Юрий Андреев - Багряная летопись
Фурманов с глубоким удовлетворением глянул на Чапаева, кивнул.
— Ну, а если… Главное, перед революцией мы будем правы. Значит, можно доказать.
Чапаев вскинул на него при слове «мы» глаза.
— Пиши приказ, — решительно обернулся он к Луговенко. — Учитывая новую обстановку, задание всем бригадам меняем…
— Но, Василь Иванович…
— Вот тебе и «но». Чтобы через полчаса новый приказ был составлен: семьдесят третью — сюда, семьдесят четвертую — сюда, семьдесят пятую — нацель сюда. — Он энергично провел три красные линии на северо-восток. — А как отправишь приказ по бригадам, от моего имени напиши командарму Пятой. Объясни, что нами установлен отход корпуса Войцеховского с прежнего места. Выполнение вашего приказа приведет наш удар на пустое место и поставит дивизию под контрудар белых по правому флангу. Вот почему и просим вашего изменения приказа по армии в таком-то смысле. Он поймет, должен понять! А нет — пускай летит одна голова Чапая, чем десять тысяч голов, потребных для мировой революции. Ясно? Выполняй!
— Василь Иванович, ставь и мою подпись, — все так же попыхивая трубкой, мягко сказал Фурманов. — Уж пусть летят две головы вместе, чего ж порознь?
— Так ведь и моя голова что-то весит, — весело добавил Луговенко. — Не серчай, Василь Иванович, но и я подпишу твое письмо.
— Вот и хорошо, — как-то трудно, с глубоким раздумьем и без свойственной для него живости согласился Чапаев, — на миру и смерть красна. Значит, через полчаса вернусь, подпишу приказ, а пока поеду, потолкую еще с Троицким: артиллерийский глаз — зоркий глаз, он такое примечает, что нам и невдомек…
Это было пятого мая. Седьмого мая полевой телеграф отстучал короткую депешу на имя Чапаева, Фурманова, Луговенко: командарм-5 Тухачевский решение Чапаева утверждал и в новом приказе по Пятой армии придавал именно то единственно целесообразное направление 25-й дивизии, и более того — также и 26-й, по которому бригады Чапаева уже решительно двинулись двое суток назад.
Безусловно, это решение высоко характеризует молодого талантливого полководца Тухачевского. Но мы упростили и спрямили бы историческую истину, если бы остановились лишь на событиях пятого и седьмого мая (хотя бы факты и были воспроизведены точно): ведь между пятым и седьмым было и шестое мая. А документы свидетельствуют, что Тухачевский был первоначально крайне раздражен письмом из чапаевской дивизии: оно, с его точки зрения, не только сводило на нет большую, тщательно выполненную оперативную работу, проведенную его штабом по разработке эффективнейшей, как ему представлялось, операции, но — главное — лишало подчиненную ему армию возможности нанести долгожданный весьма серьезный удар по противнику, лишало столь крупного успеха. Вот почему, ничего не отвечая Чапаеву, он по прямому проводу сразу же обратился в штаб Фрунзе, зная личное влияние Фрунзе на Чапаева. К аппарату подошел Новицкий. Выслушав гневное, негодующее сообщение Тухачевского, Новицкий высказал спокойное предположение, что командарм-5, видимо, что-то в письме Чапаева не понял, и посоветовал еще раз внимательно в этом письме разобраться. Не напрасно же, отвечал Тухачевскому старый опытный профессионал войны, Фрунзе высоко ценит талант Чапаева и поручает именно этому начдиву наиболее сложные, требующие самостоятельного мышления операции, которые Чапаев до сих пор всегда выполнял успешно… К чести Тухачевского, он воспринял охлаждающий разговор с Новицким именно так, как требовалось от полководца-революционера, для которого общее дело — превыше всего: он вновь вернулся к анализу обстановки. Результатом изучения новых разведданных явился приказ, согласно которому, как мы уже знаем, в направлении, предложенном Чапаевым, двинулась не одна 25-я дивизия, но вслед за нею и 26-я, а чуть позже и 27-я — штатные дивизии Пятой армии.
Прямым следствием этих оперативных действий было то, что девятого мая 73-я бригада Ивана Кутякова в ожесточенном встречном (а не фланговом!) бою одержала решительную победу над Ижевской бригадой корпуса Войцеховского, а 74-я бригада ударила всей силой по смешавшейся 4-й дивизии белых и также разгромила ее.
Получив эти сведения, осторожный Войцеховский 11 мая отдал приказ о срочном отходе оставшихся частей на восток — только это и помогло ему спастись от окончательного разгрома, и 13 мая 27-я дивизия армии Тухачевского овладела Бугульмой. Конечным следствием всей этой операции явилось твердое решение Фрунзе: пришло время нацеливать главный удар всех своих армии непосредственно на Уфу.
