Назир Зафаров - Новруз
— Говорите! — потребовала Каландархана. — Мы не из трусливых.
— Это всем ведомо, — согласился Хайдарбек. — Делом доказали свою смелость.
Дядя Джайнак решил помочь председателю ревкома.
— Если ваши слова способны насытить голодных, то не смущайтесь. Мы проглотим их с радостью.
Смех прокатился но Каландархане.
— Проглотим! Проглотим!
— Словами не насытишься, — улыбнулся Хайдарбек. — Да и нет у меня таких слов. Но известно: найдешь растопку — и снег загорится.
— Вот такая растопка и нужна нам, — поклонился председателю ревкома дядя Джайнак. — Снега много, хотя и лето в Джизаке…
Хайдарбек ответил тоже поклоном.
— Попытаемся…
Он повернулся к сидящим в первых рядах. Там были старики. Сплошные белые бороды, чалмы, посохи. Слова, которые могли бы растопить снег, Хайдарбек почему-то адресовал седобородым джизакцам.
— Положение, дорогие соотечественники, серьезное. Оно, как в поле, когда дехканина, взявшегося за омач, вдруг окружили волки. Ему бы пахать, сеять хлеб и кормить детей, а волки хотят вонзить клыки ему в горло. Волков много, он — один. Так получается и с нашей молодой страной. Окружили ее враги: Германия, Англия, Америка, белогвардейцы. У всех острые клыки, все рычат, набрасываются. Только оступись, только выпусти из рук палку, тут же сожрут тебя.
Старик, сидевший около казана, распахнул чапан и показал свою тощую грудь.
— Нами не насытишься, одни кости.
— Зверю все равно — кости ли, мясо ли. Ему бы проглотить. Неужели сунем голову в пасть волку?
Конечно, никто не хотел быть проглоченным, никто не хотел возвращаться к старому. Помнили расстрел Джизака. Но что могли они сделать для своей защиты? Люди молчали.
Хайдарбек пытливо смотрел в лица стариков. Ждал ответа.
Нашелся способный ответить. Высокий, плечистый гончар, которого все звали «глиняным тополем», поднялся и сказал:
— Если с волками идет тиран Николай, пускать их нельзя. Никак нельзя! Но чем подпереть дверь, в которую ломятся враги? Ведь мы от голода так ослабли, что и посох не способны держать в руках, а не то что топор или кетмень.
Хайдарбек закивал понимающе, он принял слова гончара.
— Верно сказано. Голодны мы. Что ж, за кусок лепешки снова придется тянуть байское ярмо? Зажили, видно, рапы от камчи, сошли мозоли с коленей, можно пасть ниц перед угнетателями, просить милости? Так, что ли, братья? Деды говорили: «Живот голоден — уши в покое». И еще говорили: «Не трогай голодного, не трогай раздетого!» Голодные и раздетые — мы с вами. Неужели не дадим отпор, если трогают? Неужели позволим богатеям накинуть на нас петлю? Революция вырвала бедняков из кабалы. Теперь, встав во весь рост, обездоленные должны защищать свободу, себя защитить!
Дядя Джайнак захлопал в ладоши. Не сразу его поддержали, сначала вспыхнули хлопки в первых рядах, потом огонь перекинулся на всю Каландархану — и она горячо зааплодировала.
Недолгим был, однако, этот огонь. Угас быстро. Люди ждали тех слов, которые были обещаны им Джайнаком, слов, способных насытить голодных. Председатель ревкома догадался об этом.
— Я сказал вам про волков, которые нас окружили, — продолжал Хайдарбек. — Злые они, и самый злой из них — голод. Он жесток. Молись, лей слезы — не пощадит. Многие наши сестры и братья стали его жертвами. Вот с этим главным врагом и призвал нас бороться товарищ Ленин. Одолеть голод!
Вчера я вернулся из Самарканда. Там прошло собрание членов партии. Большевики решили дать бой голоду. Взяты на учет голодные дети. Образована комиссия содействия, которая налаживает раздачу пищи в Самаркандском уезде. Мы были в нескольких пунктах помощи. Первые миски уже наполнены аталой. В Джанбае есть партиец по имени Мирзаходжа Уринходжаев. Комиссия, руководимая этим человеком, обеспечивает горячей нищей три с половиной тысячи голодных. Вот ведь какой хороший человек, щедрый какой! Я спросил его, где хранит он пшеницу, из которой готовят гуджу и аталу. Знаете, что мне ответил добрый человек? У меня два амбара. Один амбар бая, другой — ишана.
По Каландархане, как ветерок, пробежал веселый смех. Как ветерок, он был и коротким и сразу стих. Кто-то на кого-то шикнул: амбар ишана не то место, где должны хозяйничать правоверные!
Хайдарбек переждал, пока снова придут в себя джизакцы, и спросил стоящего рядом Джайнака:
— А в чьем амбаре хранит свое зерно продовольственная комиссия махалли? Я вижу, казаны кипят, варится атала, сейчас люди получат мало ли, много ли, но все же горячего.
