Иозеф Томан - Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
Мигель — поток, способный сорвать, унести с собой даже каменистый берег. Его восхищение мыслью бежать из города страданий так и кипит, воля его преобразуется в распоряжения, и страх сменяется надеждой.
Дворец Мигеля взбудоражен спешными приготовлениями к отъезду.
В ту ночь Мигель немного поспал, но уже в четыре часа по заходе солнца он разбудил Хироламу, помог ей одеться, и вскоре карета выехала из городских ворот и покатила к горам.
Римские веховые камни убегают назад, четверка лошадей разрывает воздух, и пыльное облако встает позади.
Дорога поднимается в горы, выветренные тысячелетиями, ползет змеей под отвесными скалами. День жаркий, солнце душат низкие тучи.
В долине дорогу провожали еще платаны с запыленной листвой, выше пошли тополя, а здесь уже редко мелькнет низкорослая сосна.
Вокруг простерлись пастбища со скудной осокой, среди белых валунов бродят черные овцы.
Орел застыл в небе черной звездой и вот стремглав пал на добычу.
Дорога утомительна. С горы упряжка летит, как брошенное копье, вытряхивая душу из тела на выбоинах, а потом еле-еле плетется в гору. В укрытых местах задыхаешься от духоты, чуть повыше бьет холодный ветер.
— Ты счастлив, Мигель?
— Более чем счастлив, Хиролама. Город, наполненный грозящими тенями, позади. Какое это счастье — быть с тобой вдвоем посреди пастбищ и скал! Какой покой вокруг нас…
— В себе ты тоже ощущаешь покой? — с напряжением спрашивает Хиролама.
— Да. Мне хорошо с тобой в этой пустыне. Мне теперь сладко и тихо.
— Тогда хорошо, что мы уехали, — горячо проговорила Хиролама и поцеловала Мигеля.
К вечеру добрались до Талаверы, охотничьего замка Мигеля, расположенного на поляне в сосновом лесу. Замок встретил их веселыми окнами и толпой слуг.
Комнаты, украшенные чучелами зверей и птиц, охотничьими трофеями, полны мирной тишины.
Когда в камине пылает огонь и ветер поет в трубе, тебя охватывает чувство, будто ты укрыт от всего мира.
Мигель исполнен радости, смеха, веселья.
— Твое дыхание молодит меня, Хиролама! Ты вернула мне силу, ты возвращаешь мне спокойствие. О, смейся же, радуйся вместе со мной, прекрасная моя! Сколько лет я здесь не бывал! А оказывается, этот остров мира и тишины ждал нас. Будем жить тут одни, вдали от света.
Хиролама сидит на барсовой шкуре, брошенной прямо на землю, прислонив голову к колену мужа.
Хорошо, что мы уехали, говорит она себе. Здесь он счастлив. И в сердце ее входит глубокая радость: только здесь по-настоящему заживет наша любовь, родившаяся столь внезапно. Любовь без границ, любовь, что заставляет звучать тысячи струн тела и сердца — каждой улыбкой, каждым прикосновением.
— Мигель, как можно унести столько любви?
Он поцеловал ее в губы долгим поцелуем.
В ту ночь они спали глубоким, спокойным сном.
Следующие дни прошли в хлопотах и устройстве на новом месте, и вот уже снова омрачаются ночи Мигеля, сон бежит его, вездесущий страх разливается уже и по Талавере.
Напрасно придумывает Хиролама развлечения для мужа, напрасно осыпает его доказательствами любви, напрасно гладит его лицо, целует глаза. Не помогают слова любви, не помогают песни.
Ах, сделать для него что-нибудь великое, что дало бы ему покой! И Хиролама мечтает: отправиться на богомолье к святой деве в Сарагоссу. Идти целый день, и еще день и ночь, и неделю, и месяц, идти босиком по камням и колючкам, испытывая голод и жажду, простоволосой, в рваных лохмотьях, как последняя служанка — лишь бы выкупить мир душе любимого человека. И если мало этой жертвы — хочу всю жизнь страдать вместе с ним! И Хиролама умоляет Мадонну. Заклинает ее великими клятвами благодарности. Все тщетно. Замок открыл окна и двери грозным видениям, они крадутся по комнатам, скалят зубы, кривляются уже не только по ночам, но и в солнечный полдень. И стократно проклятый человек снова ввергается в ад нечистой совести.
Возвращается страх, возвращаются тени минувшего, и Мигель, преследуемый ужасом, выдумывает новое средство спасения.
— Отправимся в горы — хочешь, дорогая? Переночуем в хижине старого Северо, а утром поднимемся на вершину хребта.
— Я хочу все, чего хочешь ты.
