Михаил Казовский - Топот бронзового коня
Не успели отпраздновать новую победу, как приплыл человек от Фотия: Мунд и Маврикий в Далмации погибли, Теодат арестовал вновь прибывшего для переговоров Петра Патрикия и грозит наступлением на Сицилию; в армии брожение, а гепиды требуют возвращения домой. Велисарий оставил Карфаген на Мартина, Феодора и Ильдигера, а с Валерианом поспешил на корабль, чтобы плыть к собственным дружинам.
4
В доме Лиса в Константинополе тоже происходили грустные вещи. Только-только военные корабли отчалили от пристаней Золотого Рога, как любовники - Антонина и Феодосий, - окончательно потеряв рассудок, начали жить друг с другом в открытую, не стесняясь ни слуг, ни рабов. Он входил к ней в спальню в любое время дня и ночи, а она любила мыть его в лохани, забираясь в воду сама, а затем провоцируя на близость. То и дело хозяйские покои оглашались сладостными стонами - это мать семейства бурно отдавалась своему приёмному сыну. Оба потом бродили по дому квёлые, с красными от бессонницы глазами и какие-то ошалелые.
Македония возмущалась, часто жаловалась Кифе:
- Вот бесстыжая тварь, подзаборная шлюха! На глазах у маленькой дочери! И к тому ж сама ещё на сносях!
Кифа отвечал:
- Янка ещё мала, понимает плохо.
- Ой, не говори: в пятилетнем возрасте знают больше, чем мы предполагаем. Вот вчера у меня спросила: «Что это у братика Феодосия между ног болтается?» Я ей говорю: «Где ж ты это видела?» А она невинно: «Я зашла в маменькины покои и смотрю - он стоит в лохани, вытирается простыней, а под животом у него толстая колбаска».
У слуги вырвался смешок:
- Ну, и как ты ей это объяснила?
- Да никак, что-то наврала, будто бы не знаю. Нет, позор какой, Кифа, согласись? Развращают девочку и марают честь нашего хозяина.
Он развёл руками:
- Что мы можем сделать? Наше место в людской, возникать не имеем права и должны не вмешиваться в личную жизнь господ.
- И тебе Велисария не жалко?
- Безусловно, жалко. Он великий человек: полководец от Бога и ко всем своим относится с нежностью. В том числе и к нам. Но скажу по правде: в сотню раз жальче мне себя.
- Ты про что толкуешь?
- А про то: если мы с тобой донесём хозяину о проделках Нино, не снести нам головы после этого.
- Ой, да перестань! Он её прогонит, и она отомстить уже не успеет.
- Никогда не прогонит. Слишком сильно любит. Может, даже заговорён. Ведь она ворожить умеет.
- Не прогонит, даже если мы представим ему свидетелей - всю домашнюю нашу челядь? Разве ты откажешься подтвердить?
- Откажусь, конечно. Сразу заявляю. Мне моя шкура дорога.
Македония взглянула на него с сожалением:
- Трус несчастный. Все вы, мужики, одинаковы. На словах - гепарды, а на деле - зайцы.
- И хозяин заяц? - иронически сощурился Кифа.
У служанки потемнели глаза:
- Нет, хозяин храбрый. На войне, при дворе, везде. Кроме спальни своей супруги. Может быть, действительно заколдован…
- Стало быть, я прав. И сама не вздумай затевать это дело. Пусть живут, как знают, нам высовываться не след.
Женщина вздохнула:
- Ох, не знаю, не знаю, прямо. Сердце не на месте. Хочется помочь Велисарию, но, понятно, страшно.
- Брось, остынь, думай о другом.
- И стараюсь, да не больно выходит. Ты же знаешь, что его судьба мне не безразлична.
Вскоре у Антонины приключилось несчастье: видно, перестаралась в плотских утехах с Феодосием, или же вода в их совместной ванне оказалась чересчур тёплой, или то и другое вместе, только у неё открылось кровотечение, и она потеряла будущее дитя. Пролежала пластом весь день - потрясённая и подавленная, никого не желая видеть, даже своего фаворита. А потом объявила, что поедет к мужу на Сицилию - вместе с Феодосием и маленькой Иоанниной. Все пытались её разубедить, говорили, что теперь осень, а не за горами зима, и в такие погоды плыть с ребёнком небезопасно, но она ничего не желала слушать, отвечала твёрдо: к девочке приставим нянек и мамок, те её защитят от простуд. В том числе велела и Македонии, чтобы собиралась в дорогу. Та почтительно поклонилась. А потом сообщила Кифе, остающемуся в столице:
- Там уж поквитаемся с потаскухой! Выведу её на чистую воду. Расскажу хозяину обо всём, в том числе, почему получился выкидыш.
