Вероника Тутенко - Дар кариатид
— Что-то рановато сегодня Зеленое Перо, — бросил взгляд сквозь решетку Илья.
— Эй! Выходи!
В голосе Кристофа дребезжало раздражение.
— Подожди ты! — торопливо наматывал старую портянку на ногу Иван.
Нина нашла среди хлама под нарами распушившуюся от времени веревку и кое-как примотала ей к ноге оторвавшуюся деревянную подошву.
Порванный башмак мешал идти, и Крстоф встретил хромающую узницу подозрительным взглядом. Уж не вздумала ли девчонка притвориться больной?
Нина посмотрела сначала на привязанный к ноге башмак, потом на Кристофа. Он понимающе покачал головой.
— Gehe nach Langomark. Herr Schreiber gibt dir neue Schuhe.
(Иди в Лангомарк. Господин Шрайбер даст тебе новые туфли.)
Кристоф ловко оседлал велосипед и свистом позвал Дугласа и, что предполагалось само собой, узников за собой.
Нина плелась сзади и старалась наступать на правую ногу осторожно, чтобы веревка не развязалась и не протерлась.
Недалеко от Черного Замка узники с Критотофом во главе устремились в глубь леса, а Нина продолжила путь одна. Помощник лесника, видимо, решил, что Иван с сыновьями больше нуждаются в его надзоре, чем девочка в разорванном башмаке. Тем не менее, он счел нужным предупредить, чтобы она поскорее возвращалась работать с остальными.
Шрайбера Нина увидела издалека. Он быстро шел, почти бежал, к дому со стороны полицейского участка.
— Шеф, шюзы капут! — крикнула Нина на ходу, но Шрайбер только махнул рукой.
Ему, явно, было не до порванного ботинка.
* * *Над Берхербергом медленно вставало солнце, а когда последние лучи скупого вечернего света разлились закатом по горизонту и растворились в темноте, ночь пронзили сто сорок зенитных прожекторов и устремились на противоположный берег Одера.
Били «Катюши», били «Ванюши»… В эту ночь наши войска переходили через Одер. А в маленьком сарайчике у зарешеченного окна неподвижно смотрели на зарево вдали исхудавший заросший мужчина, трое его сыновей и худенькая синеглазая дочь. И еще одна девочка постарше, чернобровая, с взрослым строгим взглядом и длинными, как у куклы, ресницами.
Люди ничего не говорили друг другу, но было понятно без слов, что в эту ночь все нервные окончания земли сосредоточились в свете световых мостов над Одером.
К утру канонада стихла.
Теперь в прозрачном свете разливалась радость и умиротворенность, как будто не было ни канонады, не недавней агонии войны.
Солнце настоялось к полудню янтарными бликами, а барак все никто не открывал.
Только редкие выстрелы время от времени вспугивали с веток птиц. В бараке все давным-давно проснулись, а Кристоф все не приходил.
— Наши, наверное, уже где-то рядом, — радостно блестел глазами Ильюшка. — Немцы уже к американской границе бегут — только пятки сверкают. Боятся, гады, в руки к русским попасть.
— В Россию скоро поедем, — мечтательно улыбнулся Володя. Предвкушение спокойных мирных дней как будто освещало изнутри каким-то внутренним светом его бледное лицо, так что обычно землистый цвет кожи паренька казался почти здоровым.
— Если только нас не сожгут до этого здесь, в сарае, — беспечно добавил Илья. — Немцы злые сейчас, как собаки, что войну проиграли.
Нина втянула голову в плечи. Ей снова слышалась песня узников о бескрайности Дона, а перед глазами стоял чад.
— Типун тебе на язык! — разозлился на сына Иван. — Вечно ерунду мелешь!
Володя вздохнул, бросил в окно долгий грустный взгляд.
— Интересно, стоит еще наш дом?
Отец и братья ответили ему задумчивым молчанием.
Только Надя неуверенно произнесла:
— Может, и стоит…
Ей очень хотелось, чтобы было, куда возвращаться.
Нина обхватила руками колени и забилась вглубь нар. На улице было тепло, даже жарко, а ее почему-то бил легкий озноб.
То, чего она, как все русские, вся Европа и Америка ждали с таким благоговением, было уже совсем близко.
Победа! Victoire! Freedom!
На всех языках мира одинаково торжественное радостное слово порхало по земле, как голосистая птаха с яркими-яркими перьями.
Пепел войны рассеивался.
Нина думала о том, что сейчас на Смоленщине зацветают деревья, но никогда уже не встретит май цветущим Барский Сад.
О том, что на месте дома, построенного отцом, осталась лишь рытвина- рана от бомбы.
О том, живы ли братья и где их искать.
