Антонин Ладинский - В дни Каракаллы
— Вот случай поговорить с тобой, Октавий.
— О богах?
— Вернее, о вселенной.
— Я готов выслушать тебя, друг. Но стоит ли спорить в такую прекрасную погоду?
— Нет, я хочу высказать тебе некоторые свои мысли и заранее благодарю тебя за желание выслушать их. Так вот… Ты, конечно, не будешь оспаривать, что все предметы в мире — лишь собрание атомов? Не так ли?
Цецилий говорил, стараясь выбирать наиболее выразительные и изысканные выражения, украшая свою речь метафорами. Ведь рядом с ним сидели Минуций Феликс и знаменитый поэт. Кроме того, это была превосходная практика для будущих выступлений в сенате.
— К чему же населять мир призраками и предрассудками? Все на земле — осадки, гроза, облака, даже чума — происходит без участия в этих событиях божественного начала. Вот почему дождь одинаково выпадает и на хижину бедняка и на крышу богача, на почитающих богов и на безбожников. Миром правит слепой случай. В мире нет нравственных установок.
Октавий рвался в бой:
— Ты говоришь неправду.
Но Минуций Феликс удержал его за руку:
— Пусть Цецилий продолжает. Ты ответишь ему в свое время.
Поощренный вниманием, торговец оливковым маслом повысил голос. Вкусивший в Цирте от тонкостей риторики, он знал, когда нужно запахнуться в тогу или сжать пальцы наподобие орлиных когтей. Его голос звенел:
— Но если в мире нет морали и справедливости, то нет и божества. Вернее, вполне достаточно таких прекрасных, хотя и равнодушных, богов, как наши олимпийцы. А что мы видим? Каждый башмачник бормочет подозрительные вещи, грозит миру небесным пожаром и вдобавок устраивает чудовищные оргии.
Тут Октавий не выдержал, вскочил с камня и решительно подошел к Цецилию, бледный от гнева.
— Какие оргии, Цецилий?
— Разве это не так? На христианских агапах привязанной к светильнику собаке бросают кусок мяса, и когда в помещении воцаряется мрак, все совершают содомский грех…
— Как тебе не стыдно, Цецилий! Повторять подобные бредни… Ведь ты же знаешь меня… Подумай! Неужели я способен на подобное? Я, отец семейства, нежно любящий свою Фортунату…
— Во всяком случае, вы грозите нам небесным пожаром, — не унимался Цецилий. — Но разве можно разрушить гармонию элементов?
— Цецилий…
В увлечении оратор не слышал Октавия:
— Что обещает ваш бог? Вечные муки. Но за какие же преступления, позволь тебя спросить? За то, что мы имели несчастье родиться на этой несовершенной земле? Значит, твой бог наказывает не волю, а случайное совпадение обстоятельств.
Октавий не желал уступать:
— Не совпадение обстоятельств, а неумение людей обратить свои взоры к небесному!
— Да, вы смотрите на небо, вы в плену химер, а человеку надлежит смотреть под ноги, на землю, которая питает пчелу и цветок…
Качая сокрушенно головой, Октавий повторял:
— Какой глупец! Какой глупец!
Он не обучался в академиях и не мог найти в споре убедительных доказательств. Но глаза Минуция Феликса метали молнии. Он уже не мог долее терпеть и вдруг разразился потоком слов:
— Нет, ты не заставляй людей смотреть под ноги! Только животные согбены к земле в поисках пищи, а человек должен обращаться к небесам. Лишь там он может найти ответ на все свои сомнения. И неужели ты думаешь, что удивительный механизм вселенной создан слепым соединением атомов? Ты ошибаешься, Цецилий! Его создала божественная мудрость. Посмотри, как удивительно устроен самый скромный цветок! Как все целесообразно в мире! Севы и жатвы, смена времен года… Бог заботится обо всем, согревает Британию туманом, заменяет разлитием Нила недостаток дождей в Египте. Поэтому не гневай его! Как горшечник разбивает неудавшийся сосуд, так и он может в гневе испепелить мир небесным огнем…
Цецилий растерянно смотрел на Минуция Феликса, не ожидая встретить подобный отпор. Октавий ликовал. Он был в восторге от красноречия Минуция.
— Поистине, ты говорил, как Тертулиан!
Видно было, что для него эти высказывания являлись чем-то очень ценным, точно он вложил в свою веру весь пыл африканской души. Откуда это у торговца оливками? — опять спрашивал я себя.
Но Цецилий уже оправился от неожиданного нападения. Он поднял руки к небесам, полный возмущения.
— Подумать только, что эти подрыватели основ действительно могут разрушить гармонию мира! Эти нищие!
— Нищие? Чем мы беднее, тем лучше, — улыбался Феликс.
— Хороши бедняки! — шепнул мне Вергилиан, очевидно вспомнив о недавней торговой сделке с оливковым маслом.
