Сэмюэл Блэк - Дарующие Смерть, Коварство и Любовь
Я глянул в ту сторону, куда он смотрел, и увидел старую крестьянку, привязанную за руки к большой ветви дерева; ее голые ноги покачивались над костром, в который солдаты подкидывали поленья. Языки пламени уже лизали ее ступни. Гримаса боли исказила страдальчески открытый рот. Но криков я не слышал, в ушах отдавался лишь оглушительный колокольный звон.
Отвернувшись, я вновь посмотрел на церковь.
Томмазо направил своего мула поближе к подвешенной женщине, и животное неохотно сделало несколько шагов.
— О боже… гляньте, какая жуть! Они так искололи ей ноги, что жир капает в огонь!
Я закрыл глаза и прошептал:
— Я не могу на это смотреть…
— Но мастер… ведь это теперь ваша работа! — поддразнил меня Томмазо. — Вы причастны ко всем военным делам. И вам за это платят.
— Прошу… перестань, Томмазо. Перестань мучить меня.
— Это не я вас мучаю. Это они мучают ее! Неужели вы не понимаете разницы?
Крепко зажмурив глаза, я вслушивался в звон колокола. Но вот звон оборвался, и я услышал истошный женский крик.
Вскоре крики тоже оборвались.
Сорвать с него маску и посмотреть…
— Она умерла, — доложил мне Томмазо. — Они прикончили ее. Им хотелось найти какой-то клад, и они думали, что ей известно, где он спрятан. Очевидно, она ничего не знала. Зря они пытали и убили ее.
Затаенный ужас…
Я направил лошадь в сторону от городской площади, подальше от Томмазо, подальше от дымящихся развалин, через реки изливающегося вина, сквозь теплый пепельный туман. Я попытался вспомнить точные очертания улыбки Доротеи, но она уже стерлась из моей памяти. В конце концов я услышал перестук копыт мула Томмазо. Обернувшись к другу, я сказал:
— Я отпускаю тебя. Завтра можешь отправляться во Флоренцию.
— А вы, мастер? — спросил он, благодарно кивнув.
— Я тоже попытаюсь найти выход…
23 января 1503 года
НИККОЛО
О счастье! Очередная покинутая деревня добавилась к растущему списку завоеваний герцога! Очередная ночь, проведенная в стогу сена рядом с каким-то вонючим поэтом в промерзшем амбаре, в беспокойном прерывистом сне, под страхом того, что разгулявшиеся пьяные солдаты подожгут наш временный ночной кров! Мне настолько опротивело следовать повсюду за войсками Валентинуа, что я с неописуемой радостью приветствовал сегодня прибывшего из Флоренции посла, Жакопо Сальтиери, которого прислали мне на замену, и уже мечтал, как завтра утром покончу со своей военной эпопеей. Ему предстояло заключить союз с герцогом, а я вернусь наконец в мой любимый родной город.
Закончив деловые разговоры с Сальтиери, я пошел навестить Леонардо. На его поиски я отправился сразу после обеда и завершил их только к вечеру. Он нашел уединенный приют далеко в лугах, в полуразрушенном фермерском домишке. Разведя огонь в очаге, маэстро сидел перед ним на скамье и, щурясь в этом сумрачном помещении от чадящего дыма, с отчаянным мужеством пытался читать какую-то книгу. По его собственным критериям, он находился в необычайно всклокоченном состоянии. Грязь покрывала его манжеты, а лицо потемнело от трехдневной щетины, но в сравнении с большей частью тех отбросов рода человеческого, с которыми нам приходилось путешествовать, Леонардо выглядел на редкость роскошно в своих изумрудных обтягивающих штанах и фиалковом камзоле, точно павлин, окруженный покрывшимися грязной коростой свиньями.
Лицо его встревоженно напряглось, когда он услышал звук чьих-то шагов в его приюте, но, увидев, меня, успокоенно улыбнулся:
— Ах, Никколо… я и не думал, что кто-то отыщет меня в таком уединенном местечке. Но я очень рад, что меня нашли именно вы, а не кто-то из других моих здешних знакомых.
Я смущенно рассмеялся, не будучи уверен, связаны ли его слова с моими личными достоинствами, и поспешил сообщить ему свою радостную новость. Он дружески обнял меня и предложил выпить вина, и мы вдвоем устроились на скамье перед очагом.
— Я очень рад за вас, Никколо. И понимаю, с какой радостью вы вернетесь домой. Правда, должен признаться, мне будет вас не хватать. Останется ли здесь теперь кто-то, с кем мне еще хотелось бы поговорить…
Его признание напомнило мне о тревоге, неотвязно терзавшей меня в глубине души:
— А не имеете ли вы хоть какого-то представления о том, что могло случиться с Доротеей?
