Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
Несли в церковь приготовленные заранее три ендовы меду, малый бочонок браги, пучок колосьев, зеленый горох, а также краюху хлеба, выпеченную из свежей ржицы.
После приношений Илье мужики, принарядившись в праздничные рубахи, потянулись к своим загонам — «завязывать пророку бороду».
Исай вступил на межу сосредоточенный и строгий. Широко перекрестился, трижды поклонился золотистому полю, молвил:
— Даруй, святой Илья, доброй страды и хлебушка вволю. Приступим с богом.
Пахом, Прасковья и Иванка вслед за Исаем углубились в поле и связали тугими перевяслами колосья в один большой сноп.
— Ну вот и завязали Илье бороду, — снова произнес Исай.
Молча постояли вокруг снопа, перекрестились и вышли на край загона.
К оставленным на корню перевязанным колосьям на селе относились с великим почетом. Освященный сноп не трогали до окончания всех пожинок. В последний день оставленные колосья «Илье на бороду» подрезали всей семьей при полном молчании. Мужики верили, что если при уборке последнего снова кто-нибудь скажет хотя бы одно слово, то пожиночный сноп утратит свою чудодейственную силу. Затем пожиночный сноп с великими предосторожностями приносили в избу, ставили на лавку в красный угол, под иконы, а в день Покрова торжественно выносили во двор и совершали обряд закармливания скотины. После этого крестьяне считали, что вся дворовая живность подготовлена к зиме, господь бог защитит её от напастей и порчи. И с этого дня скотину уже не выгоняли на выпас, а держали у себя во дворе.
…На краю нивы мужики нарвали по пригоршне колосьев, сложили их в шапки и понесли домой.
В избе, поставив икону на стол, вышелушили перед образом из колосьев зерно в деревянную чашку, вынесли её во двор и поставили на ворота.
— Ступай, Прасковья, за отцом Лаврентием, — сказал Пахом.
— Тут спешить ни к чему, Захарыч. Батюшка Лаврентий о том ведает. По избам он ходит. Скоро и к нам завернет, — степенно проговорил Исай.
Священник появился перед избой в сопровождении дьячка и псаломщика Паисия с плетенкой.
— Провеличай Илью, отче, — попросил старожилец.
Батюшка Лаврентий, сняв с тучного живота медный крест, осенил им деревянную чашу с житом и минут пять молил пророка о всяческой милости мирянам.
Мужики, перекрестив лбы, положили в плетенку Паисия алтын да дюжину яиц.
А батюшка не спеша шествовал дальше.
Глава 5
Быть беде
— Матвея мы с Прасковьей навестим, дела обговорим, но со свадьбой повременить надо, — сказал отец.
— Отчего так, батя?
— Нешто не разумеешь? Ниву надо обрать, хлеб молотить, озимые сеять. Какой мужик в страду весельем тешится. После покрова свадьбу сыграем.
Иванка угрюмо насупился.
— До покрова ждать нельзя, отец. На заимку княжьи люди часто наведываются. Сведут они Василису либо надругаются.
— Ох, не торопи меня, сынок. Недосуг нонче. Сумеешь Матвея уговорить — приводи девку. А свадьбу после страды справим, — вымолвил Исай и пошел запрягать лошадь.
На другой день мужики всем селом вышли на зажинки. А Иванка перед тем, как отправиться в поле, забежал к Агафье. Баба, в окружении пятерых ребятишек, горестно сидела на крыльце и всхлипывала, распустив космы из-под темного убруса.
— Как там Афоня, мать?
— Ой, худо, Иванушка. Второй день в застенке сидит. Отощал. Едва упросила краюшку хлеба да свекольник осударю моему передать. Пропадем мы теперь.
— Пытали Афоню?
— Покуда не трогали. На Ильин день грех людей забижать. Уж ты скажи мне, касатик, за што Афонюшку мово взяли, за какие грехи?
— Не знаю, мать. Не горюй, выпустят Афоню.
— Дай-то бог, касатик, — закрестилась Агафья и вновь залилась горючими слезами.
Обычно выходил Иванка на первые зажинки с легким сердцем, как и все селяне. Но на этот раз ехал он к ниве понурый. Не до веселого сейчас. Князь его, поди, уже в Москве поджидает. Не ведает Телятевский, что не вернется он больше в княжьи хоромы. Правда, могут и силком в усадьбу привести. Князь крут на ослушников.
И с Василисой заминка. Едва ли отпустит её бортник на село до свадьбы. Худо ей там. Мамон с дружиной до сих пор по лесам бродит. Промашку дал пятидесятник. Федька Берсень, поди, уже к Дикому полю подходит. Здесь-то Мамон недоглядел, упустил беглую ватагу. А вот Василису ему легче из лесу увести. Да и предлог есть. Князь как-то обмолвился — то ли в шутку, то ли всерьез, что хочет Василису в свои хоромы сенной девкой забрать.
