Валерий Замыслов - Иван Болотников
Ярыжка вспыхнул, глаза его стали злыми.
— Тут те не Москва, купец.
— А что мне Москва? — все больше распалялся Пронькин. — Коль нанялся мне, так будь любезен повиноваться. Прогоню с насада, неслух!
— Прогоняй, купец. На Волге насадов хватит.
— И прогоню! — вновь притопнул ногой Евстигней Саввич.
— Сделай милость, — ничуть не робея, произнес Илейка, покручивая красным концом кушака.
— И сделаю. Не нужон мне такой работный!
— Ну-ну, купец. Однако ж наплачешься без меня. В ножки бы поклонился, а то поздно будет.
— Это тебе-то в ножки? Экой сын боярский выискался.
— А, может, и царский, — горделиво повел плечами Илейка. — Кланяйся цареву сыну, купчина!
— Укроти язык, богохульник! Немедля прогоню!
Пронькин полез из трюма на корму. Крикнул букатнику[93]:
— Давай к берегу, Парфенка!
Огромный, лешачьего виду мужик, без рубахи, в сермяжных портах, недоуменно повернул в сторону Пронькина лохматую голову. Пробасил:
— Пошто к берегу? Тут ни села, ни города.
— А я, сказываю, рули!
— Ну как знаешь, хозяин… Но токмо я бы поостерегся. Как бы…
Но Евстигней уже шагнул в мурью. Все его мысли были заняты Илейкой. Спросил у приказчика:
— Сколь причитается этому нечестивцу?
— Алтын и две деньги, батюшка.
— Довольно с него и алтына. Выдай и пущай проваливает. Артель мутит, крамольник!
Вскоре насад, повернув к правому берегу, ткнулся в отмель. Евстигней едва устоял на ногах, а колченогого приказчика кинуло к стенке мурьи.
— Полегче, охламон! — заорал на букатника Пронькин и ступил к трюму. Вылазь, Илейка! Прочь с моего насада!
Илейка выбрался со всеми работными. Дерзкие, кудлатые мужики обступили Евстигнея.
— Уходим, купец. Подавай деньгу! — нагловато ощерился Илейка. — Уходим всей артелью.
— Как это артелью? Я артель не гоню. Куды ж вы, милочки. Такого уговору не было.
— Вестимо, хозяин. Чтоб ватамана нашего сгонять, уговору не было. Где ватаман, там и артель. Так что, прощевай, Пронькин, — молвил один из мужиков.
Евстигней Саввич поперхнулся, такого оборота он не ожидал. Без артели на Волге пропадешь.
— Подавай деньгу! — настаивал Илейка. — Поди, не задарма насад грузили.
Евстигней Саввич аж взмок весь. Злости как и не было. Молвил умиротворенно:
— Вы бы отпустили ватамана. Пущай идет с богом. Поставьте себе нового старшого, и поплывем дале. Я вам по два алтына накину.
— Не выйдет, хозяин. Артель ватамана не кидает. Плата деньгу — и прощевай. Другого купца сыщем.
Не по нутру Евстигнею слова артели. И дернул же его черт нанять в Ярославле этих ярыжек. А все купец Федот Сажин. Это он присоветовал взять на насад артель Илейки.
«Бери, Евстигней Саввич, не покаешься. Илейка, хоть и годами млад, но Волгу ведает вдоль и поперек».
«Что за Илейка?»
«Из города Мурома, и прозвище его Муромец. Не единожды до Астрахани хаживал. Сметлив и ловок, бурлацкое дело ведает. Лучшей артели тебе по всей Волге не сыскать».
«А сам чего Илейку не берешь?»
«Налетось брал, премного доволен был. А нонче мне не до Волги, в Москву с товаром поеду. Тебе ж, как дружку старинному, Илейку взять присоветую. Он тут нонче, в Ярославле».
Вот так и нанял Илейку Муромца. Всучил же Федот Сашин! А, может, и нарочно всучил? Кушак-то с деньгами до сих пор у Федота в памяти. Поди, не больно-то верит, что кушак скоморох удалой снес. Злопамятлив же ярославский купец… Но как теперь с артелью быть? И Муромца неохота держать, и с ярыгами нельзя средь путины распрощаться.
Ступил к купцу букатник Парфен.
— На мель сели, хозяин.
— На мель? — обеспокоился Евстигней. — Чать, шестами оттолкнемся.
— Не осилить, хозяин. Бурлаки надобны.
Евстигней и вовсе растерялся. Напасть за напастью! Глянул на Илейку и сменил гнев на милость.
— Не тебя жалею — артель. Бог с тобой, оставайся да берись за бечеву.
Илейка же, зыркнув хитрыми проворными глазами по артели, закобенился:
— Не, хозяин, уйдем мы. Худо нам у тебя, живем впроголодь. Так ли, братцы?
— Вестимо, Илейка! Харч скудный!
— Деньга малая! Айда с насада!
