Михаил Казовский - Евпраксия
Герман взглянул на реку, на бегущие волны, на косматые облака, серые и мокрые, и пробормотал недовольно:
— «Русь, Русь»! Ничего на Руси вас не ждет хорошего. Кроме одиночества и смерти.
Женщина воскликнула с вызовом:
— А в Германии что, по-вашему, хорошего? Кроме подлости, интриг и незахороненного тела?
— Я.
Киевлянка поправила черную накидку, спрятала под нее озябшие руки и печально по-русски обронила:
— Ах, бедняга Герман!.. Ничего у нас с тобой не получится...
Восемнадцать лет до этого,
Германия, 1089 год, зима
Новобрачные Адельгейда и Генрих, обвенчавшись в Кёльне, съездили в Бургундию к Готфриду де Бульону. Шумный, веселый великан, герцог принимал их на широкую ногу, с многодневными рыцарскими турнирами, нескончаемыми пирами и охотой на секачей. А в вине, знаменитом бургундском, можно было купаться. То и дело заходила речь о грядущем походе за Гроб Господень. Захмелев, Готфрид говорил:
— Мы, христианское воинство, не должны спать спокойно, зная, что в руках иноверцев наши святыни. Надо очистить Иерусалим и создать там царство Иисуса Христа. Возвратиться к истокам нашего учения, к Духу Святому как всеобщему Абсолюту! — Щеки его горели, пухлые губы чмокали, а серебряный кубок, сжатый в толстых пальцах, звонко расплескивал терпкое вино.
— Но сначала идти походом в Италию, — поправлял его император. — И разделаться с Папой Урбаном. Словно в прошлый раз — с Григорием Седьмым. Помнишь ли свои великие подвиги, Готфрид? Как ты выгнал тогда из Рима этого ублюдка? В песнях тебя недаром зовут «Лебединым Рыцарем». Надо завершить начатое дело и вспороть брюхо Кабану, ставленнику дьявола, проповедующему со святого престола ересь! Урбан и Григорий — одинаковые мерзавцы. Тот кричал о безбрачии священников и при этом жил почти что открыто с маркграфиней Тосканской Матильдой. Урбан выдал за нее желторотого Вельфа... Ну не негодяи ли?
— На Италию! На Рим! — воодушевленно кричал де Бульон. — А затем в Палестину, за Гроб Господень! И сосуд Сан-Грааль! Под знамена нашей Прекрасной Дамы — Кроткой Матери Божьей! Восстановим Храм — Дом Святого Духа!
Было решено вторгнуться в Ломбардию в марте— апреле следующего года. Герцог обещал привести с собой войско Лотарингии и Великого Арелата — тысяч десять — пятнадцать. И за самодержца шло примерно столько же. Так что силы Вельфа и его союзников с Юга Италии вряд ли окажут им достойный отпор.
Погостив в Бургундии, молодые переехали в Майнц, где присутствовали на мессе в знаменитом имперском соборе, а потом провели несколько недель в ко-роленском замке Заксенхаузен. Счастье их было безоблачно. После бурных ночей оба засыпали в обнимку в одной постели, не стесняясь своей наготы, а императрица часами могла смотреть, как ее возлюбленный мирно дремлет у нее под боком, на его высокий красивый лоб с прядями аспидных волос, спутавшихся во сне, на горбинку ястребиного носа, на едва заметно раздувающуюся ноздрю — в такт дыханию, проводить подушечками пальцев по его жесткой бороде, кончикам усов, кадыку, по извивам ушной раковины, чувствовать, как пульсирует на шее сонная артерия... А потом
самой притворяться спящей, ощущать на коже легкие поцелуи мужа — в переносицу, в сомкнутые веки, в губы, в подбородок — и слегка постанывать от приятного томления в теле, наливающемся страстью, сладкого покалывания и дрожи, предвкушения счастья, задыхаться от нарастающих волн удовольствия и едва не терять сознания на вершине неги. И лежать в прострации, тихо улыбаясь и облизывая спекшиеся губы. Открывать глаза, видеть восхищенного Генриха, обвивать руками плечи его и спину, шею, снова опрокидывать на себя, целовать, смеяться, а потом выскальзывать из-под одеяла, подбегать по разбросанным на полу подушкам и звериным шкурам к утреннему окну, растворять его высокую островерхую раму, радостно вдыхать свежий чистый воздух, вкусный и прохладный, зная, что супруг смотрит на нее, лежа на постели, подперев голову рукой — локоть на подушке, и любуется фигурой жены — стройной, хрупкой, живописно очерченной на фоне окна, смуглыми лопатками, маленькими ямочками посреди поясницы и рассыпанными по плечам волосами, темно-русыми с чуть заметной рыжинкой... И, озябнув, возвращаться под одеяло, греться друг о друга, дожидаясь трубного звука утреннего рога на башне, вместе завтракать, выезжать верхом на прогулку, лепетать какие-то милые слова, уверения в искренности чувств, в преданности, верности, хохотать и хлопать в ладоши, слушать странствующих поэтов, вместе мыться в ванне, отдавать распоряжения об ужине, пить вино, лакомиться фруктами и сидеть у горящего камина, пожимая друг другу руку... Вот оно, блаженство. Лучшие мгновения ее жизни.