Размышления Нины прервал нетерпеливый голос Ильюшки.
— Откроют нас когда-нибудь?
Солнце взбиралось уже на вершину цветущей яблони, а в поселке теперь не слышно было даже выстрелов.
Тщетно то Иван, то кто-нибудь из его сыновей выглядывали в окно.
— Может, выломать дверь, — осторожно предложил Володя.
Ильюшка соскочил с нар, толкнул дверь плечом, потом еще раз — уже с большей силой. Напрасно! Дубовая поверхность была несокрушимой преградой для полуголодных, измученных работой узников, Паренёк вздохнул и вернулся к окну.
Невидимые шуршащие пальцы пробежали по листве, и эта легкая весенняя мелодия ветра смешивалась с многоголосым воркованием голубей в Симфонии Мира.
— Подождем еще немного, — мрачно бросил в поющую тишину Иван.
Но минуты ожидания тянулись бесконечно, размытые краски первой мирной весны, казавшиеся акварельным безумием, торопили сквозь зарешеченное окно окунуться в это зеленое, цветущее, радостное. Свобода!
Наконец снаружи послышались шаги и польская речь.
Нина сразу узнала голоса Габриша и Янока.
Поляки остановились у двери.
Ключ повернулся в замочной скважине. Несмазанные петлицы заскрипели, и весенний сквозняк принялся играть открытой дверью. Братья-поляки скалили в улыбке мелкие ровные зубы.
Иван, за ним его дети и Нина медленно вышли на улицу, не веря своим глазам.
Берхерверк был тем же, что вчера, но что-то неуловимо изменилось вокруг.
Даже голуби ворковали как-то по-особенному.
Свобода нагрянула внезапно весенним ливнем, и теперь хотелось укрыться от нее до тех пор, пока не перестанут дубасить по крышам ледяные капли и не воцарится в прослезившемся небе вместе с последними теплыми дождинками над лесом радуга.
— Янок! Габриш! — Иван как родным обрадовался полякам.
— Что так тихо в поселке? Где же немцы? Эконом? Кристоф?
Габриш растерянно улыбнулся.
— Все ушли, — ответил Янок по-русски растерянно и радостно.
— А где ключ взяли? — зачем-то поинтересовался Иван, как будто важен был ключ, а не открытая им дверь, откуда можно было идти теперь на все четыре стороны.
Но узники застыли у входа, словно боялись, что она снова захлопнется.
— Там, — махнул Габриш рукой в сторону дома с голубятней на крыше.
«Куда же теперь идти?» — в глазах у всех стоял один и тот же вопрос.
Янок ощупал деревню быстрым цепким взглядом и остановил его на сеновале, наполовину еще заполненном прошлогодней травой.
— Полезайте на сеновал! — скомандовал он.
Никто не перечил. Какая-то радостная уверенность в его голосе убеждала остальных, что следует сделать именно так, как говорит Янок.
Молодой сильный поляк почувствовал себя вожаком. Кто-то должен был взять на себя эту роль в ситуации неопределенности, и этим кем-то ощутил себя Янок.
Младшему брату он приказал оставаться внизу следить за обстановкой в Берхерверге, а сам поспешил в Лангомарк, где, вероятно, уже произошли какие-то важные для всех их перемены.
На сеновале пахло осенью — сухим увяданием. Нина вспомнила, как однажды ворох колючих стеблей спрятал ее от подозрительного немецкого взгляда на подводах, а немецкий штык прошел совсем рядом. Но страха не было, ведь с подводы не спускал глаз Толик. Страха не было и теперь.
Сознание неизбежной уже победы переполняло душу торжеством, готовым вот-вот взорваться фейерверком радости.
Неведение давило каждой минутой, а Янок все не возвращался.
Дети прильнули к щелям. Но сквозь них полосками проглядывал еще более безмятежный, чем обычно, Берхерверг. Овцы, оставленные хозяевами, теперь свободно бродили по деревне, щипали траву и время от времени лениво блеяли.
Исчезновение людей немало не заботило их. Солнце достигло уже наивысшей точки на небе и медленно скатывалось вниз.
Несколько раз одиночные выстрелы где-то вдали нарушили деревенскую идиллию, да за деревьями раздался гусеничный скрип танков.
«Наши или немецкие?» — в глазах узников беспокойно метался один и тот же вопрос.
Ильюшка сильнее вдавил лоб в стену сеновала.
— Сейчас вернется Габриш, все расскажет, — увидел мальчишка мелькнувшую за деревьями фигуру поляка.
Назад Габриш возвращался не спеша, а глаза его весело поблёскивали.
— Наши танки прошли, — обрадовал он оставшихся.
И снова потянулись минуты ожидания.