— Ах… да… — Странно, на лице Леонардо появилось виноватое выражение. — Нам с ней позволили встретиться ненадолго около недели тому назад.
— Вот как! Значит, с ней все в порядке?
— Выглядела она довольной. Более того, счастливой. Она решила вступить в сестринскую общину.
— Что-о-о?! — рассмеявшись, воскликнул я, вспомнив, как игриво она прижималась ко мне. — Доротея? Монахиня?! Более смехотворного решения мне еще не приходилось слышать!
— Неужели оно более смехотворно, чем согласие миролюбивого художника служить безжалостному деспоту? — Он посмотрел на меня долгим взглядом и с несчастным видом отвел глаза. — Извините, Никколо, если с недавних пор я стал казаться вам отчужденным. Ничего личного, уверяю вас. Последние месяцы дружба с вами стала для меня одним из редких утешений.
— Да вы просто оказались слишком близко к его пламени, — заметил я. — Такими людьми, как герцог, лучше восхищаться издалека.
— К сожалению, я уже не способен восхищаться им, даже с другого берега океана. Хотя оттуда положение можно было бы счесть более терпимым, в отличие от пребывания в сфере его непосредственной деятельности.
Я улыбнулся. Леонардо обладал типичной для художника чувствительной натурой. Он видел лишь греховные средства, а не добродетельные цели.
— Со времен Лоренцо Великолепного Италия больше не порождала такого великого лидера, как Борджиа, — заявил я.
Впервые я произнес эту мысль вслух; она казалась мне разумной и верной.
— В общем-то, не могу сказать, что и Лоренцо вызывал у меня особые симпатии, но, по крайней мере, он сочинял стихи и восхищался произведениями искусства, а не носился по стране, сжигая на кострах пожилых женщин.
— Леонардо, я уже говорил вам: подобные зверства случаются в любые времена. Они всегда были, есть и будут. Даже при самом добродетельном и просвещенном правителе. Солдаты есть солдаты. Порой они безумствуют и ведут себя как дикие звери.
— Дикие звери убивают от голода или от страха. Несправедливо сравнивать их с человеческими существами, — немного помолчав, Леонардо вздохнул. — Ох, Никколо, да я понимаю, конечно, что вы правы. Видно, к старости я просто становлюсь все более привередливым. И тем не менее с какой бы радостью я отправился вслед за вами во Флоренцию…
— Гм-м… вероятно, это можно устроить.
— Что вы имеете в виду? — спросил он, пристально глянув на меня.
— На днях я получил письмо от гонфалоньера по поводу вашего проекта отвода русла Арно. Он показал его нескольким влиятельным особам, и все они одобрили эту затею.
— Но герцог…
— Герцогу нужно заключить союз с Флоренцией. Прибытие официального посла — наконец-то! — свидетельствует о намерении Флоренции договориться с ним. Если Синьория попросит отпустить вас в качестве своеобразного жеста доброй воли со стороны герцога, то я сомневаюсь, что он откажет.
Тоскливый взгляд Леонардо долго не отрывался от моих глаз, потом он со вздохом перевел его на разыгравшееся в очаге пламя:
— Никколо, если вы действительно умудритесь устроить мое освобождение, то я буду… буду вечно вам благодарен.
— Считайте, что вы уже свободны, — уверенно произнес я. — А теперь не отпраздновать ли нам такое событие! Раздобудем еще винца! Музыку! Женщин! Даже юнцов, если пожелаете! Ах, кстати, Леонардо, нет ли в вашей лачуге хоть какой-то еды? Я буквально умираю от голода!
27 января 1503 года
ЧЕЗАРЕ
Долгий зимний вечер. Солнце опустилось за холмы. Курьеры все еще сновали туда-сюда.
Я принял у себя флорентийского посла — Джакопо Сальтиери. Мы обсудили мирное соглашение. Общаться с ним так же интересно, как толочь воду в ступе.
Мне не хватало Макиавелли. Его понимания, его веры. Он имел понятие о приличиях и смущался, когда ему приходилось кормить меня бреднями Синьории. Но ничего не поделаешь… он уже уехал.
Хотя с Сальтиери мне тоже удалось договориться. Он упомянул об одной просьбе — в качестве «жеста доброй воли».
Я откинулся на спинку кресла. Моя бы добрая воля — дал бы ему под зад пинком. Проклятые флорентийцы… скоро я сожгу их город до основания.
— Смелей, — сказал я. — Какова же ваша просьба?
Они пожелали, чтобы я отпустил Леонардо. Родной город нуждается в его услугах, дабы осуществить проект огромной важности и значимости.
