Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
С воплями «Пощады! Пощады!» финикийцы повалились к ногам победителей. Проревт выкрикнул:
— Пленников связать! А потом обыщите корабль!
Главкону пришлось столько претерпеть за последние дни — обидный плен, неотступную угрозу смерти. Неудивительно, что перед глазами его поплыл красный туман. Он повалился на сундук, не обращая внимания ни на что вокруг.
Глава 6
Погоня была трудной. И гребцы пентеконтеры изрядно потрудились, нагоняя «Бозру». Шедшее в Азию торговое судно, безусловно, являлось лакомой добычей: неудачливых моряков можно было выгодно продать на Агоре вместе с грузом — маслом, рыбой и посудой. Стоя на мостике, Кимон выслушивал своего проревта:
— Все мы разбогатели на целую мину, наварх. Кроме того, в переднем трюме нашли несколько амфор доброго нумидийского вина.
Подбежавший моряк перебил его:
— Кирие, странное дело. На палубе пять покойников, все доски в крови. А в каюте двое мужчин и женщина. Это греки. Они засели в каюте и требуют, чтобы к ним спустился наварх, иначе, мол, Элладу ждёт гибель. И один из них — чтоб я никогда не сосал грудь собственной матери — Формий…
— Формий? Рыботорговец? На карфагенском судне? — Кимон выронил из рук кормовое весло. — Ты сошёл с ума.
— Господин, я видел их собственными глазами. Они хотят сдаться лишь тебе одному, а пленники вопят, что второй из греков — титан.
Деятельный сын Мильтиада перескочил с корабля на корабль. И, только увидев его на лестнице, трое греков полезли вон из каюты — забрызганные кровью, с колодками на запястьях и лодыжках. Лампаксо закуталась в свой хитон с головой и вопила, по-прежнему не внимая увещеваниям. Лицо третьего из эллинов пряталось под копной волос. Но рыботорговца Кимон знал отлично: им не раз случалось весело перебраниваться, торгуясь из-за какой-нибудь макрели или тунца. Наварх ужаснулся:
— Подземные боги! Ты был здесь в плену? Откуда идёт это судно?
— Из Трезена, — выдохнул спасённый. — И если ты любишь Афину и Элладу…
Формий обернулся, и вовремя: он успел перехватить Хирама у самого люка.
— Хватайте этого змея, вяжите его и пытайте. Он знает всё. Пусть говорит, иначе Эллада погибнет.
— Успокойся, друг, — посоветовал ему Кимон.
Хирам потянул из-за пояса кривой нож.
Однако два крепких греческих морехода немедленно схватили его и разоружили.
— Ах ты, падаль, — кивнул Формий, погрозив кулаком пленнику. — Наконец-то и честный человек получит возможность порадоваться. То-то будет веселье, когда Зевс прихлопнет за тобой крышку Тартара.
— Тихо! — скомандовал наварх, смущённый яростью Формия, завываниями Лампаксо и стенаниями Хирама. Найдётся ли хотя бы один человек в здравом уме на борту этого корабля?
— Если тебе угодно, мой добрый наварх, выслушай меня, — наконец разомкнул свои уста третий из эллинов.
— Кто ты?
— Проревт с «Алкионы», мелосского судна. Но обо мне потом. Если тебе дорога Эллада, потребуй, чтобы Хирам сказал, где он спрятал послания, полученные в Трезене от изменников.
— Хирам? Великий Аполлон! Тот самый, который всегда ползал возле Ликона на Истме. Если он действительно везёт с собой письма, я сумею найти их. Ну, — голос Кимона сделался суровым, — где письма?
Посеревший, как труп, Хирам едва сумел разомкнуть губы:
— Формий ошибается. Твой раб не знает, о чём идёт речь.
— Ну да! — воскликнул Кимон. — Ложью от тебя воняет, как чесноком. Будешь молчать? Но я творю чудеса не хуже Асклепия, и у меня говорят даже немые. Верёвку и шкворни, Наон.
Названный мореход обмотал верёвкой голову финикийца, вставив в неё у затылка шкворень.
— Крути, — скомандовал Кимон, и двое моряков схватили финикийца за руки.
Наон натягивал верёвку всё туже и туже. Звериный стон сорвался с уст финикийца. Глаза его выкатились из орбит, но он молчал.
— Ещё, — приказал наварх, и на сей раз смертный стоп изошёл из груди Хирама:
— Пожалей! Смилуйся! Голова моя раскалывается. Я всё скажу!
— Говори быстро, пока не вытекли мозги. Наон, ослабь верёвку.
— В мачте. В каюте. — Хирам по одному выплёвывал слова. — Там есть колышек. Его надо вытащить, а за ним тайник. Там и найдёте письма. Горе! Горе! Да будет проклят тот день, когда я появился на свет. Да будет проклята моя мать, выносившая меня.
