Мария Сосновских - Переселенцы
– Ну, нет, без церкви тоже нельзя, но в Харловой есть – и ладно бы, хватит…
– Кирпича, вишь, у него лишка накопилось – девать некуда. А нам што делать, коли волость приказывает? Супротив власти не попрешь! Вот старики вспоминают, как крестьяне при Пугачеве взбунтовались, а что вышло? Кого розгами отодрали, а кого и на каторгу угнали… Такая, видно, наша доля – подать платить, в солдатах служить да всяческие повинности отбывать!
По первому санному пути Елпанов привез из Екатеринбурга инженера-строителя Абросимова. Подрядчиком на постройке церкви стал купец Юдин из Ирбита.
Снег в том году выпал на талую землю и был такой глубокий, что она не застыла; копать было легко, и вскоре все земляные работы были сделаны. Стали подвозить к месту стройки кирпич и складывать в штабеля, подвозили и лес, тут же его ошкуривали и тесали. Здесь же сложили песок и известь, чтобы весной начать кладку стен. В мастерской Елпанова работники строгали дверные бруски и оконные рамы.
Работа кипела кругом. Иван Петрович в эту зиму даже не поехал с хлебным обозом, послав с ним оборотистого Катаева.
К Рождеству все работы, которые были намечены сделать в этот год, были закончены, и инженер с подрядчиком разъехались до весны по домам.
…Иван Петрович Елпанов знал, что прядеинцы давно хотят отрезать часть его земли на заимке, оставив ему самую малость… Этого он боялся больше всего на свете. Перемер земли бывает в деревне через двенадцать лет, а нынешний год как раз с перемером совпадал. Не послушай он верного и умного управляющего Катаева, не пошли прошение в губернию насчет заимки на Осиновке – не видать бы ему своей земли.
«Ну, а теперь – нате-ка, выкусите! В казенной бумаге ясно прописано, что моя земля на Осиновке, по закону моя! И не подкопаться вам под Елпанова – глубоко я корни пустил!».
Так думал Иван Петрович, возвращаясь с заимки домой. Он, как бы вымещая досаду на своих однодеревенцев, наотмашь стегнул кнутом и без того ходко бежавшую лошадь и погнал по ухабистой дороге в Прядеину.
– Елпанов с ярмарки вона че привез – са-мо-вар! – кричали бегающие по деревне ребятишки.
– Слышь, кума! Елпанов-то, говорят, каку-то медну корчагу на ярмарке купил, самоваром, што ли, зовут! Весь, ровно золотой, блестит!
О невиданном ранее, первом в округе тульском самоваре в деревне судачили чуть ли не месяц. Всем деревенским жителям было интересно увидеть, что же за штука такая – самовар. Народу на подворье Ивана Петровича собралось, как на свадьбу. Люди стояли не только в ограде, но даже в сенях. Те, что вдоволь насмотрелись и вышли на улицу, рассказывали о диковинке по-разному. Некоторые усмехались:
– Да ниче особенного, вода горяча в ем, да и все! По мне, дак лучше после обеда кваску ядреного! Господская это все выдумка, а нашему брату крестьянину чаи распивать недосуг!
Иван Петрович своим домашним и работнице Нениле самолично показывал, как ставить самовар, внушая:
– Смотрите у меня, не поставьте без воды, не то испортите вещь!
Он купил на ярмарке и чаю, и сахару, но велел положить пока запасы в сундук: все в семье, да и сам он, к чаепитию не привыкли, всем по душе был квас после обеда, а в праздники – пиво или травянуха.
– По весне вот инженер приедет, Абросимов Михаил Евстафьевич, тогда и будем самовар ставить – он чай пить страсть как любит!
Весна была ранней и дружной. Дул теплый южный ветер, растопляя снег. Мелкие ручейки, сливаясь в бурные потоки, с шумом устремлялись в Киргу. Лед тронулся и скоро скопился у плотины, образовав затор. Елпанов с работниками день и ночь трудились, шестами и баграми отправляя льдины через плотину вниз по реке.
Среди прочих забот Иван Петрович съездил в Ирбит и привез подрядчика и инженера. Строительство церкви в Прядеиной пошло полным ходом. Двоих каменщиков Елпанов нанял в Ирбите, а подносить кирпич и мешать раствор мог любой из работников. Фундамент был уже готов, начали кладку стен, но в сенокос зарядили дожди. По неделе стояло ненастье: с неба без конца сеялся нудный бусенец-сеногной.
В каждый погожий день и час Елпанов снимал людей со строительства и отправлял на покос. Во время жнитва погода тоже то и дело портилась, хлеб начал прорастать сперва в суслонах, а потом и на корню. Иван Петрович потерял сон и аппетит, гонял то и дело на заимку, нервничал: проросший хлеб при продаже пойдет вторым, а то и третьим сортом.