Евстигней Саввич не на шутку испугался: коль ватага сойдет, сидеть ему на мели. Берега тут пустынные, не скоро новую артель сыщешь. Да и струги со стрельцами уплывут. Одному же по разбойной Волге плыть опасливо, вмиг на лихих нарвешься, а те не пощадят. Сколь добрых купцов утопили!
— Да кто ж в беде судно бросает, милочки? Порадейте, а я уж вас не обижу.
— Уйдем! — решительно тряхнул кудрями Илейка.
— Христом богом прошу! — взмолился Евстигней Саввич. — Берите бечеву, так и быть набавлю.
— Много ли, хозяин?
— По три алтына.
— Не, хозяин, мало. Накинешь по полтине — за бечеву возьмемся.
— Да вы что, милочки! — ахнул Евстигней. — Ни один купец вам столь не накинет. Довольно с вас и пяти алтын.
— Напрасно торгуешься, хозяин. Слово артели крепкое. Выкладывай, покуда струги не ушли. Да чтоб сразу, на руки! — все больше и больше наглел Илейка.
— Да то ж разор, душегубы, — простонал Евстигней Саввич. Но делать нечего — пошел в мурью.
А ватага продолжала выкрикивать!
— Щей мясных два раза на день!
— Чарку утром, чарку вечером!
— За бечеву — чарку!
— В остудные дни — чарку!
Вылез из мурьи Евстигней Саввич, дрожащими руками артель деньгами пожаловал. Бурчал смуро:
— Средь бела дня грабите, лиходеи. Без бога живете. Ох и накажет же вас владыка небесный, ох, накажет!
— Ниче, хозяин, — сверкал белыми крепкими зубами Илейка. — Бог милостив. Не жадничай. Эк руки-то трясутся.
— Не скалься, душегуб! Денежки великим трудом нажиты.
— Ведаем мы купецкие труды, — еще больше рассмеялся Илейка. — На Руси три вора; судья, купец да приказчик.
— Замолчь, нечестивец!
Ватага захохотала и полезла с насада на отмель.
— К бечеве, водоброды!
Первым впрягся в хомут шишка[94]. То был могучий букатник Парфенка. После него залезли в лямки и остальные бурлаки.
— А ну тяни, ребятушки!
— Тяни-и-и!
— Пошла, дубинушка-а-а!
Тяжко бурлакам! Но вот насад начал медленно сползать с песчаной отмели.
— Пошла, дубинушка, пошла-а-а!
Насад выбрался на глубину. Бурлаки кинулись в воду и по канатам полезли на палубу. Евстигней тотчас заорал букатнику:
— Правь за стругами, Парфенка!
ГЛАВА 10
БОГАТЫРСКИЙ УТЕС
Казачье войско плыло вверх по Волге.
Река была тихой, играла рыба, над самой Волгой с криком носились чайки, в густых прибрежных камышах поскрипывали коростели.
Гулебщики дружно налегали на весла, поспешая к жигулевским крутоярам. Летели челны. Весело перекрикивались повольники:
— Наддай, станишники! Ходи, весла!
— Расступись, матушка Волга!
На ертаульном струге плыл атаман с есаулами. Здесь же были и Гаруня с Первушкой. У молодого детины радостным блеском искрились глаза. Он смотрел на раздольную Волгу, на синие просторы, на задорные, мужественные лица удалых казаков, и в душе его рождалась песня. Все было для него необычно и ново: и могучий чернобородый атаман, и добры молодцы есаулы, дымящие трубками, и сказы повольников о походах да богатырских сражениях. Первушка хмелел без вина.
— Любо ли с нами, сынко? — обнимая Первушку за плечи, спрашивал Иван Гаруня, не переставая любоваться своим чадом.
— Любо, батяня! — счастливо восклицал Первушка, готовый обнять всех на свете.
Плыл Болотников скрытно и сторожко: не хотелось раньше времени вспугнуть купеческие караваны. По левому степному берегу ускакали на десяток верст вперед казачьи дозоры. В случае чего они упредят войско о торговых судах и стрелецких заставах.
На челнах плыли триста казаков, остальное войско ехало берегом на конях. Еще в острожке Болотников высказывал есаулам:
— Добро бы прийти на Луку на челнах и конно. Без коня казак не казак.
— Вестимо, батько, — кивали есаулы. — Не век же мы на Луке пробудем. Поди, к зиме в степь вернемся.
— Поглядим, други. Придется двум сотням вновь по Скрытие плыть.
— И сплаваем, батька. Вспять-то легче, течение понесет, да и челны будут рядом, — молвил Нечайка.
Однако плыть конно по Скрытне не пришлось: выручил Первушка. Сидел как-то с ним на бережку дед Гаруня и рассуждал:
— Ловко же вы упрятались. Ни пройти, ни проехать, ни ногой не ступить. Чай, видел, как мы пробирались?
— Видел, — кивнул Первушка и чему-то затаенно усмехнулся.
— Атаман наш триста коней мужикам пожаловал, — продолжал Гаруня. Живи не тужи. А вот на остальных сызнова по завертям поплывем, на челны-то все не уйдут. А речонка лютая, того и гляди, угодишь к водяному.