Несчастный повалился на палубу, прижимая руки к вискам. Теперь на него не обращали внимания. Кимон сам сбежал в каюту и вынул колышек из гнезда. В нише обнаружились туго свёрнутые, плотно исписанные листки папируса, запечатанные печатью. Наварх повертел их с любопытством, а потом на глазах мореходов прислонился к мачте, сделавшись едва ли не бледнее Хирама. Кимон сунул письма в руки находившегося рядом проревта.
— Узнаешь эту печать? Говори правду.
— Незачем уговаривать меня, наварх. Печать простая: Тезей убивает Минотавра.
— И кто же, во имя Зевса, пользуется в Афинах такой печатью?
После недолгого молчания побледнел и проревт.
— Уж не хочешь ли ты сказать…
— Демарат!
— Почему бы и нет, — произнёс доселе молчавший пленник, подошедший поближе и стоявший теперь возле Кимона.
Голос его на сей раз прозвучал иначе, и наварх вздрогнул.
— Фемистокл сейчас на борту «Навзикаи»? — спросил бывший пленник, а Кимон глядел на него, не в силах вымолвить ни слова, спрашивая у себя самого, не сошёл ли с ума и он.
— Да… Но твой голос, лицо, манеры…
Незнакомец прикоснулся к его руке:
— Кимон, неужели я настолько переменился, что ты не узнаешь меня?
Сыну Мильтиада сил было не занимать. Он с усмешкой смотрел на муки Хирама и бестрепетно вышел бы навстречу собственной смерти. Но сейчас дрогнул и он. С криком сразу и радости и удивления он обнял освобождённого пленника. Изменник он, не изменник — какая разница! Кимон забыл обо всём, увидев перед собой давнего друга.
— Друг моих детских лет!
Оба расцеловались. «Навзикая» была уже рядом, готовая прийти на помощь, если «Бозра» окажет сопротивление.
Фемистокл находился в своей каюте в обществе Симонида, когда к нему явились Кимон и Главкон. Выслушав наварха, флотоводец принял нераспечатанный пакет и велел поэту и Кимону удалиться. Едва ноги их затопали по лестнице, Фемистокл повернулся к изгнаннику и приказал:
— Говори.
Главкон рассказал всё, как было: о стычке на холме, о том, как их с Формием захватили в его доме, о том, как явился Демарат со своей похвальбой, и о плавании, о погоне. Сын Неокла не торопил его, однако раз или два задал вопрос. Потом он осведомился:
— А что скажет Формий?
— То же самое. Спроси его сам.
— Гм! Он честный человек и не обманет ни в чём, кроме цены на рыбу. Тогда вскроем пакет.
Фемистокл действовал чрезвычайно осторожно. Достав кинжал, он разрезал папирус так, чтобы не повредить ни печать, ни письмо. Вынув письмо, он принялся разгибать листки и разглядывать их.
— Та же рука, — наконец сказал он.
Флотоводец был спокоен, и не знакомый с ним человек решил бы, что он занимается привычным делом. Кое-какие листы он просто проглядывал и откладывал в сторону. Очевидно, они не представляли большого интереса. Он уже перебрал половину посланий, и Главкон видел, что сын Неокла хмурится всё больше и больше.
Наконец Фемистокл проговорил одно слово:
— Тайнопись.
Листок, находившийся перед ним, покрывали обрывки слов и фраз, с виду бессмысленные, но наварх знал секрет спартанской скитали, шифровальной палочки. Фемистокл извлёк из шкатулки несколько круглых палочек разной длины и принялся поочерёдно обматывать листок вокруг них. С пятой попытки слова соединились, он принялся читать. Тут брови на лице флотоводца сошлись. Он что-то негромко пробормотал себе в бороду, ничего не говоря вслух. Фемистокл прочёл листок с тайнописью раз, другой и третий. Руки его тем временем с опаской касались других листов, словно бы страшась ядовитого укуса. Флотоводец не спешил, но, когда в конце концов он поднялся со своего места, изгнанник затрепетал. Многое успел Главкон повидать в своей жизни, однако ему ещё не приходилось видеть, чтобы лицо менялось столь быстро. Наварх словно бы постарел за эти мгновения лет на десять. Щёки его ввалились, на бороду и волосы легла седина. Фемистокл велел охранявшему каюту моряку позвать Симонида, Кимона и всех начальствовавших на флагманском корабле. Войдя все вместе, они сразу заполнили собой тесную каюту — быстрые афиняне, готовые без промедления исполнить приказ флотоводца. Ветер улёгся, и «Навзикая» покойно покачивалась на широкой груди Эгейского моря. На местах были только траниты, занимавшие скамьи верхнего ряда гребцов и вздымавшие вёсла под мерный напев об Амфитрите и тритонах. На мостике два морехода выражали своё недовольство тем, что взятая на «Бозре» добыча достанется капитану пентеконтеры. Глядя в глаза Фемистокла, Главкон слышал их сетования и жалобы.
