Александр Савельев - Сын крестьянский
— Ишь орут, видно, пьяные!
У острога строй стрельцов спутался. Стали видны озверелые лица. У многих были лестницы с крюками; прикрывались щитами, иные несли, мешки с песком на головах. Шум ветра, крик, выстрелы слились в сплошной грохот и рев. Прорывались крики:
— За царя!
— Бей!
— Глуши воров!
Защитники острога отвечали молчанием. Как будто город вымер.
Когда стрельцы показались у завалов, раздался громкий и властный голос Болотникова:
— Пали!
Дымом окутались стены. От гула десятков кулеврин, гаковниц, пищалей содрогнулась земля. Облако снежной пыли, стоявшее над полем, смешалось с пушечным дымом, пронзаемым молниями огней. Пушки били в упор, выкашивали ряды наступающих.
У стрельцов пошла сумятица. Поле покрылось убитыми, стонущими и ползающими ранеными. Валялись лестницы.
Ветер стих. Снег усилился. Он засыпал поле, трупы. На стенах острога вновь стало тихо, будто ничего не произошло.
Через два дня осаждающие стали палить по острогу из мортир чугунными и каменными ядрами, разворотили надолбы, разрушили палисад между двумя рвами, стену острога. На приступ пошли полки за полками.
Наступающие раскидали деревянные завалы, ринулись через заснеженные рвы, ворвались в город через пробоину в стене.
Повстанцы дружно бросились навстречу. Безносые, безухие носились среди врагов — страшные, беспощадные. Один из них, ранив вражьего сотника, завопил:
— Он, ирод, мне уши да нос резал! — и начал с остервенением рубить его топором. Отхватил голову, поднял ее за волосы и далеко отшвырнул.
Ощетинилась рогатинами калужская дружина.
— Ну-ка, воины, не посрамите родной город! — крикнул Болотников. — Э-ге-ге, Козельск тронулся, жарко будет!
Часть вражеских войск была искрошена у пробоины в стене, часть ринулась назад. Вдогонку повстанцы били из пушек, из самопалов. Приступ захлестнулся.
Ночь после сечи была темная, вьюжная. Слышался вой волков, справляющих пир на поле битвы.
Повстанцы ночью быстро восстановили разрушенную стену, вновь укрепили надолбы, завалы, палисад между рвами.
Князь Мстиславский заперся у себя, целый день никого не принимал. «Хитер вор, лукав, многорассуден, силы у него немало. Плохо дело!» — думал он с горечью.
Князь же Иван Шуйский после ратной прорухи Мстиславского повеселел.
— Вот те и первый боярин, воитель преславный, — говорил он князю Мезецкому. — Подмога он мне пока праховая. А при встрече с какой гордынею держал себя… То-то!
В Калугу из ближних городов пришли на помощь новые дружины. Прибыли также ратники из сел. Прикатили на лыжах три тысячи здоровенных мужиков: лесорубы, смолокуры, охотники что ни на есть из самых лесных трущобин. Пробились они в ночном бою со стороны Оки через вражьи заслоны.
Болотников встретил всех приветливо. Приказал вина выкатить. Дружинники остались довольны приемом. Лица, поросшие дремучими бородищами, сияли.
— Ай да Иван Исаич!
— Мил человек да уважителен!
— Не по милу хорош, а по хорошу мил!
— Душа нараспашку!
Ночью перебежал к Болотникову сотник. Провинился он у князя Мстиславского. Тот приказал бить его батогами, из начальников перевел в ратники. Сотник сообщил:
— Заутра великий приступ ждите. Народ на убой кормят, поить вином перед сечей станут.
Болотников велел подбавить на стены острога и в башни пушек.
Перед приступом у Мстиславского было совещание. Молодой Скопин-Шуйский, в алом атласном кафтане, плотный, круглолицый, убежденно и твердо доказывал:
— Воеводы! Понаделаем пушками пробоин в остроге и всеми силами навалимся. — Называя цифры, численность войск, царских и народных, он деловито продолжал: — Все на их бросимся, сомнем.
Мстиславский, в сером кафтане и сам какой-то серый, хмуро, исподлобья, поглядел на Скопина-Шуйского и резко оборвал его:
— Яйца курицу не учат. Мне надобно и для запасу воителей держать. Столько войска в бой не пущу. Князь Шуйский из своих полков прибавит, вот и хватит.
Он зло заключил:
— Растерять войско недолго. Потом поди собери его!
