и молодые да звонкие.
Пошла в то утро мать на пристань, передала свою ленточку воину, отправлявшемуся на Альбион. Тот обещал ей помочь. Женщина она была известная в округе, муж ее, смельчак, погиб в бою против нормандцев еще пятнадцать лет назад. Теперь сын ее с нормандцами воевал на Альбионе.
Воин в походе на запад взошел на вершину горы,
Тщетно глядит он на восток – дома не видно родного.
А у заставы кусты юной покрылись листвой,
В рост устремилась трава около рва крепостного.
Знает, в столице пруды вешнею влагой полны,
Слез не скрывая своих, с мольбой обращаюсь к послу:
Через теснины-хребты это письмо отвези.[15]
Очень похожи матери мира друг на друга. Очень похожие песни поют и пели и будут петь люди Земли своим матерям. В них так много общего, родного. Что нужно сделать тому или иному человеку, чтобы убедить подданных пойти войной на кого-либо? Нужно убедить людей в том, что этот кто-то – враг. Но почему он – враг? Потому что он не такой, как ты. А разве это отличие (в чем-то, очень малом, несущественном) дает любому из людей право убивать? Разве Бог дал человеку такое право? Разве не Бог творил и творит и будет творить во веки веков грустные песни матерей, очень похожие во всех точках земного шара? Разве сыновья не отвечают матерям тем же?
Почему же удается убедить человека в том, что точно такой же человек – не точно такой человек, но враг, вражина проклятый? В чем тут дело?
Сильвестик – так звала его мать, Сильвестром звали его рыцари – отправил на родину письмо. Он так сказал матери:
– Вернусь домой через три года и один день.
И прислал он матери богатые подарки, и она на некоторое время успокоилась, поверила, что так надо, что на Альбионе живут «не точно такие же люди», а значит их можно грабить, насиловать и убивать. Но прошло время, и мать опять затосковала, и вновь сын прислал ей богатые дары, которые, естественно, видели не только бедные соседи Керлазы, но и люди побогаче.
И так прошло три года.
И собрался Сильвестик домой. Очень богатый. Очень знатный. Теперь он мог купить в окрестностях прихода Пульдрегата и прихода Пуларе большое имение, построить замок. И мать знала об этом, и ей было хорошо. Корабль с рыцарями, разбогатевшими на чужой земле, на чужой крови людской, почти уже пересек пролив, уже крутые берега Бретани были видны, пока еще неясные. Как вдруг разразился небывалой силы шторм. Он бросил корабль Сильвестика на острые скалы с такой силой, что почти все пассажиры и матросы погибли.
Шторм бушевал еще день, будто там, в глубине моря, кто-то очень злой правил тризну по погибшим. Буйную тризну, страшную.
Мать узнала о несчастье на третий день после крушения. Сына своего она отыскала под обломками корабля, похоронила, крест на могиле поставила, крепкий, дубовый, хотела сходить в монастырь Ле Бек к Херлуину, но раздумала, не решаясь тревожить человека, с которого началось у нее в жизни все хорошее и нехорошее. На могилы сына и мужа ходила часто, но потом – все реже. Умерла она в один год с основателем монастыря Бек, хотя и не знала об этом.
Херлуин в последние годы жизни, казалось, смирился со всем, со всеми. Ланфранк, хоть и стал архиепископом Кентерберийским, не забывал о Ле Беке, о Херлуине, да и Вильгельм часто посылал в этот монастырь дары с Альбиона. Только не нужны они были Херлуину. Он мечтал в последние годы лишь об одном. Он умереть хотел позже Вильгельма. Он зла ему не желал. Он лишь хотел умереть после дюка Нормандии, ставшего королем Англии. Ему это не удалось. Он умер раньше, в 1078 году.
КТО ПРЕНЕБРЕГ ХАРАЛЬДОМ СУРОВЫМ
«Человек – извечная жертва своих же истин».
Ш. Руставели. Грузинский поэт. XII в.«Разум не от старости и не от младости».
Курдская поговорка.Слухи о победах Вильгельма сына Роберта Дьявола, ставшего королем Англии, доходили до Эллисив. Она относилась к ним равнодушно. Ее не интересовали дела королей, князей, императоров, она жила в доме, построенном еще при Харальде на скалистом берегу моря, иной раз выходила по вечерам под навес, где когда-то англичанин Тости уговаривал ее мужа пойти войной на Англию, на короля Гарольда. Море слушало ее думы, порою что-то шептало недовольное, со злобой било волной о скалы, а то и ревело штормово, но никогда Эллисив не замечала в голосах моря осуждения ее мужа, короля Норвегии Харальда сына Сигурда Свиньи. Быть может, дочь конунга русов так себя настраивала: слышать только хорошее о муже. А, может быть, море и люди жалели скромную, тихую женщину. Кто знает? Но ей было приятно, что о бывшем конунге Норвегии, Харальде Суровом, плохо не говорят.