Да, быть может, это поможет ему. Быть может, на такой высоте, куда не достигнет злоба людская, там, так далеко от шумного света и так близко от бога, он освободится от своих терзаний. Там наконец-то услышит Мигель глас божий и смирится, и бог укажет ему путь. Там, высоко, откроются ему широкие просторы и овеет его чистый горный воздух, и это придаст ему силы. Там он, конечно, поймет, что жизнь побеждает все призраки, которые преследуют его, сбивают с ног. И там он оставит этих злых духов на произвол ветрам и бурям. Пусть разнесет их ветер во все стороны! Пусть разобьются они вдребезги о гранитные ребра скал!
Хиролама счастлива. От мысли, что Мигель будет спасен, прояснились очи ее, сердце возликовало в новой надежде. Щеки ее порозовели, и вырвался смех из груди.
Они двинулись в путь после полудня в сопровождении слуг и медленно стали подниматься в горы.
К хижине старого Северо сбежались пастухи приветствовать господина, ибо весь этот край, вместе с человеческими душами, принадлежит роду Маньяра.
Пастухи уступили хижину господам — сами переночуют под открытым небом. Можжевеловые поленья трещат в очаге, распространяя аромат леса.
Глаза Мигеля — глаза мальчика. Гой, до вершины хребта рукой подать, и Хиролама с ним! Сколько очарования в этой простой хижине, в овечьих шкурах, в скамьях, сбитых из грубых досок, в крошечном окошке, через которое видны горы и небо!
И Хиролама — совсем другая. Роза преобразилась в простенький цветок на горном склоне. Волосы ее распущены вдоль нежных щек, радость от новой жизни, которую она уже завтра возьмет в свои ладони, отзывается в каждом ударе сердца, звенит в каждом слове.
Солнце село; туман затопил долину, море тумана скрыло дали, быстро темнеет, и на горах вспыхивают звездочки пастушьих костров.
Пастухи поют. Гортанными голосами выводят тягучую мелодию, все выше и выше, потом она разом спускается на несколько тонов, звучит бурно и мощно и вдруг обрывается. Эхо переносят голоса с горы на гору, долго повторяясь вдали.
Вот запел молодой пастух — алала! — импровизированная песня без слов, с одними протяжными гласными и возбужденными вскриками. Быстро следуют двусложные ритмы, клокоча в горле певца, рассыпаясь трелью.
Остальные танцуют, раскачиваясь в бедрах, притопывая, пошли в шеститактной форлане, древнем танце, уже забытом внизу, в городах.
Спать легли рано.
— Я так счастлива, Мигель!
Глаза его радостно вспыхнули, и долгим был его поцелуй!
Засыпают в тихости. Все слабее воспринимает сознание голоса ночи, шорохи и потрескивания — все звуки, которыми говорит лес во сне, и сон, смеживший их веки, был крепким, без сновидений, без страха.
На следующий день уже с утра было жарко и душно.
Хиролама надела легкое летнее платье, и они с Мигелем пошли рука в руке — неторопливо, часто останавливаясь.
— Я уже не вижу нигде ни дорог, ни тропинок, Мигель.
— Я веду — не бойся ничего.
Все выше и выше…
Мигель достиг того, чего желал, и радуется, как ребенок.
— Грегорио говорил мне, что только в самом себе я найду счастье, и все же он ошибался, этот мудрый старик! Как мог бы я быть счастлив без тебя?
Они уже очень высоко, но продолжают подъем. Хиролама устала, Мигель поддерживает ее.
На гребне горы стоит простой крест, сколоченный из двух сосновых досок.
При виде его Мигель нахмурился.
Значит, и тут, на такой высоте, куда вряд ли кто когда поднимался, все то же враждебное знамение?
Хиролама же, склонив голову, молится перед крестом:
— О распятый Иисусе!.. — Ветер срывает слова с ее губ, уносит вдаль. — О Иисусе, святыми твоими ранами, любовью твоей к людям, жизнью нашей, которую ты искупил, молю тебя: смилуйся над нами, жалкими! Дай, чтобы этот путь вывел нас из лабиринта ужаса!
— Идем, — резко говорит Мигель. — Пойдем отсюда. Поднимемся на самую вершину.
Усталая, она поднимается. Ей холодно.
Но Мигель заставляет ее идти все дальше, все выше — он хочет укрыться и от этого последнего креста, хочет быть совсем один с Хироламой.
После утомительного восхождения они достигли вершины.
Встали высоко над землей, скрытой от их взоров испарениями и облаками. Тяжелые тучи проносятся рядом, дыша ледяной сыростью.
Хиролама стоит на ветру, под ветром платье прильнуло к телу, волосы развеваются, рот ее приоткрыт — ей трудно дышать.
Мигель глубоко тронут, Мигель неподдельно счастлив, сейчас блаженство его полно.
— Хиролама, я всегда мечтал достигнуть вечности, уйти за пределы человеческого, ступить туда, где может ступать один лишь бог. — Он привлек ее голову к своей голове и прошептал: — Я вижу вечность в глазах твоих, Хиролама…
