Бенито Гальдос - Двор Карла IV. Сарагоса
Я увел Агустина к городской стене, и мы присоединились к тем, кто возводил укрепления в предместье Тенериас, которое после падения монастырей Сан-Хосе и Санта-Энграсия стало наиболее уязвимым местом города. Я уже говорил, что от устья Уэрвы до Сан-Хосе французы установили пятьдесят орудий. Что значила полоска наших укреплений в сравнении с этой грозной силой, готовой обрушить на нас свой смертоносный огонь?
Предместье Тенериас расположено в восточной части Сарагосы между Уэрвой и старым городом, от которого оно до сих пор четко отделено широкой улицей Косо. В начале века оно представляло собою скопление ветхих домишек, в большинстве своем заселенных ремесленниками и крестьянами, церковные здания были здесь не столь великолепны, как в других частях города. Если взглянуть на план этого квартала, он напоминает сегмент, обращенный дугою к полю, тогда как хорда соединяет его с остальной частью города от Пуэрта Кемада до Кладбищенского холма. От этой прямой к окружности шло несколько улиц: короткие Аньон, Альковер и Аркадас, длинные Паломар и Сан-Агустин. Между ними в затейливом беспорядке вились узенькие переулки, вроде Дьесмы, Баррьо Верде, Клавоса и Павостре. Вдоль некоторых из них тянулись не ряды домов, а лишь глинобитные заборы, порою же не было вообще никаких строений, и эти улочки превращались в маленькие бесформенные площади, вернее, в безлюдные пустыри или задворки. Впрочем, это не совсем точно: в дни, о которых я повествую, обломки строений, оставшиеся после первой осады, служили материалом для возведения батарей и баррикад в тех местах, где не было домов, а значит, и естественного прикрытия. Вдоль набережной Эбро высились остатки древней городской стены и несколько каменных башен, построенных, по мнению одних, еще римлянами, а по словам других — арабами. В мое время (как сейчас — не знаю) к этим уцелевшим частям городской стены примыкали жилые кварталы, вернее сказать, к изгибам и углам этого древнего сооружения, почерневшего за долгие века, но все-таки не развалившегося, были пристроены опиравшиеся на него дома. Таким образом, новое вырастало среди старого и на его останках, создавая причудливые сочетания форм. Нечто подобное произошло и с самим испанским народом, который рос и формировался, смешиваясь с племенами иной крови, пока не стал таким, каков он ныне.
Квартал Тенериас своим видом вызывал в воображении несколько приукрашенные легендами воспоминания об арабском владычестве. Обилие кирпичных строений, длинные крытые переходы, беспорядочно расположенные здания, забранные решетками окна: полный архитектурный хаос, когда нельзя определить, где кончается один дом и начинается другой, сколько в них этажей — два или три, и не служит ли крыша одного жилища опорой для стен соседних жилищ; улицы, которые неожиданно превращаются в тупички; арки, через которые выходишь на площадь, — все это напоминало мне другой и далекий испанский город, где я побывал задолго до Сарагосы.
Итак, это нагромождение домов, бегло описанное мною, это предместье, возведенное многими поколениями крестьян и кожевников, каждое из которых сооружало его на свой лад, как придется, нимало не заботясь об архитектурной стройности, было готово к обороне, вернее, приготовилось к ней за двадцать четвертое и двадцать пятое января, как только было замечено, что крупные силы противника развертываются здесь в боевой порядок. Замечу попутно, что семьи обитателей предместья вели оборонительные работы, руководствуясь своими собственными стратегическими взглядами: там нашлось немало военных инженеров в юбках, которые показали глубокие познания в саперном искусстве, закладывая ненужные проемы в стенах и пробивая в них новые отверстия для ведения огня и доступа света. Все обращенные на восток стены были прямо-таки усеяны бойницами. В башнях «цезареавгустовой» стены, сооруженных некогда для защиты от стрел лучников и камней пращников, стояли теперь пушки.
Если ведению огня из орудия мешали соседняя крыша, навес или даже целый дом, подобная преграда незамедлительно сносилась. Многие улицы были забаррикадированы, а две из церквей предместья — Сан-Агустин и Лас-Моникас — превращены в настоящие крепости. Глинобитную стену перестроили и укрепили, батареи соединили друг с другом: наши инженеры, точно определив расположение вражеских фортификаций и дистанцию до них, рассчитали, какие ответные меры следует нам принять. Линия обороны Сарагосы опиралась на два передовых укрепленных пункта, а именно, мельницу Гойкоэчеа и дом, который принадлежал некоему дону Викториано Гонсалесу и потому вошел в историю под именем «дома Гонсалеса». Тот, кто двинулся бы вдоль этой оборонительной линии от Пуэрта Кемада, первым делом оказался бы у батареи Палафокса, затем у городской мельницы, потом у Эрас де Сан-Агустин, дальше у мельницы Гойкоэчеа, находившейся уже за городской чертой, потом у стены сада Лас-Моникас, у стены монастыря Сан-Агустин, еще дальше — у большой батареи и, наконец, у дома Гонсалеса. Вот все, что я помню о предместье Тенериас. Было там еще место, которое называлось «Кладбищем», так как оно находилось рядом с церковью, почему-то известной под именем «Кладбищенской». Это название в ту пору гораздо лучше подходило ко всему предместью в целом, я не к какой-то его части. Но больше я не стану утомлять вас подробностями, которые, строго говоря, вовсе не нужны тому, кто знаком с этими овеянными славой местами, и слишком мало говорят тем, кому не довелось посетить их.
