Антонин Ладинский - В дни Каракаллы
Город освещала полная луна. В ее мертвенном свете Рим казался таким, каким его представляют себе варвары и провинциалы, обитатели какого-нибудь Херсонеса Таврического или жители дакийских деревушек, — городом мраморных зданий и колонн, без свалочных мест и нечистот. Мы спустились с Квиринала и пошли по Новой дороге — так было безопаснее. Черные тени особенно подчеркивали белизну каменных строений. Мимо прогремели неуклюжие повозки,
— мулы везли в них навоз из Палатинских казарм, и кисловатый запах напомнил мне о сельской жизни. Скоро грохот колес затих вдали, и мы очутились перед домом Наталиса. Вергилиан сказал:
— Сегодня ты останешься доволен. Мы услышим занимательные разговоры.
У ворот сидел на каменной скамье прикованный к воротам цепью страж и крепко спал, опустив голову, сжимая в руках толстую палку. Не тревожа его, мы проследовали по дорожке к дому, и белые камешки хрустели под сандалиями, как на остийском берегу. Из дома доносились громкие голоса и женский смех. Потом послышались рукоплескания.
Любопытно, что там происходит? — подумал я, так как во мне в последнее время уже просыпалась неутоленная жажда жизни.
Теофраст уныло поплелся в помещение для служителей, где рабам полагается ждать своего господина и где ему тоже мог перепасть кусок мяса с пиршественного стола, а мы вошли в дом и невольно остановились в дверях зала, где происходил пир. Все оказалось совсем не тем, что мы ожидали увидеть.
Соблюдая римский обычай, за серпообразным столом возлежали в богатых одеждах приглашенные, было тут много нарумяненных женщин. Некоторых из них я видел под портиками. Я также легко узнал, по его скулам и узким глазам, циркового возницу Акретона. Черные кудри возницы, напоминавшие завитки гиацинта, были перевязаны красной лентой. К нашему удивлению, тут же находился Филострат, о книге которого в те дни много говорили в Риме. И с ним Скрибоний! Некоторые приглашенные пришли сюда с женами, и жадные взоры оценивали чужое достояние, а сонные глаза мужей вполне предоставляли это зрелище другим. Но женщины, все как на подбор красивые, многие с крашенными под германок волосами, не испытывали никакого смущения от мужских взоров. По оживленному смеху можно было понять, что пир в разгаре. Особое внимание обращала на себя завитая, как золотой барашек, красавица по имени Лавиния Мента, супруга сенатора Квинтилия Кателлы, с которым Вергилиан только что беседовал у дядюшки о постройке новой стратегической дороги в Галлии. На обычный вопрос о здоровье супруги почтенный сенатор ответил, что, благодарение Эскулапу, она здорова, но принуждена провести ночь у изголовья страдающей коликами тетки, чтобы ставить ей припарки. Лавиния стояла на столе и, бесстыдно изгибаясь, смотрела на свои черные башмачки, но она поднимала пальчиками тунику значительно выше, чем это требовалось для обозрения обуви.
Вергилиан потирал руки:
— Хороши припарки! Кажется, мы попали с тобой в довольно веселое общество.
У меня забилось сердце.
Но возлежавшие уже увидели нас, и Наталис в досаде кричал поэту:
— Что же ты запоздал? Никогда не прощу тебе этого! Рабы! Приготовьте почетное место для нашего дорогого стихотворца!
При появлении Вергилиана Лавиния спрыгнула со стола на ложе, опрокинув серебряную чашу, которая со звоном покатилась по мраморному полу, изливая янтарное вино. Над красавицей тотчас же склонился Акретон, любимец толпы и знатных римлянок, разрушитель семейных очагов, полубог, имя которого, как имена консулов, знал в Риме каждый мальчишка.
Вергилиан направился к ложу, где рабы уже усердно взбивали подушки и ставили на стол чаши, а другие предлагали широкие ломти пшеничного хлеба, чтобы поэт мог положить на них кусок мяса.
— Что тут происходит, друзья?
— Состязание, — объяснил Наталис.
— Какое состязание?
— У кого самая красивая обувь. Да займи же, наконец, предназначенное тебе место! И с ним сармат! Будь и ты дорогим гостем!
Подражая Вергилиану, иногда меня называли так в Риме. Это считалось очень остроумным.
Вергилиан с привычным изяществом возлег на ложе и оперся на локоть. Но еще раз окинул взглядом собрание, кого-то разыскивая взором. Вероятно, все это мало отличалось от множества других пирушек, на которых ему пришлось присутствовать: все так же невоздержанно пил вино со специями Скрибоний; все так же был упоен своими успехами Акретон, не такой уж красавец, но овеянный славой цирковых побед; все так же разглагольствовал об отвлеченных материях Наталис. А я в присутствии этих распущенных женщин почувствовал смущение, впервые в жизни очутившись в подобной обстановке. Когда раб налил нам вина и принес на блюде каких-то жареных птиц, Вергилиан приступил к еде, и, судя по выражению его лица, мясо пернатых отличалось особым вкусом. Я же одним духом осушил чашу, желая показать окружающим, что далеко не новичок в этом деле.
