Ясуси Иноуэ - Хозяйка замка Ёдо
Вскоре поползли слухи о мирных переговорах. В Осаке на всех углах шептались, что посланника от Масадзуми Хонды впустили в замок для тайной встречи с Харунагой Ооно, а на другом совещании между военачальниками из двух лагерей состоялся обмен предложениями, внушающими надежду на примирение.
Всякий раз, когда Тяте передавали очередную сплетню, она бросалась к сыну за подтверждением, но тот упорно отрицал саму возможность ведения переговоров с врагом. «Даже если бы это было так и кто-то за моей спиной готовил бы пути к отступлению, моя решимость сражаться до последнего вздоха непоколебима», — твердил он матери. С самого начала войны Хидэёри проявлял удивительное хладнокровие. Он считал, что, раз уж битва разгорелась, нужно довести её до конца, даже если от замка останется пепелище. Самурайская честь, самолюбие, гордыня были тут ни при чём — значение имела только необходимость завершить начатое. Глядя на своего мальчика, произносившего подобные речи, — высокого, прямого, с бледным суровым лицом, — Тятя чувствовала пугающий холодок в груди. В последние дни она задавалась вопросом: а не стоит ли прислушаться повнимательнее к предложениям мира со стороны Иэясу? И пришла к выводу, что в прекращении кровопролития не будет ничего постыдного, честь дома Тоётоми не должна пострадать. Хидэёри уверял её, что в мирных переговорах осакский лагерь не участвует, но ведь враг до сих пор не предпринимал решительного штурма — разве это не подтверждало обратное?
В двенадцатый день двенадцатой луны за дело взялись пушкари осаждающей армии; обстрел Осаки с короткими передышками продолжался несколько дней; под ливнем ядер стены замка сотрясались до основания. Двенадцатого числа Тятя не выходила из своей опочивальни, а на следующее утро вражеские ядра обрушились на её резиденцию, разнесли вдребезги гостевые покои. Неподвижно стоя средь суеты и сумятицы, глядя на обезумевших от страха прислужниц, метавшихся вокруг неё и голосивших почём зря, Тятя выкрикнула:
— В бой вступают, чтобы побеждать! Стыд и позор трусам! Будь тайко жив, он оплакал бы жалкий удел сына, окружённого недостойными слугами!
В тот же день Харунага Ооно лично нанёс ей визит и пригласил на важный совет, который должен был пройти в церемониальных покоях тэнсю в присутствии всех военачальников осаждённой армии. От Харунаги Тятя узнала, что из лагеря противника действительно поступали предложения о мирных переговорах и на совете предстояло постановить, следует ли их поддержать. Иэясу, оказывается, из кожи вон лез, добиваясь компромисса.
— Почтенная матушка правителя Вакасы предложила своё посредничество на переговорах. Сегодня в ставке военачальника Тадатаки Кёгоку она проводит последнее совещание с Масадзуми Хондой и госпожой Атей и готова прибыть в Осаку, — сообщил Харунага.
«Почтенной матушкой правителя Вакасы» была не кто иная, как Охацу, Тятина сестра, средняя дочь князя Нагамасы Асаи. После смерти Такацугу она замуж не вышла, осталась вдовой. Её сын Тадатака, выступавший на стороне Токугава, теперь участвовал в осаде Осакского замка. Тятя уже много лет не видела сестру, часто вспоминала о ней с грустью, а услышав о том, что она хочет стать посредницей в улаживании раздоров между Токугава и Тоётоми, пришла в изумление. Странно было представить Охацу в этой роли.
На совете в церемониальных покоях тэнсю Хидэёри держался непреклонно — с начала и до конца отстаивал своё мнение, твердил, что любое предложение, которое может бросить хоть малейшую тень на честь дома Тоётоми, должно быть решительно отвергнуто. Остальные военачальники единодушно склонялись к тому, чтобы начать мирные переговоры.
Через пару дней в Осакский замок прибыла Охацу. Ей предстояло повидаться с сестрой и обсудить с ней условия прекращения военных действий, которые могли бы устроить обе стороны, поэтому она сразу же направилась в Тятины покои, минуя резиденции племянника и его полководцев.
Впервые за долгие годы две сестры сидели лицом к лицу. Глядя на Охацу, Тятя думала о том, что Когоо, младшая княжна Асаи, с которой они виделись в последний раз восемь лет назад, на свадьбе Хидэёри и Сэн-химэ, уже тогда показалась ей старухой.
— Вы так молодо выглядите, сестрица! — воскликнула она, обратившись к сестре почтительно — в детстве у них такого не было заведено.
— А вы, госпожа О-Тятя, теперь кажетесь старше своих лет, — с той же почтительностью отозвалась Охацу.