«ТЫ ХОРОШО ИГРАЕШЬ В ШАХМАТЫ, КЫЗЫЛ-ГЕНЕРАЛ…»
— Смелый ты человек, кызыл-генерал! Атакуешь королем. Не всякий отважится.
— Приятно слушать похвалу столь искусного игрока, как ты, курбаши. Позволь заметить, что я угрожаю твоему коню.
— О, кызыл-генерал, красный генерал, это беда небольшая: мои кони — как ветер в пустыне, сейчас они здесь, а вот их уже и нет… Эй, кто там? Кофе нам! — Мадамин-бек повелительно хлопнул в ладоши.
— Ветер может улететь за горы, курбаши, а твоим коням с шахматного поля уйти некуда. Вот мой офицер перекрыл им все проходы. — Фрунзе отхлебнул из крошечной чашечки. — Спасибо за кофе, отменный вкус!
— Уж не этот ли офицер? — Мадамин-бек с тонкой улыбкой посмотрел на невысокого худощавого адъютанта в гимнастерке, выгоревшей под злым солнцем Средней Азии. — Вам не жарко, дорогие гости? — Курбаши что-то коротко и гортанно бросил басмачу, неподвижно стоявшему у окна. Тот поклонился и распахнул створки. В комнату ворвался разноголосый говор, конское ржание, клацание оружия, возбужденные выкрики.
— Благодарю тебя, курбаши. Но я боюсь, что этот нестройный шум помешает тебе правильно оценить позицию, и ты сделаешь какой-нибудь неверный ход.
— Оказывается, кызыл-генерал, командующий всем Туркестанским фронтом, может чего-то бояться? А ты не боишься, Прунзе, что мой кофе окажется тебе не по вкусу? — Курбаши остро глянул в зрачки главного командира большевиков, который приехал к нему без охраны — с одним лишь суровым тощеньким адъютантом. — Мы ведь люди восточные!..
— Нет, этого не боюсь. Кстати, курбаши, мы с тобой почти земляки — я родом из Пишпека. И я знаю, что гостю нечего опасаться в доме такого отважного воина, как ты. — Фрунзе в свою очередь пристально поглядел прямо в угольные глаза Мадамин-бека и снова отхлебнул из чашечки. — Посмотри, однако, сколько твоих фигур сбито.
— Это не страшно. Вот сейчас эта маленькая пешка дойдет до края доски и обернется большой-большой силой.
— А вдруг все случится, как в жизни, курбаши? Вдруг битые фигуры не захотят возвращаться?
Мадамин-бек вежливо поднял брови:
— Смысл слов твоих темен для меня, о кызыл-генерал…
— Я имею в виду казаков, которые ушли в Китай. Когда они узнали об амнистии, да еще о трехнедельном отпуске, да еще о шести тысячах за коня и тысяче рублей за седельный убор, они почти все — даже офицеры — решили вернуться на нашу сторону.
— Вот ты какой игрок, кызыл-генерал!… — Мадамин-бек задумался, глядя куда-то мимо доски. Потом начал делать один ход за другим.
— Как ты относишься, к ничьей, кызыл-генерал? — отрывисто спросил он через некоторое время.
— Посмотри, Мадамин-бек: у меня больше фигур, мои ладьи готовы к решающему штурму, а пешки движутся неудержимо.
— Твой король очень далеко выдвинулся вперед, и подумай, сколько твоих пешек будет мною сбито?
— Ты прав, Мадамин-бек: я тоже считаю, что почетная ничья в этой партии будет лучшим, исходом. — Фрунзе отодвинул доску. — Я думаю, что такой храбрый и самостоятельный джигит, как ты, может быть у нас не меньше, чем командиром полка.
Курбаши, главарь басмачей, резко отшатнулся, он ничего не понимал: он думал, как вернее выторговать отступление за рубеж, на чужбину, через кольцо красных войск, а тут… Он сверлил черными глазами спокойное лицо Фрунзе: где же, где ловушка?.. Фрунзе не торопясь допивал кофе.
Мадамин-бек, не выдержав, вскочил, сбросил шахматы на пол, схватился за рукоять богатой сабли:
— Видит Аллах, если ты хитер, как змея, я буду беспощаден, как коршун! Он камнем падает на змею с неба и убивает в мгновение ока!
Басмач у окна тоже угрожающе схватился за саблю. Порывисто встал адъютант. Фрунзе допил душистый напиток и тоже встал:
— Я не змея, а ты не коршун, Мадамин-бек. Мы с тобой мужчины, которые уважают силу друг друга. Зачем понапрасну гибнуть нашим бойцам? И разве ты не видишь, что ничего доброго басмачей не ждет? Монстров уже сдался. Но он слишком поздно сдался и слишком много злодеяний учинил. А ты, курбаши, можешь сохранить и жизнь, и честь: ты будешь уважаемым командиром своих всадников. И я прямо говорю тебе: сейчас я согласен на почетную ничью, а позже поставлю твоему королю безжалостный мат!
