Наташа Боровская - Дворянская дочь
— Они могут сделать это в любой момент, когда им заблагорассудится, — ответила бабушка. — Но они это сделают скорее, если не будут уважать нас. Ах, если бы среди правителей России были такие люди, как мой сын, мы бы не дожили до такого позора! Наши львы на деле оказались ягнятами, покорно позволившими вести себя на бойню. Ну все, довольно об этом. Татьяна, уже поздно, пора ложиться спать. Тот револьвер, что дал тебе отец, у тебя при себе?
— Да, бабушка.
— Положи его под подушку на всякий случай. — Она протянула мне руку для поцелуя и погладила по голове, что делала в очень редких случаях.
Я легла спать на своей половине, где теперь решено было разместить няню с Дуней, моей горничной. Федор спал в прихожей, совсем как в те времена, когда я была маленькой девочкой.
Так началась моя жизнь в послереволюционном Петрограде. Вскоре я стала понемногу привыкать к ней. В эти дни я еще не могла осознать всей трагичности происходящего.
21
В то время как отец с генералом Майским содержались под домашним арестом в комнатах второго этажа и им разрешалось гулять только во внутреннем дворе, мы с бабушкой могли беспрепятственно выходить из дому с тем условием, что вечером мы должны были присутствовать при вечерней проверке. Я снова попросила бабушку воспользоваться своим знакомством с господином Керенским, чтобы мне в виде исключения позволили посетить «полковника Романова» и его семью. Видя, что я от нее не отстану, бабушка поговорила с министром юстиции, и в начале мая я получила такое разрешение. В сопровождении Федора я отправилась на поезде в Царское Село. На Федоре была косоворотка, фуражка и высокие сапоги, а на мне — форма сестры милосердия. Теперь Федору было велено ходить рядом со мной, изображая моего знакомого, и ни в коем случае не обращаться ко мне на людях «ваша светлость».
Железнодорожная ветка, специально проложенная для семьи государя и двора, по которой я прежде ездила с Верой Кирилловной, теперь служила для многочисленных любопытных, толпами отправлявшихся поглазеть на августейших пленников. На Александровском вокзале в Царском Селе нас не ждал, как обычно бывало, ни императорский автомобиль, ни карета с ливрейным лакеем в красной фуражке, чтобы отвезти меня во дворец. Мы быстрым шагом прошли около километра через зеленый городок, среди зданий которого возвышался Старый дворец Екатерины I. Приблизившись к низким чугунным воротам, я увидела поразительную сцену.
Государь с дочерьми на виду у всей глазеющей за оградой публики работали в огороде. Ольга Николаевна копала землю лопатой рядом с отцом. Татьяна Николаевна, похудевшая с тех пор, как я ее видела последний раз, и Мария прикатывали семена катком, толкая его по свежезасеянной земле. Шестнадцатилетняя Анастасия с комическим усердием толкала тачку. Все четыре великие княжны были одеты в простые черные юбки, и на головах у них были круглые шерстяные шапочки. Алексея нигде не было видно.
Государь, как обычно, был в мундире полковника. Он сильно изменился: лицо его приобрело болезненный оттенок, спокойное и мягкое выражение исчезло.
Александра, в шляпе, украшенной цветами, и с черной лентой вокруг шеи, сидела в кресле на колесиках. Наверное, у нее болит сердце, и сводит ноги, подумала я. Она выглядела несколько постаревшей, более солидной, но в то же время менее чопорной и неприступной. Ее руки, как обычно, были заняты рукоделием. Время от времени она смотрела в сторону своего супруга, который отставлял лопату и ободряюще улыбался ей.
Они оба, казалось, не замечали охранников, следивших за каждым их шагом с опущенными винтовками. Я же не могла смотреть на это спокойно. С замирающим сердцем я подошла к воротам.
— Посмотри на тетю, что там сидит, — говорила женщина маленькой девочке, держа ее за руку. — Говорят, она посылала отравленные сладости детям, отказавшимся от благословления Распутина. А ее дочки, такие приличные на вид, но что они делали с Распутиным… Об этом такое рассказывают…
— Вы, конечно, думаете, что это подходящие сказки для вашей малютки, любезная, — сказала я. — А вы, почтенные граждане, — обратилась я к остальным зевакам, — вам что, больше делать нечего, кроме как рты разевать?
Один мальчишка тут же закрыл свой рот.
— Теперь ступайте, все расходитесь! Федор, проследи, чтобы здесь не толпились, пока я не вернусь.
Дрожащей рукой я протянула пропуск стоявшему в воротах сержанту. Увидев у него на груди Георгиевский крест пятой степени, я сказала:
— Эти штатские все такие бездельники. Удивляюсь, почему вы не покончите с этим безобразием.