Тятя уже привыкла к тому, что все льстиво превозносят её моложавость, и удивилась, услышав обратное. Возможно, годы действительно взяли своё, а она этого и не заметила… Зато Охацу время пощадило. Восемь лет назад Когоо уже была дородной матерью семейства, а средняя сестра и сейчас сохранила тонкую девичью фигурку — это была здоровая худоба, свидетельствующая о жизненной энергии.
Они вспомнили свою матушку О-Ити, поговорили о покойном Такацугу; им столько нужно было рассказать друг другу, что беседа текла своей чередой в бесконечность. Во время давней встречи с Когоо Тятя постоянно натыкалась на стену безразличия, которую та возвела вокруг себя, но с Охацу всё было иначе — она без устали болтала сама, внимательно слушала сестру и старательно обходила вопрос мирных переговоров, который и привёл её в Осаку, словно не могла решиться начать. Они обсудили множество событий, сказали всё, что должно быть сказано между любящими сёстрами, проведшими в разлуке много лет. Беседа продолжалась уже два часа, Тятю стало одолевать беспокойство оттого, что Охацу никак не желала переходить к главному. И в этот момент Охацу внезапно произнесла:
— Как же вы, должно быть, устали от всего этого, любезная О-Тятя: горящие замки, самоубийства, кровь рекой… — Впервые с минуты их встречи в её глазах появилась лёгкая насторожённость.
— Ваша правда, — спокойно кивнула Тятя. — Мне не нравится, когда льётся кровь. И воспоминания о пожарах в Одани и Китаносё слишком свежи.
— Ах да, это было ужасно, ужасно… — вздохнула Охацу и покачала головой, словно пыталась отогнать от себя страшное видение: языки пламени, пожирающие замок отца, а потом замок отчима. Она достала из рукава кимоно свиток и протянула его сестре: — Примите это, прошу вас.
В послании были изложены условия примирения, выдвинутые Иэясу. Три его основных требования сводились к следующему: распустить отряды ронинов, взятых Тятей и Хидэёри на службу, отдать в заложники сёгунату двух военачальников — Оду и Ооно, которым впредь надлежит пребывать в Эдо, и засыпать внешние рвы вокруг Осакского замка.
Тятя пробежала глазами столбцы письма, и её лицо просветлело: эти условия не задевали честь Тоётоми!
— Я согласна, — быстро сказала она с едва заметной дрожью в голосе. — Полагаю, господин Хидэёри тоже не откажется скрепить своей печатью это предложение.
Об условиях мирного договора Тятя незамедлительно известила сына и ближайших вассалов, после чего началось их длительное обсуждение. Подавляющее большинство военачальников изъявили готовность исполнить все требования Иэясу — они считали, что думать тут не о чём, и только Хидэёри упрямился. Он опасался, что эти три условия — чистая формальность и, как только они будут приняты Осакой, Иэясу выдвинет новые требования, более жёсткие. «Не то чтобы я не доверял своей тётушке, уважаемой матери правителя Вакасы, однако…» — разводил руками Хидэёри.
В конце концов он всё-таки сдался под напором большинства и скрепил печатью мирный договор.
Прошло дней десять; Тятя всё это время пребывала в приподнятом настроении — ей казалось, что она на своих руках вынесла сына из пламени пожара. Но не успела она вздохнуть с облегчением, как в её ушах снова зазвучал звонкий смех Сэн-химэ; Тятя внезапно поняла, что случилось именно то, о чём говорила ей невестка.
Хидэёри тоже оказался прав. Когда после зимней осады Осаки были засыпаны внешние рвы, защищавшие третий двор замка, Иэясу в дополнение к изначальным условиям приказал засыпать рвы и вокруг второго двора, а также снести сторожевую башню на второй линии обороны, всё западное крыло и резиденции военачальников Оды и Ооно. Тушь ещё не просохла на свитке мирного договора, а эти новые меры уже были навязаны побеждённой стороне.
Тятя набрасывалась на всех встречавшихся ей на пути вассалов Тоётоми с требованием объяснений: почему они пошли на поводу у Иэясу, когда он не имел никакого права менять по своей прихоти изначальные условия договора? Но было поздно. Осакские военачальники считали, что, раз уж война обошлась им малой кровью, мир заключён и за этим не последовало со стороны бакуфу никаких репрессий по отношению к Хидэёри, его матери и вассалам, лёгкое ужесточение условий следует принять безропотно и даже с благодарностью. Слыша подобные оправдания, Тятя закипала от гнева: «Обещание есть обещание! Нельзя молчать и бездействовать, когда кто-то изменяет данному слову! Это позор!»
