Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра
То и дело кто-нибудь замертво падал с лошади, совсем замерзнув. Мне как врачу интересно было, не спасет ли от холода вино — если, например, пить его понемногу в течение всего дня. Оказалось, что хотя после первых нескольких кружек по телу разливается приятное тепло, но затем холод чувствуется еще сильнее, так что хочется еще выпить вина. Многие так и делали, однако потом, опьянев, они падали с лошади, засыпали и замерзали.
Салмо, и всегда бывший неприхотливым, довольно хорошо перенес этот зимний переход, тогда как я несколько раз был близок к тому, чтобы упасть и больше не подняться. — Хуже всего пришлось на второй или третий день, когда мы достигли одного высокогорного перевала. Идти приходилось большей частью пешком, потому что на тропе, покрытой глубоким или обледенелым снегом, даже наши мулы застревали или скользили.
Шаг за шагом я с трудом продвигался вперед, промерзнув до костей, несмотря на теплую одежду. Снежинки облепили отверстие для рта на моей накидке, так что мне нечем стало дышать. Я откинул ее, но теперь возникла опасность отморозить нос, щеки и губы. У нас был выбор: или пройти перевал засветло, или заночевать здесь — тогда мы наверняка замерзли бы на этой бесприютной высоте.
Салмо, должно быть, почувствовал, что мне плохо, потому что старался не терять меня из виду. Чтобы как-то отвлечься, я стал думать, как выглядит теперь мой сын Герофил и насколько он подрос. Но легче всего представлялась мне ночь с Ирас. В мыслях я покрывал поцелуями все ее тело, от кончиков пальцев до лба, пытаясь вспомнить каждую мелочь: маленькую сладкую родинку слева от пупка и родимое пятнышко на левой груди, две ямки на ягодицах и дерзко топорщившийся кустик волос на лоне.
Однако все мои мысли куда-то пропали, просто вытекли, как вино из разбитой кружки, и вместе с ними исчезли и последние силы. Я упал и остался лежать. Салмо брел, почти совсем ослепнув от снега, споткнулся об меня и тоже упал. Поднявшись, он потянул меня за руку:
— Тебе нельзя здесь оставаться, господин. Вставай — пойдем! Ты должен встать!
Я ни о чем не думал. Мне вдруг стало так хорошо, возникло счастливое чувство погружения куда-то. Мне захотелось просто отдаться этой природе, которая оказалась сильнее, — как отдается женщина своему возлюбленному. При этом в голове моей мелькали какие-то странные мысли.
А затем до меня вновь донесся голос Салмо — требовательный, настойчивый, мешающий.
— Если ты останешься лежать, это будет стоить тебе жизни, господин. Ты скоро замерзнешь! До перевала остался еще час пути, а может, и меньше. Ты должен дойти — во имя Сохмет и Асклепия!
Странно: то, что Салмо заклинал меня именами ненавистных ему богов, как-то встряхнуло меня.
— Если твой Яхве[53] услышит это… — пробормотал я.
— Я произношу эти слова только ради тебя, — мрачно сказал Салмо, помогая мне подняться.
Каким-то образом мне удалось прошагать еще два или три часа, пока мы, спустившись в долину, не достигли какого-то лесочка. Ветер стих, и снега почти не было. Мы повалились на землю и, набросив на себя шкуры и одеяла, почти тут же заснули.
Оставшуюся часть пути можно было считать просто отдыхом. Снег и мороз остались позади, в плодородных долинах Евфрата уже зацветал миндаль и колосились озимые. В городах и селениях Антония встречали как победителя, здесь он переживал бесчисленные маленькие триумфы еще до того, как устроил свой большой триумф в Александрии.
Глава 5Переход через заснеженную Армению стоил Антонию еще восьми тысяч человек, погибших от холода или на опасных горных тропах.
Мы шли по весенней Сирии и наслаждались видом цветущих деревьев миндаля, сливы и вишни. И в это время Антоний объявил вдруг, что он не собирается идти в Александрию, как было запланировано раньше, потому что царица сама выступила ему навстречу. Почему местом встречи был выбран крохотный портовый городок Левке Коме к северу от Сидона, император, похоже, и сам не знал.
Сгорая от нетерпения поскорее увидеть Клеопатру, Антоний взял самых быстрых и сильных лошадей и отправился вперед, на юг, оставив медленно двигающееся войско.
— Ты, Олимп, поедешь со мной! Может быть, царица нуждается в личном враче…
Я был с этим согласен, потому что соскучился по Ирас, как новобрачный солдат, который, полный нетерпения, стремится домой из похода. Однако наша спешка была напрасной. В гавани Левке Коме — что означает «Белая Деревня» — покачивались в ожидании погоды только несколько рыбацких лодок и береговой парусник.