Как ни уговаривал слуга челядинку, как ни умолял образумиться, женщина твердила упрямо: будь что будет, только под одной крышей мне с гетерой не жить, лучше пусть убьют, чем терпеть позор.
Отвалили от пристани в гавани Кондоскалия в ноябре 535 года и приплыли в Сиракузы ближе к Рождеству. Велисарий встретил их с удивлением, а когда узнал, что ещё не родившийся ребёнок погиб, сильно огорчился. Утверждал, что фортуна отвернулась от него, нет нигде удачи - ни в военном деле, ни дома. Но к весне успокоился, утешаясь играми с маленькой дочерью. Девочка его обожала, обнимала, тискала, целовала в щеку, а однажды прошептала на ушко:
- Мой любимый папочка! Я тебя люблю много больше мамочки!
Он ворчливо заметил:
- Этак не годится. Мамочку нельзя не любить.
- Я её люблю, но тебя сильнее.
- Отчего же так?
- Потому что любишь меня больше всех на свете.
- Это верно.
- А она больше любит братца Феодосия.
- Да с чего ты решила, глупая?
- Без конца с ним воркует и милуется, а когда ты уехал, то купала его в лохани. А меня вот не искупала ни разу.
Поразившись, Лис проговорил:
- Что, собственноручно купала?
Дочка рассмеялась:
- Да, собственноручно. Как же можно ещё купать? Захожу и вижу: Феодосий голый в ванне стоит, ну а мамочка заботливо вытирает его простынкой.
Полководец сглотнул:
- Мама тоже голая?
- Нет, была в тунике.
- Очень любопытно.
Понимая, что сама Нино правду не расскажет, Велисарий позвал к себе Македонию. Та заметно дрожала, прятала глаза и всё время на груди теребила край накидки. Бывший её любовник спросил:
- Ты по-прежнему относишься ко мне хорошо?
Женщина пошла пятнами, молча покивала. Еле слышно произнесла:
- Как иначе? Вы мой господин, я служу вам столько лет преданно и верно…
- Вот и говори правду.
- Так насчёт чего, ваша светлость?
- А насчёт Антонины и Феодосия.
У служанки повисли слезы на кончиках ресниц. Стиснув в кулаке край накидки, только прошептала:
- Я не разумею, о чём вы.
- Как - не разумеешь?
- Нет, не разумею.
- Как они себя вели без меня?
- Да обыкновенно…
- Отвечай, не бойся.
- Я и не боюсь. Мне чего бояться?
- Правда, что она мыла сына в лохани?
Македония уткнулась носом в ладони и склонила голову низко-низко. В голосе у Лиса зазвучала досада:
- Отвечай же, ну! Что ты там страдаешь?
- Не могу, не могу, - пробубнила она, продолжая стоять, сильно сгорбившись.
- Отчего не можешь?
- Чтоб не огорчать вас. И не поплатиться за правду.
- Кто ж тебя накажет за правду?
- И хозяйка, и вы, оба вместе.
- Обещаю, что не поплатишься.
- Вы-то обещаете, а она?
- А она тем более.
- Нет, боюсь, боюсь.
Он схватил её за руку, чуть пониже запястья, дёрнул, открывая лицо:
- Я приказываю тебе! Если не расскажешь, хуже будет!
Женщина вздохнула:
- Да куда уж хуже! Хуже не бывает. - Отняла от лица и вторую руку, вытерла глаза и ещё раз вздохнула: - Так и быть, скажу. Да простит меня Дева Мария Богородица и Господь Наш Иисус Христос. - И перекрестилась. - Да, купала, верно. И сама с ним купалась вместе. И все ночи проводили вдвоём на супружеском - значит, вашем - ложе. - Пальцы Македонии явственно тряслись.
- Свят, свят, свят! - вырвалось у Лиса. - Да неужто правда?
Он сидел весь красный, не похожий на себя самого - не военачальник, командир, консул, правая рука императора, а испуганный обиженный мальчик. Жалобно спросил:
- Ты не врёшь, сознайся? - Не дождался её ответа и мотнул головой в отчаянии: - Знаю, что не врёшь. Вижу, что не врёшь. Я рогат, рогат! Это нестерпимо! - Сморщился, зажмурившись.
Посидел несколько мгновений в молчании. Наконец, Велисарий открыл глаза, более холодные, чем до этого, и проговорил вроде отрешённо:
- Как давно их связь?
Челядинка сказала робко:
- Мне откуда знать!