Мужики в пожарнице говорили:
– Ну, нынче доброго хлеба поись не придется… Бабы стряпают, дак над квашней ревмя ревут! Всю ночь-то она, бедолага, как кошка с салом, бегает туда-сюда: то на печь квашню поставит, то на шесток… И нигде она не киснет, да и шабаш! Иные бабы по два дня одну-то квашню квасят…
– Ха, зато на пиво зерно и проращивать не надо!
– Дак ведь пиво-то, дурья твоя голова, только на Покров да Рождество и попьешь!
– Нелишка нынче хлеба-то… А молотить – чистое горе! Уж овин сушишь-сушишь, а все никак не молотится, все зерно в солому идет…
– Ниче не поделаешь, год на год не приходится… Перебьемся как-нибудь!
– Ясное дело, перебьемся, да такой хлеб весной на семена негоден будет, а старый-то хлеб не у каждого сохранится… Эх, опять Елпанову в ноги падать придется! Никак нельзя с им ссориться, все же он хоть как-то, да выручает… Погорячились мы тогда на сходе из-за заимки-то!
– Вестимо: с сильным не тянись, с богатым – не судись… А Елпанову не то што уезд али волость – сама губерния ему мирволит! Наследника вот только у него нет, все одни дочери, да жена-то молодая – глядишь, и наследника родит.
– Жена-то молодая, да сам он старый…
– Ну, он еще всех нас крепче! Говорят, сроду ничем не хворал… Отец-от его, Петро Васильич, кажись, до сотни всего года четыре не дожил, а этот покрепче отца-то будет!
Пошел четвертый год с того дня, как Иван Петрович Елпанов начал строить церковь. Наконец, снаружи все было готово – здание оштукатурено и побелено. Высоко в небо вознеслись три голубых купола, увенчанные латунными крестами. Колокола разной величины были отлиты в Тагиле и отправлены на баржах до Ирбита водным путем; к прядеинской церкви из Ирбита их привезли на телегах. Были устроены блок и покатые подмостки, и мужики слегами и канатами подняли колокола.
Но внутренняя отделка церкви задерживалась. Еще прошлым летом Елпанов привез из Ирбита двух мастеров-богомазов, которые подрядились сделать роспись стен и покрыть золотой фольгой иконостас. Однако мастера оказались пьяницами и бабниками, их частенько видели в кабаке, после чего они шатались по деревне, лапая девок и неделями ночуя у деревенских вдовушек.
Иван Петрович на расправу с бездельниками скор – рассчитал их и выгнал, а потом привез новых мастеров. Богомазы запросили дорого, но Елпанов в конце концов согласился. «Прав был волостной-то писарь: церковь построить – это не избу скатать. Ну, че поделаешь, как говорится, заварил кашу – не жалей масла!», – думал Елпанов.
Иван Петрович в эту весну больше находился на строительстве церкви, даже на заимке редко стал бывать, доверив вести там дела Катаеву.
Чего греха таить, многоопытный Елпанов не очень-то доверял городским мастерам, он считал, что каждый второй из них – либо вор, либо пьяница, а за такими глаз да глаз нужен…
Он приглашал посмотреть, как идет дело, харловского священника отца Антона. Дьячок Варсонофий, большой любитель выпивки, и сам являлся безо всякого приглашения. Варсонофий разбирался в церковной росписи и даже сам кое-что мог малевать. Плохо только, что он любил подсказывать, чем сильно сердил мастеров. Как-то, не вытерпев, старший из богомазов слез с лесов, схватил дьячка за бороду и вне себя прошипел:
– Убирайся отсюдова, образина долгогривая, пока я тебе ведро с краской на башку не надел!
– Да ты что, нехристь? Не видишь, на кого руку подымаешь?! На священную особу!
– Вижу, не слепой! Знаем мы этаких-то особ!
– Да я батюшке пожалуюсь, пусть он тебя анафеме предаст!
– По мне – хоть Фоме, хоть Ереме, все одно! Я с самой каторги в церкви не бывал! Пошел отсюда!
С тех пор в церковь Варсонофий входил только с Елпановым и священником Антоном, и замечаний богомазам больше не делал…
Елпанов и сам на себя досадовал: дернуло его нанять этих угрюмых молчунов! Но они хоть пьяницами не были, споро работали и времени впустую не тратили. Старшего звали Арсен (отчества он не сказал), а сыновей – Самуил и Димитрий. Работали все трое с утра и до ночи, за весь день перекинувшись одним-двумя словами.
В Ирбите поговаривали, что Арсен – сын богатых и известных людей, родился в Петербурге, много учился, но за что-то угодил на каторгу. После нее был на поселении в Туринске, а потом перебрался под надзором полиции в Ирбит. В этом купеческом городе для Арсена всегда находилась работа, его то и дело приглашали расписывать соборы и церкви, а живописцем он был неплохим.