Но прошел ноябрь, стало очень холодно, и они поселились в Гарцбурге. Замок был обширен, а дворец пригож. Много комнат, светлая зала для приемов и домашний орган. Между тем император, приходя в себя от медовых месяцев, постепенно начал заниматься государственными делами, слушать доклады подчинен-
ных и вникать в финансовые вопросы. Уделял жене меньше времени. И приставил к ней каммерфрау — Лотту фон Берсвордт, бывшую свою фаворитку. Поначалу немка понравилась русской — утонченным умом, острым языком и умением угождать. Сообщала императрице сплетни об интимной жизни вельмож, вплоть до августейших особ.
— Удальрих — ничтожество, — говорила она, не спеша прохаживаясь с юной государыней по опавшим листьям внутреннего сада замка, — и несостоятелен как мужчина.
— Неужели? — удивлялась Опракса. — Вы откуда знаете?
— Я? На личном опыте. Рассказать?
— Да, пожалуй.
— Он однажды силой приволок меня в спальню, разорвал на мне все одежды, повалил на ложе, но не смог ничего поделать и, скрипя зубами от ярости, отпустил ни с чем. Негодяй, мужлан. Силы все истратил на поединки и войны... Но зато Егино — хоть и карлик, но с таким... достоинством... о-о!.. не приведи Господь!
Киевлянка краснела:
— Неужели и это — по собственному опыту?
— Ах, позвольте умолчать, ваше величество!
— Вы меня заинтриговали, Лотта.
— Сжальтесь, не приказывайте раскрывать маленькие тайны одинокой дамы.
— Как желаете. Просто непонятно: что за интерес может быть к уроду?
— Интерес? Да обычный — ко всему непонятному, нетрадиционному. И потом, честно вам признаюсь: после нескольких кувшинов бодрящих напитков мир воспринимаешь совершенно иначе...
Говорили о семье императора. Лотта откровенничала:
— Аббатиса Адельгейда у них святоша. Правда, ходят слухи, что, когда была в девушках, обожала гульнуть и повеселиться, но сказать точно не могу, не знаю.
А другая сестрица Генриха, младшая, Юдита, та была похлеще портовой шлюхи. Уверяю вас. Страшная блудница. Будучи уже обрученной с принцем из Венгрии, изменяла ему с пажами. Сбагрили к мадьярам с глаз долой. Третью же сестричку выдали за Фридриха Бюренского. Эта самая ушлая. Муженька прибрала к рукам и мечтает видеть своих наследников на германском престоле. Только вряд ли получится: ведь у Генриха двое сыновей и наверняка от вас кто-нибудь родится — будет кому сесть на имперский трон...
Евпраксия с интересом открывала для себя неизвестные стороны своего окружения, окуналась в мир дворцовых интриг. А в один из декабрьских дней, греясь у камина, услыхала реплику, как бы невзначай брошенную Берсвордт, и невольно вздрогнула. Кам-мерфрау, вороша кочергой тлеющие угли, процедила сквозь зубы: «Все невзгоды оттого происходят, что обожествляем каббалистический знак... Ничего, Рупрехт нас наставит на путь истинный». И при этом накидка на голове у придворной дамы непонятным образом дыбилась, словно бы под ней были рожки.
— Что? О чем вы? — испугалась императрица. — О каком знаке говорите? И при чем тут Рупрехт?
— Ни при чем, ни при чем, — попыталась вывернуться та. — Это страшная тайна.
Но уж тут-то Ксюша приказала ей отвечать, даже в нетерпении топнула ногой, сделалась упрямой... В общем, кое-какая ясность наконец появилась. Рупрехт — не простой отлученный от церкви епископ, а создатель некоего Братства, поклоняющегося Святому Николаю, и его приверженцы — николаиты — отрицают католичество как ересь. Для вступления в Братство надо пройти мучительный и жестокий обряд, испытать страдания, быть униженным, посрамленным, и отречься от главных святынь римского канона, прежде всего — Креста. А затем под молитвы и заклинания иерофанта22 приобщиться к Истине, воспарить просветленной ду-
шой к Всевышнему и воскреснуть для дальнейшей праведной жизни — на Земле и на Небе.
— Вы николаитка? — с содроганием прошептала русская.
— Да, давно. Я вступила в Братство одной из первых, раньше императора.
— Значит, император тоже николаит?
— Безусловно. Кстати, одна из причин их разрыва с Бертой в том и заключалась, что она не желала перейти в нашу веру.
— Господи, помилуй! — с ужасом воскликнула Адельгейда-младшая. — Значит, и меня он заставит? Это невозможно. Я не отрекусь от Креста.