Вопроса этого ждал дядя Джайнак. Ждал, но изобразил смущение и растерянность, будто слова председателя ревкома застали его врасплох. А час назад я видел дядю Джайнака, смело шагавшего впереди арб, груженных зерном ишана. Даже тени смущения не было тогда на его лице.
— Так-то вот, — развел руками дядя Джайнак. — Без вашего ведома, товарищ ревком, мы проверили закрома ишана. И оказалось, что у господина Бабахана зерна больше, чем могут съесть он, его жены, свекровь, тетя, дети и внуки за десять лет. Да что за десять — за сто лет. Правда, у господина Бабахана большой живот… — Дядя Джайнак руками обвел широкое пространство вокруг своего тощего живота, и все в Каландархане засмеялись: джизакцы знали, как толст ишан. — Но и в него не войдет канар пшеницы. С помощью бельбага Азизхана-ака, а у него поясной платок не то что аршин в мануфактурной лавке Кадырбая, — джизакцы снова засмеялись: Кадырбай славился в городе плутовством, — мы обмерили все животы в доме ишана и оставили зерна столько, сколько положено на двадцать едоков, остальное привезли сюда. По секрету скажу, мы не отстали от джанбайцев: у нас тоже два подвала, но в разные дворы ходить не надо, оба находятся у господина Бабахана. На всякий случай амбары очистили. А то у ишана в доме, говорят, много мышей, как бы не попортили пшеницу. Соседи видели, как одна мышь, — дядя Джайнак еще раз обвел широко руками вокруг своего тощего живота, — одна мышь спускалась ночью в подвал с пустым мешком, а поднималась с полным. Я думаю, очистив амбары господина Бабахана, мы избавили мышей от трудной работы. Как вы считаете, товарищ ревком?
Хайдарбек, слушая Джайнака, тоже смеялся, хотя и не так громко, как сидевшие у казанов джизакцы. Вопрос застал его в тот момент, когда он пытался спрятать улыбку, которая слишком уж по-хозяйски расположилась на его строгом лице.
— Что же вы, Джайнак-ака, ко мне обращаетесь, спросите у черноглазых махалли. Простые люди лучше меня знают, как защитить зерно от мышей, они теперь хозяева хлеба и воды.
Дядя Джайнак поклонился сидевшим у казанов старикам.
— Скажите свое слово, люди!
Те, кто только что смехом одобрял слова Джайнака, вдруг онемели. Голодные, готовые на все ради куска хлеба, они не находили теперь силы, чтобы произнести простое «да»!
— Что же вы затаили дыхание? Или святейший ишан запретил вам говорить?
Тягостный вздох разнесся по Каландархане:
— Грех!
Дядя Джайнак протянул руку в сторону кипящих казанов.
— Тушите огонь! Если грех открывать амбары в доме Бабахана, то еще больший грех утолять голод зерном из этих амбаров…
В дальних рядах кто-то пискнул:
— Нельзя трогать даже иголку ишана.
Пискнул едва слышно, но в Каландархане стояла такая тишина, что и этот писк долетел до Джайнака.
— Кто сказал, будто нельзя трогать даже иголку ишана? — спросил он.
— Шакир-суфи, — выдали джизакцы пискнувшего.
— Поднимитесь, Шакир-суфи! — попросил Джайнак.
Зачем ему понадобился ишанский прислужник, неведомо. Может, хотел убедиться в трусости суфи: пискнуть пискнул, а встать не посмеет и тогда появится повод отчитать слугу пророка.
А Шакир-суфи поднялся. Рыжий, с непомерно большой головой на короткой шее, с круглыми, отвисшими, как у старого пса, ушами, он был смешон и жалок. Мальчишки всегда над ним потешались. Издали, правда. Лапа у суфи была длинная, и отважившийся приблизиться оказывался в когтях суфи. Он не отвешивал оплеуху смельчаку, не пинал его. Одной рукой суфи зажимал голову мальчишке, а другой делал щелчок в лоб или затылок, предварительно смахнув с жертвы тюбетейку. Щелчок указательным пальцем, даже не самим пальцем, а только ногтем. И зеленые глаза суфи, обычно пугливые, бегающие от предмета к предмету, застывали при этом, делались желтыми. Говорят, когда лиса грызет зайца, глаза ее тоже желтые. Сейчас они были зелеными.
— Я весь внимание, — произнес Шакир-суфи, и уши его, кажется, шевельнулись.
— Значит, иголкой ишана нельзя пользоваться?
— Грех великий… Она освящена всевышним.
— Слава богу, иголка нам не нужна. Шить нечего! — развел руками Джайнак. — А как быть с зерном? Хлеб у мусульман священен. Прежде, чем положить его в рот, мы возносим благодарность всевышнему. Вам ведомо это, Шакир-суфи?