— А что я могу поделать? Их ведь не разгонишь, — ответил он, отпирая ворота.
Великие княжны оставили свою работу и окружили меня.
Государь отложил лопату. Быстро преодолев предписанную этикетом дистанцию в три шага, он взял меня за руки, предупреждая мой почтительный реверанс, и поцеловал в обе щеки.
— Тата, дорогая, как я рад тебя видеть, — приветствовал он меня по-английски. — Девочки все время ждали, когда же ты приедешь.
— Я все это время ждала разрешения, государь.
— Ах да, разумеется. — На лице государя отчетливее проступило то новое выражение, которому я не находила точного определения. Он бросил взгляд за ограду, у которой виднелась лишь одна богатырская фигура Федора. — Зачем же ты подняла шум у ворот? — мягко спросил он.
Я покраснела.
— Простите, государь. Но эти люди…
— Они нас не беспокоят, и ты совершенно напрасно волнуешься.
Затем в сопровождении дочерей, о чем-то говоривших мне наперебой, он подвел меня к Александре.
— Вот видишь, Аликс, я говорил тебе, что Тата обязательно приедет, как только сможет.
— Это очень мило с твоей стороны, Тата, — проговорила Александра в своей обычной суховатой манере, в то время как я склонилась перед ней в реверансе. — В последнее время нас почти никто не навещает.
Я передала поклон от бабушки и отца, объяснив, что он не может в настоящий момент лично засвидетельствовать свое почтение.
— Да, мы слышали, что князь Силомирский находится под домашним арестом, — сказала Александра, — я надеюсь, что ему не так тяжело, как нашему милому Фредериксу. С несчастным стариком ужасно обращаются даже в лазарете. — О своей любимице она не упоминала. Значит, подумала я, к Ане Вырубовой Александра и в самом деле охладела, по крайней мере в настоящий момент.
Я сказала государыне, что попрошу бабушку поговорить с князем Львовым о графе Фредериксе, бывшем министре двора, который когда-то был мишенью детских проказ великих княжен.
Александра задала мне еще несколько вопросов о наших общих петербургских знакомых и затем проговорила в своей старой шутливой манере:
— Но ты же приехала не затем, чтобы сидеть возле старой больной дамы, Тата!
Сразу же раздались протестующие возгласы дочерей и государя, а я воскликнула:
— Ах, ну что вы, Ваше Величество!
— Да, я старая больная женщина, — государыня улыбнулась. — И я знаю, что вам с Татьяной не терпится посекретничать друг с другом. Не забудьте поприветствовать маленького, кстати, что-то его нигде не видно… Ну да он теперь далеко уйти не может. A quelque chose malheur est bon — нет худа без добра. По крайней мере, теперь за нашим сыном — следят как полагается. — Она бросила взгляд в сторону охранников, которых до сих пор, казалось, не замечала.
Несмотря на этот кажущийся безмятежным тон, Александре не удавалось скрыть своей горечи. Я чувствовала, что из всей семьи больше всех настоящее положение уязвляет гордую императрицу.
— Погуляйте вдвоем, — сказал государь нам с Татьяной Николаевной. — А мне в помощь нужны сильные руки, чтобы закончить последнюю грядку. — Он посмотрел на двух младших дочерей.
— Папа, я думаю, у меня руки сильнее, — застенчиво улыбнулась Мария.
Ольга Николаевна передала ей лопату и медленно покатила кресло с матерью по аллее. Когда-то самая непокорная из четырех сестер, теперь она, казалось, более всех смирилась с судьбой.
Анастасия, видя, что Мария начала копать, схватила лопату.
— Ты же ничего не умеешь! Смотри, как нужно копать, — воскликнула она и начала энергично отбрасывать в сторону землю лопатой.
В то время, как мы с Таник направились к озеру, а два охранника шли за нами по пятам, я увидела, как государь увещевает свою непокладистую младшую дочь.
— Бедная Мари, — проговорила по-английски Татьяна Николаевна, беря меня за руку, — мы все еще так жестоки к ней, это семейная привычка. Ты знаешь, она такая храбрая. Когда мы с Ольгой лежали с корью, она вышла вместе с мамой поговорить с солдатами во время беспорядков.
— Ты не упоминала в письме о беспорядках, — сказала я с упреком.
— Но ведь ничего страшного не происходило, просто два каких-то дерзких молодчика потребовали, чтобы их пустили посмотреть на нас, якобы опасаясь, что маленький сбежал. Но они сразу же успокоились, когда узнали, что мы болеем. Мне не хотелось волновать тебя из-за такого пустяка.