Не везет горемычной. До сих пор отца с матерью забыть не может. Ох, как возрадовалась Василиса, узнав, что ненавистный ей насильник Кирьяк сложил свою злодейскую голову.
Нет. Надо забирать Василису из леса. После смотрин и увезти. Покрова ждать нечего. Пусть бортник малость посерчает.
Хуже с Афоней. Угодил-таки балагур в капкан. Приказчика Калистрата нелегко будет провести. Хитрющий мужик.
— Эгей, воин, чего призадумался? — толкнул Иванку в бок Пахом.
Все эти дни, особенно по вечерам, старый казак не отходил от ратника, подолгу любовался знатным мечом, расспрашивал о походе, битве, ратоборстве с татарским богатырем. Хлопал Болотникова по плечу, хвалил:
— Воином ты родился, парень. Чует моё сердце — не единожды тебе еще в походах быть.
Примечал также Иванка, что крестьяне, прознав про его ратные успехи, стали почтительно с ним здороваться и вести степенные мужичьи разговоры.
Особенно этому был рад Исай.
— У нас на селе старожильцы с парнями о мирских делах не калякают. А тебе вон какой почет. Многие Исаичем стали величать. Не возгордись, сынок, — с напускной ворчливостью говорил Иванке отец.
— Не возгоржусь, батя, — просто отвечал сын.
…Погруженный в свои невеселые думы, Иванка так и не ответил Пахому. Лишь возле самого затона молвил:
— Афоню мне жаль, Захарыч. Жизнью своей ему обязан.
— Бог даст — выйдет твой Афоня. Одно непонятно — пошто его непутевого в темницу посадили. Никому он худа не сделал, — пожал плечами Исай. И невдомек стаожильцу, что его затейливый и безобидный сосед-мужичонка за мир пострадал.
— Добрая нонче страда будет. Хлеба неплохие уродились. Эдак четей по пятнадцати с десятины возьмем, — произнес Пахом, окинув взглядом ниву.
— Жито уродилось, Захарыч. Помогли Илья да Никола. Только о страде доброй рановато ты заикнулся. Хватим еще мы горюшка, — хмуро высказал Исай.
— Дело свычное, Парфеныч. Было бы чего убирать, — не понял старожильца Аверьянов.
— Свою ниву жать не в тягость. Тут другая беда, Захарыч: княжьи загоны на корню стоят. Как бы нонешняя весна не повторилась. Сколько ден тогда господское поле топтали. Ох, не миновать смуты.
Объехав поутру княжью ниву, Калистрат сказал Мокею:
— Пора на боярщину мужичков выгонять. Созрела ржица.
— Велика ли боярщина нонче по жатве, батюшка?
— Как и в прежние годы, Мокеюшка. Три дня — на княжьем поле, три дня — на мужичьем. А в воскресенье — богу молиться, — пояснил приказчик.
— Обижен я на тебя, — вдруг сокрушенно вздохнул челядинец.
— Что с тобой, сердешный? Отродясь на меня в обиде не был, — повернувшись к Мокею, недоуменно глянул на него Калистрат Егорыч.
— Пошто Афоньку не позволяешь мне пытать, батюшка? Я бы мигом ему язык развязал.
— У него и без того язык, как чертово помело. Всей вотчине его не перекалякать. Не сумеешь ты его перехитрить, Мокеюшка. А бить зачнешь — мигом богу душу отдаст. Худобу сечь надо умненько, сердешный. Мамона из лесу жду. Застрял он там чего-то. Князь-то его даже на крымца не взял. Ежели по всем деревенькам да погостам прикинуть, то, почитай, половина вотчинных мужиков в бега подались. Серчает Андрей Андреевич на Мамона.
Шибко плохо он крестьян вылавливает. Ох, как я его поджидаю. Мамон не тебе чета, с воровским людом толковать умеет. Не сумлеваюсь, сердешный, — про сундучок он все доподлинно от Афоньки изведает. Вот так-то, Мокеюшка.
Сердце старого пахаря не обмануло и на сей раз. Не зря предсказал Исай Болотников страду горестную.
На второй же день, когда мужики убирали свои нивы, в вотчину прискакал Якушка. Крестьяне уже давно приметили — ближний княжий челядинец обычно с добрыми вестями не является.
Якушка передал на словах приказчику новый княжий наказ:
— Всех мужиков снаряжай на княжье поле. И быть им на боярщине до скончания молотьбы.
— А как же мужичьи загоны, молодец?
— Поначалу — княжья нива, потом — мирская, Егорыч. Об этом Андрей Андреевич строго наказывал. А жито, что в амбарах, — продолжал Якушка, — велено освободить под новый урожай. Жито грузи на подводы — и в Москву. На торги князь хлеб повезет.
— Вон оно как, — неопределенно молвил приказчик.
— А правда ли, братец, что Иванка Болотников теперь у государя нашего служит? — с сомнением полюбопытствовал Мокей.