Точно подслушав наш разговор, Феликс добавил:
— Я подразумеваю духовную нищету. А что касается гибели мира, то и золото испытывают огнем. Почему же бог не может проверить ценность наших душ страданием?
Спор продолжался. Никогда еще мне не приходилось присутствовать при такой странной беседе. Но Вергилиан оставил споривших и грустно смотрел на море, быстро менявшее свою окраску, так как солнце уже склонялось к горизонту.
Я подошел к другу:
— Что ты скажешь по поводу этого спора, Вергилиан?
По своей привычке он пожал плечами.
— На чьей ты стороне?
— Не знаю, сармат…
Я подумал, что в самом деле ничего нельзя доказать подобными доводами. Разве красота и устройство цветка доказывают милосердие божества, если рядом змея поглощает птенца, который, может быть, мог бы родить соловьиную песню, вдохновляющую поэта и любовника?
Вергилиан закрыл лицо руками.
— Что с тобой? — спросил я друга.
— И все-таки я предвижу, что это верование, дающее человеку утешение, когда у него не осталось никакой надежды на земное счастье, наполнит туманом весь мир.
Глядя теперь на явившихся в либрарию Цецилия и Октавия, я вспомнил остийскую прогулку и этот невразумительный спор…
…Как всегда, Цецилий излучал благожелательность.
— Здравствуйте, дорогие друзья! Что сегодня появилось из новых книг, Прокопий? Хочу приобрести «Жизнеописание Аполлония». Есть у тебя список? Об этой книге столько разговоров в Риме… Ах, и ты здесь, дорогой Вергилиан! И с ним наш молодой друг! Кстати, мне нужно сказать вам несколько слов.
Взяв поэта и меня за руки, он потащил нас в дальний угол и зашептал:
— Приходите сегодня ко мне непременно! Делия обещала танцевать во время ужина, — он поцеловал кончики пальцев.
Но Вергилиан недоумевал:
— Делия?
— Ты житель Рима и не знаешь Делии?
— Откровенно говоря, не знаю. Неужели…
— Замечательная танцовщица! Приходите непременно! Вообще — столько интересного в Риме! Филострат, Делия…
— Сармат! Неужели это та самая танцовщица…
— На Пальмирской дороге?
Вергилиан мечтательно улыбался, глядя куда-то вдаль. Может быть, перед ним снова трусил ушастый ослик. Женщина ехала в Антиохию, свесив ноги на теплый бок животного, закрыв лицо покрывалом от палящего солнца…
2
Дом, где останавливался Цецилий Наталис во время своих приездов в Рим, находился недалеко от мраморного дворца сенатора Кальпурния.
Над городом уже поднялась луна, когда мы с Вергилианом отправились на пирушку, и можно было идти по улицам, не очень опасаясь ночного нападения, но мы все-таки захватили с собой Теофраста, и на всякий случай он спрятал под хламидой меч. Пятый день я переписывал сам для себя «Историю» Тацита, чтобы увезти свиток в Томы, а Вергилиану в тот вечер пришлось разделить трапезу сенатора. Почти все приглашенные Кальпурния были старцы, которые больше всего говорили за столом о своих недомоганиях и семейных неприятностях.
Дорогой Вергилиан издевался над римскими магистратами:
— Слушая их, можно подумать, что провинциями, официями и муниципиями сплошь руководят люди, страдающие несварением желудка или вздутием печени. Все это геморроики и скрюченные подагрой. Не потому ли так плохо идут наши государственные дела? Почему, принимая на службу воина, допытываются, нет ли у него злокачественных болячек или предрасположения к поносам, а вверяя человеку область или легион, не спрашивают, в каком состоянии у него кишечник, от работы которого ведь зависят ясность мысли и твердость суждения?
Так мы разговаривали о различных предметах, не без страха поглядывая по сторонам, ибо в последние годы в Риме в ночное время часто нападали на прохожих латроны, избивали их и бросали на пустынном месте, отняв одежду и кошельки, пока несчастных не подбирали городские стражи, не очень-то спешившие на крики ограбляемых. Иногда до нашего слуха доносились вопли рабов, запертых на ночь в эргастулах, и я никак не мог привыкнуть к этим звукам, напоминающим порой звериный рев. Но даже раб Теофраст считал, что все это в порядке вещей, и равнодушно проходил мимо.
Город освещала полная луна. В ее мертвенном свете Рим казался таким, каким его представляют себе варвары и провинциалы, обитатели какого-нибудь Херсонеса Таврического или жители дакийских деревушек, — городом мраморных зданий и колонн, без свалочных мест и нечистот. Мы спустились с Квиринала и пошли по Новой дороге — так было безопаснее. Черные тени особенно подчеркивали белизну каменных строений. Мимо прогремели неуклюжие повозки,