Через несколько дней прибыл личный обоз императора, и вскоре к его услугам был готов небольшой палаточный лагерь. В центре его красовался великолепный прайториум, украшенный широкими пурпурными лентами, на которых золотом был вышит римский орел.
Нетерпение императора все возрастало. По его приказу самые зоркие легионеры днем и ночью всматривались в морскую даль. Тому, кто первым заметит парус или сигнальный огонь, была обещана премия в тысячу сестерциев, что соответствовало двумстам пятидесяти драхмам: для солдата это было значительное состояние.
Чтобы как-то скоротать время, каждый вечер устраивались бесконечные симпосии, где до бесчувствия напивались, играли и занимались любовью. Антоний считал, что, пока рядом нет его царицы, он вовсе не обязан изображать из себя порядочного человека. Он велел пригласить из Сидона и Тира актеров, жонглеров и акробатов. Однако их мастерство было таким же скромным, как и города, из которых они прибыли, и вскоре он вновь прогнал их.
Странно: во время похода, преодолевая постоянное напряжение, этот человек всегда был образцом самоотверженности и дисциплинированности, а сейчас, снедаемый тоской и нетерпением, он стал ленивым и раздражительным. От него несло потом и кислым вином, нередко он напивался уже за завтраком и изводил свою личную охрану нелепыми приказаниями. Все это замечали, но никто не осмеливался возражать ему, чтобы не рассердить еще больше.
Наконец его ожидание закончилось. Это случилось в самом начале мая — всем было приказано освободить гавань, чтобы в нее мог войти флот царицы. Однако места все равно оказалось недостаточно, и часть кораблей встала на якорь снаружи, неподалеку от берега.
В «Белой Деревне» не нашлось ничего хотя бы отдаленно напоминающего царское жилище, поэтому резиденция царицы была устроена на ее великолепном корабле, сиявшем позолоченной кормой, пурпурными парусами и обитыми серебром веслами.
Встреча царственных особ — не важно, в каких они друг с другом отношениях, — это всегда событие официальное, и Антоний сделал все, чтобы придать этой сцене как можно более церемониальный характер. Но те, кто стоял вблизи, видели, что это не всегда ему удавалось. Вместо того чтобы поцеловать ее в щеку, он поцеловал Клеопатру в губы, забыв при этом о времени и о тех, кто был вокруг, пока наконец славный Мардион не заставил его очнуться, громко заговорив о чем-то незначительном. Руки его заметно дрожали, впрочем, я подозреваю, — скорее от чрезмерного /потребления вина, чем от волнения, — а может, и от того, и от другого.
Все это время я видел Ирас только издалека, а она, видимо из-за официальности обстановки, не замечала меня или делала вид, что не замечает. Теперь же она куда-то исчезла. Вместо нее ко мне подошел прекрасный Алекс и, взглянув на меня украдкой, шепнул:
— Где я могу поговорить с тобой наедине?
Мы пошли в мою палатку, где Салмо как раз наводил глянец на наш медицинский инструментарий. Я отослал его. Однако Алекс, как человек воспитанный и образованный, не торопился. С притворным интересом он вежливо расспрашивал меня о походе, однако по его пустому взгляду видно было, что он вряд ли слушает мой рассказ.
Вскоре он перебил меня:
— Нам тоже нелегко пришлось все это время. Царица очень волновалась, и нелегко было ей угодить. О вашем походе говорили то одно, то другое, а никаких сообщений о победе не было. Кроме того, три месяца назад умер Протарх.
Я вздрогнул: этот неизменно благоразумный, чувствующий свою ответственность, а иногда по-настоящему строгий канцлер и первый министр царицы — умер? Между нами всегда сохранялась дистанция, но он нравился мне: он никогда не фальшивил и не интриговал.
— Как это могло случиться? Он был нездоров?
Алекс грациозно взмахнул рукой, украшенной двумя перстнями. На одном из них — с лазуритом — вырезано было изображение царицы, а на другом — голова бога Сераписа, которого легко было узнать по калафу — головному убору в виде корзины зерна. Движения Алекса были так размеренны, что я отчетливо рассмотрел все эти детали.
— Я не врач, Олимп, а твои коллеги тоже не смогли прийти ни к какому выводу, сказали только, что из-за чрезмерной нагрузки у него возникла сердечная недостаточность. Он умер очень быстро: утром его нашли склонившимся над своим письменным пультом. Должно быть, это случилось с ним ночью за работой — счастливец. Всем нам стоит по желать такой смерти.