Наталис захлопал в ладоши, чтобы установить тишину.
— Теперь ты, Делия!
Вергилиан крикнул хозяину, не сводя глаз со смугловатой женщины в желтом одеянии:
— У кого же самая красивая обувь?
Наталис ответил со смехом:
— Мы этого еще не знаем. Прелестные башмачки у Лавинии — черные, с ремешками, украшенными розовыми камеями. Прелестная обувь у Проперции. Можно подумать, что она босая, как пастушка. Прекрасно сжимает высокая обувь упругие икры у Паулины…
— Такую обувь долго расшнуровывать, — рассмеялся Акретон.
— Какой нетерпеливый! — почему-то со вздохом произнес Скрибоний.
Вергилиан посмотрел на Проперцию, рыжекудрую красавицу, и вслед за ним я тоже увидел ее вырезные золоченые сандалии, которые каким-то чудом держались на ногах.
— Теперь твоя очередь, Делия, — настаивал хозяин, очевидно находивший эту выдумку с состязанием в обуви полной остроумия. Так забавляются римляне, от безделья не знающие, чем занять свое время.
Но Делия медлила. Все взоры обратились на нее. У этой женщины лицо было в некоторых местах отмечено родинками. Ресницы ее были неправдоподобно длинными, и за ними сияли темные, а при ближайшем рассмотрении зеленоватые глаза. Тонкие брови высоко взлетели, и я заметил, что белки ее глаз были голубоватыми.
Наталис, взволнованный от выпитого вина и присутствия красивых женщин, горестно взирал на танцовщицу.
— Почему же ты медлишь, Делия?
К нам подошел на не очень-то твердых ногах Скрибоний.
— Вергилиан, это и есть Делия! Помнишь, у меня в гостинице жили мимы? Она тоже была с ними. А теперь это прославленная танцовщица. Выступает в «Поясе Венеры». Неужели ты не слышал? Где ты витаешь, поэт? Непременно сходи посмотреть. Необыкновенное зрелище! Какая красота! Знаешь, кто, оказывается, приобрел для Делии дом, подарил ей рабов и множество вещей?
— Кто?
— Аквилин, владелец мастерской погребальных урн.
— Где он? Покажи мне его!
В словах Вергилиана мне почудилась ревность.
— Его здесь нет. Старикашку одолели недуги. Он утешается за чтением Сенеки.
— Откуда ты все это знаешь?
— Известно, что любимый автор гробокопателей — Сенека. А знаю старика я потому, что неоднократно сочинял эпитафии для его заказчиков.
Лавиния кривила пухлые губки:
— Почему же Делия не желает показать нам свои истоптанные башмаки?
Она была взбешена нежеланием танцовщицы принимать участие в этом глупом состязании.
— Какая недотрога!
Акретон, бледный и скуластый, смотрел на супругу сенатора узкими щелками своих азиатских глаз с нескрываемой страстью.
— Успокойся, мой барашек! Разве может сравниться с тобой какая-то Делия? Худая, как галчонок!
— Делия капризничает, — укорял танцовщицу Наталис.
Опьяневший Скрибоний стал посылать Делии воздушные поцелуи обеими руками.
— Пусть Делия лучше спляшет нам!
Делия не обращала никакого внимания на призывы. Она устала от славы.
— О Диониссия! Божественная! — не мог успокоиться сатирический поэт.
О танцах Делии говорили в Риме как о чем-то необычайном, и мне очень хотелось посмотреть, в чем же заключается ее искусство.
Когда Делия встала с ложа, я видел, что она внимательно посмотрела на Вергилиана. Я заметил также, что глаза их встретились и в этой мгновенной встрече произошло то, что бывает, когда два человека, женщина и мужчина, до сих пор даже не знавшие о существовании друг друга, неожиданно почувствуют, что их души испытывают влечение, и тогда родится чувство более сильное, чем цепи. Я уже читал об этом у Платона.
Не отрывая глаз от танцовщицы, Вергилиан схватил меня за руку.
— А помнишь, сармат, Пальмиру? Мы встретили там бродячих комедиантов… Теперь я узнаю эти глаза.
На мгновение передо мной возникла залитая солнцем дорога, женщина на ослике под синим покрывалом.
— Откуда она явилась? — спросил Вергилиан Наталиса, показывая движением головы на удалявшуюся Делию.