С утра началось. Первыми вступили в бой царские пушкари. Они, сметая надолбы, палисад, долго и упорно били в башню, из которой Болотников приказал убрать орудия и людей. В стене образовались две громадные пробоины. Башня с треском обрушилась и запылала. Враги немедленно пошли на приступ, разобрали завалы. Осажденные начали бить из пушек в густые колонны бегущих, орущих и пьяных врагов. Вслед бежали новые колонны. Стрельцы перепрыгивали через трупы, раненых, приближаясь к пробоинам в остроге.
Вдруг из ворот двух башен, соседних с разбитой, выскочили конники народные, рассыпались по полю веером.
С одной стороны летели Федор Гора с запорожцами а украинцами и Беззубцев с донцами, с другой — сам Болотников. Рядом с ним, не отставая, мчался Олешка.
Повстанцы стали оттеснять врагов на средину поля, секли саблями, били по черепам кистенями, сажали на рогатины. В кровавой свалке встретились Болотников и Федор Гора. Федор крикнул, проносясь мимо:
— Гарна похлебка!
Болотников успел прокричать в ответ:
— Гуляй, Хведор!
Он хлестнул вороного по крутому заду и рванулся вихрем вперед.
Толпы врагов через пробоины острога все же прорывались в город. В самой гуще врагов орудовали жиздринцы. Как лесорубы в охотку валят деревья, так и они самозабвенно рубили топорами царских бойцов. За жиздринцами хлынули еще воины: калужане, козельчане. Повстанцы смыли дрогнувших врагов, как огромная морская волна смывает зыбучий песок.
Царские войска хлынули через бреши обратно. Возвращавшиеся конники Болотникова, Федора Горы, Беззубцева ударили по беглецам, почти всех порубили.
Взобравшись на башню острога, Иван Исаевич закричал басовито, раскатисто:
— Э-ге-ге, гости незваные! Не совались бы в воду, не нащупав броду. Умылись в крови? Так и впредь будет!
Осажденные, слыша эти слова, громко хохотали.
Убитых врагов выбросили под кручу к Оке, на съедение волкам. Своих же похоронили с почетом в братских могилах. За две ночи заделали пробоины в остроге.
Опять заглохла на время война. Выбрав свободный час, Болотников пошел к Парфенову, в его литейную. Дело там было на полном ходу. Иван Исаевич пошел с дядей Василием и Фидлером по литейной. Здесь работало человек сорок. Помещение было просторное. Сквозь слюдяные окна пробивались солнечные лучи.
В мелких опоках лили чугунные ядра. Большая куча их лежала в углу. Кузнец с молотобойцем ковали рогатины. Две другие пары делали кистени, чеканы, топоры, пики.
Болотников одобрительно улыбнулся:
— Молодцы, литейщики и кузнецы! Старайтесь, старайтесь для народа!
Болотников крепко пожал руку Парфенову и Фидлеру.
Немец покраснел, сказал:
— Помогаю дяде Васе, как умею.
Хохолок его огненно-рыжих волос задорно торчал на голове.
Пошли к земляной форме, в которой металл уже застыл. Работные люди быстро порушили форму, и выявилась пушка. Ее нужно было еще обделывать и ставить на колеса. Болотников ушел из литейной довольный.
Парфенов сказал ему на прощание, кивнув на Фидлера и засмеявшись:
— Царь прислал нам доброго литейных дел мастера.
— Что же, благодарствую, «великий государь», — ответил, улыбнувшись, Болотников.
Саженях в двухстах от острога в лесочке стояла изба. Рядом с ней — сад, огород. Стражи со стен сообщили Болотникову, что по ночам в окнах избы мелькает свет.
— Что за притча? Свои туда не ходят. Значит — вороги! Подвоха жди! — произнес озабоченно Иван Исаевич.
Гора, по его приказу, послал туда украинца, нарядив его поверх полушубка и шапки в белый балахон.
— Подывысь, якая там петрушка заховалась!
Под утро разведчик вернулся.
— Я до самой хаты добрався, — докладывал он батьке. — Оконця зачинены, а наскризь видно: хлопцы землю тягають, у сади ховають. Подкоп пид нас. Це дило ясно!
Болотников решил не спешить.
— Пускай копают, не скоро кончат. Ден через восемь порушим.
В назначенный срок ночью десяток повстанцев потащили к избе на санках бочонок с порохом и смолу в ведре. Затаясь, они видели, как царские ратники вытаскивали в сад землю. Повстанцы крадучись подобрались к избе и внезапно обрушились на врагов, вошли в избу, сволокли в подземелье бочонок с порохом, подожгли фитиль, а стены избы облили смолой и зажгли. Вскоре загремел взрыв. Яркое пламя пылало на месте избы. Днем со стен острога была видна развороченная земля.
Темными ночами донские казаки ползком, пластунами, добирались до вражьих гуляй-городов, совали в щели «прелестные письма». В них Болотников звал к себе черных людей.