XIV
Мы с Агустином Монторьей, равно как и весь наш батальон, стояли у городской мельницы до самого вечера, когда нас сменили волонтеры из Уэски, и мы получили отпуск на всю ночь. Не думайте, однако, что в эти часы отдыха мы сидели сложа руки. Когда заканчивалась военная служба, начиналась другая, не менее трудная, внутри города. Мы относили раненых и соборы Сео и Пилар, переселяли погорельцев, доставляли материалы, необходимые для изготовления патронов, которым занимались в Сан-Хуан-де-лос-Панетес господа священники, монахи и судейские.
Мы с Монторьей шли по улице Павостре. Я с удовольствием жевал краюху черствого хлеба. Мой друг хранил мрачное молчание и крошил свой хлеб собакам, попадавшимся нам на пути; как я ни напрягал свое воображение, чтобы хоть немного развеять печаль Агустина, он оставался равнодушен и отвечал весьма уныло на мою шутливую болтовню. Когда мы вышли на Косо, он заявил мне:
— На Новой башне уже бьет десять. Знаешь, Габриэль, сегодня ночью я хочу пойти к ней домой.
— Сегодня этого делать нельзя. Скрой под пеплом пламя своей любви — сейчас не до нее, потому что в воздухе носятся огненные птицы, которые зовутся бомбами и рвутся в домах, разом убивая половину их обитателей.
Действительно, обстрел, длившийся весь день, не прекратился даже ночью, хотя стал менее ожесточенным. Снаряды то и дело падали на город, умножая жертвы, которых и без того было много.
— Нет, я все-таки пойду, — ответил он. — Видела ли меня Марикилья в толпе, которая ломилась к ней в дом? Неужели она решила, что я такой же, как те, кто глумится над ее отцом?
— Не думаю. Эта девушка понимает, что такое настоящий человек. В этом ты еще убедишься, но только не сегодня — момент уж очень неподходящий. Видишь? Из того дома зовут на помощь, и какие-то несчастные женщины спешат туда. Смотри, одна из них падает — ее уже ноги не держат. Возможно, сеньорита донья Марикилья Кандьола тоже ухаживает за ранеными в Сан-Пабло или в Пилар.
— Не думаю.
— Или набивает патроны в мастерской.
— Тоже нет. Она сидит дома, и я отправлюсь туда. Ступай переносить раненых, молоть порох или еще куда-нибудь, Габриель, а я пойду к ней.
В эту минуту перед нами предстал Пирли в своей монашеской одежде, уже продырявленной во многих местах, и в кожаном с металлическими пластинами и султаном французском кивере, на котором было столько вмятин и царапин, что обладатель этого трофея больше смахивал на карнавального ряженого, чем на солдата.
— Вы на переноску раненых? — осведомился он. — Мы таскали их в Сан-Пабло, и у нас двое померло по дороге. Там нужен народ, чтобы выкопать ров и похоронить вчерашних убитых. Я-то уж вдоволь наработался и иду к Мануэле Санчо — сначала потанцую немного, а потом чуток вздремну. Пойдете со мной?
— Нет, мы к Сан-Пабло, — ответил я. — Надо же кому-то хоронить мертвых.
— Говорят, трупы отравляют воздух; потому в городе так много больных, которые отправляются на тот свет гораздо быстрее, чем раненые. По мне уж лучше «горячая пышка», чем эпидемия, да и «тещ»-то я боюсь меньше, чем жары и лихорадки, это уж точно. Значит, идете хоронить мертвецов?
— Да, — подтвердил Агустин. — Мы идем хоронить мертвых.
— В Сан-Пабло их, самое меньшее, сорок, и все лежат в часовне, — добавил Пирли. — Если дела и дальше так пойдут, то скоро мертвых станет больше, чем живых. Хотите поразвлечься? Тогда не ходите копать ров, а ступайте в патронную мастерскую — там полно девчонок… Там сейчас все городские красотки, и они то запоют что-нибудь, то спляшут — надо же им душу отвести.
